Так.
Остановилась подумать. Что, кстати, стоило бы сделать с самого начала.
Почему, черт возьми, почему мне до сих пор ни разу, ни на секунду не пришло в голову самое очевидное: что чужой человек, забредший неизвестно откуда в безлюдное затерянное место в лесу, — это прежде всего опасность? Почему не сработал внутренний аларм, сигнал самосохранения, простейшая осторожность?! Ну да, я не привыкла, я не умею, лично я никогда никого не боялась — но у меня ребенок, в конце концов!.. И что теперь делать?
Она еще что-то сказала. Скоро я, наверное, начну ее понимать.
Ну и?.. Уйти к себе, спрятаться, забаррикадироваться изнутри кроватью, печкой и колыбелью? Затаиться и подождать, пока чужак уйдет сам? Или попытаться выследить его через смежные окна?
Кстати, вполне себе мысль.
Поправив слинг на плече — тихо, слышишь? — я попятилась на утоптанный снег, развернулась и направилась к себе. За время прогулки угли в печи, как всегда, посерели и остыли, пришлось ворошить, раздувать, подбрасывать: одно из ритуальных занятий, совершаемых на абсолютном автопилоте, иногда я сама удивлялась, когда это успела растопить печь? Сегодня оно обращало на себя внимание, поскольку отвлекало, отнимало время, неожиданно обретшее почти кинематографическую ценность. Попался на глаза, как впервые, белый ноутбук со сценарием, ожидающим, кажется, редактуры… я с трудом могла припомнить, о чем там вообще.
Маленькая в колыбели вела себя тихо, встать не пыталась, а может, ей не удавался этот фокус в зимнем комбинезоне. Раздевать ее пока не стоило, печка нагревала комнату не раньше, чем за полчаса, — а с открытым окном тем более, какая уж тут печка.
Ставни, оказывается, успели смерзнуться намертво и долго не хотели открываться, даже когда я повыковыривала забитую в щели утепляющую шерсть. Повисла на створке всей тяжестью, так тянут на себя в шторм корабельные снасти, попятилась, задела картину Михайля, по-прежнему уже без всякой пользы прислоненную к стене… услышала треск и еле удержалась на ногах. Вроде бы получилось.
А ставни того окна, по идее, некому было запереть.
Они поддались даже легче, чем я ожидала, оказалось достаточно подцепить ножиком створку снаружи. А толку?! За ставнями, разумеется, — оконное стекло, матовое, сплошь затканное морозными узорами. Которые я, дотянувшись с подоконника, попробовала стереть сначала подушечками пальцев, потом соскрести ногтями, затем догадалась, перегнувшись, подышать на стекло и размашисто, с нажимом, потереть рукавом…
Крррранк!..
Отшатнулась, едва не полетев на пол.
Стекло треснуло. Вернее, лопнуло, пошло ветвистыми изломанными линиями поверх зимних узоров, надо же, наверное, из-за мороза… И еще сохраняло условную хрупкую целостность, пока я не догадалась несмело коснуться его пальцем. И с негромким звенящим шелестом осыпалось вниз. Колыхнулась от движения воздуха штора, истертая и тяжелая, словно театральная кулиса.
Девочка вскинула голову, посмотрела. Но не испугалась, вернулась к какому-то своему, не отслеженному мною глубокомысленному занятию.
Никогда я не разбивала стекол — вот так. Неожиданно, случайно. Спокойно.
А вообще — многовато битых стекол для одного флигеля. Отс будет очень недоволен. Если здесь вообще был когда-нибудь какой-то Отс.
Но теперь-то мне уж точно ничего не оставалось, кроме как просунуть руку в оскаленную дыру, стараясь не задевать за острые зубчатые края, нащупать шпингалет и опять же слишком легко и плавно, как если б им пользовались ежедневно всю зиму, повернуть вниз и легонько подтолкнуть изнутри на себя.
Перелезать с подоконника на подоконник не рискнула, спрыгнула вниз, в странную узкую щель между строениями, ничем не мотивированную, заглушенную тупиком с одной стороны и свалкой ненужных предметов с другой, но при этом продуваемую насквозь. Съежилась от холода в мгновенно истончившемся свитере, оглянулась назад поверх подоконника: маленькая сидела спокойно. А если все-таки встанет, если выпадет из колыбели, черт, там же еще и печка… Но я ненадолго. Только загляну в какую-нибудь щель, а может, и вовсе послушаю под дверью, и все.
Тихо!
Звук доносился уже сюда, негромкий, накладывающийся на фон крахмального снежного скрипа у меня под ногами и посвистывания ветра в сквозной щели. Неровные шумы, неразборчивые голоса, а потом вдруг музыка, музыка всегда отчетливее и громче, ничего с этим не поделать при сведении звука… Шагнула вплотную под окно и осторожно, двумя пальцами отвела в сторону край портьеры.
Экран висел, насколько я помнила, на ближней стене, отсюда невидимой, зато прямо напротив, точно на линии взгляда оказался зритель. Человек, сидящий в кресле-шезлонге, спокойный, расслабленный, заложивший ногу на ногу, поигрывающий белым пультом на подлокотнике.
Повернул голову.
Яр.
В пятницу по результатам смс-голосования популярное телешоу «Магия танца» на Первом канале покинула одна из самых элегантных и изысканных пар-участниц: знаменитый польский танцовщик Яромил Шепицкий и его очаровательная партнерша Ольга Бойченко. Безусловной зрительской любви, увы, не хватило этой паре, чтобы продолжить борьбу, которая в нынешнем сезоне выдалась особенно драматичной.
Сегодня Яр Шепицкий возвращается в Польшу, оставляя в нашей стране груды разбитых девичьих сердец. Потомок древнего аристократического рода, наследник фамильного поместья и просто красавец, Шепицкий в течение трех недель возглавлял рейтинг самых завидных женихов по версии еженедельника «Топ-стар». Однако, как стало известно корреспондентам нашего издания из достоверных источников, неотразимого и загадочного польского танцора ждет на родине его невеста Агнешка, студентка экономического факультета Варшавского университета. Что подвигло участника звездного шоу скрывать этот факт: условия контракта или иные причины?
В нашем завтрашнем номере читайте эксклюзивное интервью с юной звездой «Магии танца» Олей Бойченко, полное головокружительных признаний.
— Случайно, конечно. Просто постучал, побарабанил в стекло, и вдруг… Наверное, от холода.
— Наверное.
— Я заплачу хозяину. Ты меня познакомишь?
— Не знаю. Я его здесь не видела уже пару месяцев. Яр?..
— Что?
— Может быть, ты мне все-таки объяснишь?
— Может быть, ты мне все-таки чаю нальешь? — его такой знакомый ироничный неуловимый акцент, слишком мягкие, плюшевые шипящие.
Он улыбнулся. Он все время улыбался, с тех самых пор, как поймал мой первый обескураженный взгляд поверх подоконника, из-за отведенной портьеры. Как будто искренне обрадовался нашей встрече — и абсолютно не удивился. Как будто мы были вместе всегда. Наше с Яром «всегда» каждый раз начиналось с момента встречи и простиралось во времени в обе стороны, независимо ни от чего.
— Ага, идем. Подожди.
Вернулась к окну, послушала: тихо. Маленькая заснула в колыбели, завалившись набок в своем неудобном комбинезончике, я обнаружила это еще тогда, когда стояла в сквозной щели между двумя окнами. Раньше, чем Яр заметил меня, улыбнулся, подошел и протянул руку, помогая взобраться на подоконник в опасной близости от поблескивавших льдисто осколков стекла. Он не удивился даже этому. Ничему он не удивлялся.
Малышки он, правда, пока не видел. И пока про нее не знал.
То есть нет. Это я пока что понятия не имела, о чем он знал и о чем — нет. В частности, знал ли о том, что встретит здесь меня. И откуда он вообще здесь взялся. И зачем.
Направилась к выходу. Яр щелкнул напоследок пультом, убирая с экрана логотип фирмы, сменивший стоп-кадр на чересчур затянувшейся паузе; кстати, я так и не обратила внимания, что именно он смотрел. Забавно: человек приходит в чужой дом, выбив ненароком стекло входной двери, осматривается, обнаруживая тайный проход за стеллажами, и, нигде не найдя хозяина, спокойно выбирает себе диск и садится смотреть кино. Но это Яр. Яр умел все на свете принимать как данность, в любой ситуации он поступал естественно, так, будто эта ситуация была нормой, и в результате она, как правило, нормой и становилась. Он пытался и меня научить реагировать на все жизненные вызовы именно так. Наивный.
Мы прошли через комнату с коллекцией Отса, и я отметила мимоходом, что на бесчисленных дисках совсем не накопилось пыли. Яр неслышно шел рядом, я и забыла, как пластично он двигается, как незаметно и точно мы с ним попадаем в общий ритм, естественный, словно координация движений одного человека. Надо будет пойти завтра вместе в лес, прогуляться с маленькой… черт. Он взялся неизвестно откуда — и уже так ненавязчиво встроился в мою жизнь, как будто был здесь всегда, как будто так и было задумано.
Но я, черт возьми, как следует его расспрошу.
— Очень приличная коллекция. Он киноман, здешний хозяин?
— Видимо. Я не особенно хорошо его знаю.
— Очень интересно будет познакомиться. Хотя, конечно, начинать знакомство с разбитой двери… Постой, я хотя бы уберу стекла.
Присел на корточки — в повороте, винтообразно, у Яра все движения напоминали балетные элементы, хотя ничего нарочитого в них не было и близко. Я смотрела на него непривычно сверху, в склоненный затылок, подстриженный коротко и ровно.
— Знаешь, я сразу поняла, что это ты. Еще по следам.
— Ты наблюдательная.
— Но сразу же убедила себя, что нет. Как ты мог здесь очутиться?
— Да вот так. Пришел со станции, тут одна дорога. Хотел срезать круг по лесу, но не рискнул. Все-таки это настоящий лес.
— Я знаю. Яр?
— Что, Маринка?
— А на станции… как ты сошел вообще? Тут же не останавливаются поезда.
Посмотрел снизу, странно повернув голову. И выпрямился мгновенным движением, похожим на выстрел в воздух, сжимая в обеих руках по неровной стопке остроконечных стекол.
— Куда выбросить?
— Идем, покажу. Не порежься.
Мы спустились с крыльца, обогнули флигель, пересекли двор; я указала Яру на яму для бытовых отходов, а сама прошла поскорее на кухню, холодно, к вечеру тут всегда подмораживает, а вечер начинается, по сути, сразу после полудня. Зажгла газ, поставила чайник. Не мешало бы и обедом накормить, наверняка же голодный после неблизкой прогулки по зимнему лесу от самой станции…