Рэйчел подошла к другому концу стола: красное потное лицо Альмы резко выделялось на белом фоне. Огромные черные глаза, искаженные страданием, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Классический случай гипертонии.
Но вот спазм стих, и рот Альмы растянулся в жалком подобии улыбки на измученном лице. На потрескавшихся губах выступили пятнышки крови. Словно утопающий за спасительную соломинку, она изо всех сил схватила руку Рэйчел.
— Я знала, вы придете, — выдохнула Альма. — Я ждала.
— Ты уже совсем молодцом, девочка, — постаралась подбодрить ее Рэйчел, хотя у самой в горле стоял ком. — До финиша осталось всего чуть-чуть. Главное сейчас — не пугаться. Думай о ребенке. Скоро ты будешь прижимать его к своей груди.
— Ее, — поправила Альма. — Я рожу девочку. Мне это точно известно. А назову я ее… Ой-ой — а-а-а… Как же больно, доктор! Как будто там внизу огонь.
Рэйчел жестом подозвала сестру.
— Пожалуйста, держите ее, чтобы она почти сидела, если можно. Тогда ей не придется так сильно тужиться. А вы, — и Рэйчел бросила быстрый взгляд на Хардмана, — развяжите ей ноги.
— Но послушайте! Это же не по…
— Мне все равно, положено или нет, — прошипела она в бешенстве. — Делайте, как я сказала.
Хардман с сомнением поглядел на нее, но освободил ноги Альмы из тяжелых металлических «стремян». Теперь он выглядел еще более испуганным: намокший от пота край зеленой хирургической шапочки выделялся на бледном лбу.
«Если бы я рожала, — думала Рэйчел, — то уж во всяком случае не хотела лежать распростертой на спине, да к тому же со вставленными в эти дурацкие «стремена» ногами. Хотя считается, что так легче для роженицы и роды, мол, происходят более естественно».
Теперь, Рэйчел ощущала это, Альма вот-вот начнет тужиться, состояние шейки матки подтверждало это. Тогда она нежно, но вместе с тем властно скомандовала:
— Давай, миленькая, начинай. Постарайся посильнее.
Альма закусила губу. Лицо ее перекосилось от напряжения, стало еще краснее. Из горла вырвался непроизвольный стон.
Головка ребенка уже была видна: круг спутанных темных волос, размером не больше четвертака, стал увеличиваться в диаметре, но затем неожиданно куда-то пропал. Рэйчел потянулась за ножницами — срочно необходима эпизиотомия, если ребенок не сможет выйти сам.
Хардман между тем следил за давлением, называя все более и более высокие цифры. Они не могли не пугать Рэйчел: сердце ее колотилось как бешеное, будто она бежала дистанцию.
«Господи, — молилась она про себя, — сделай так, чтобы я победила!»
В этот момент, словно молитва ее была услышана, показались плечики ребенка.
— О, как мы торопимся! — ликуя, воскликнула Рэйчел, одной рукой осторожно поворачивая сгорбленные худенькие плечи и слегка покачивая головку ребенка другой.
Вскоре появилось и все тельце — мокрое и скользкое.
— Мальчик! — закричала Рэйчел. Она схватила зажимы и перетянула пульсирующую, бирюзового оттенка, пуповину.
По лицу Альмы текли слезы.
— Мальчик, — всхлипывала она, не веря тому, что произошло. — Можно мне его подержать?
— Конечно. Он твой. Можешь даже приложить к груди.
Рэйчел положила маленькое тельце с еще не обрезанной пуповиной Альме на руки. Маленькое, сморщенное, как изюмина, личико, ткнулось в материнскую грудь, и, как только губы нашли сосок, они тут же припали к нему. Волна грусти накатила на Рэйчел: «У меня такого никогда не будет. Я никогда не смогу испытать, как ребенок сосет грудь».
Но она победила. Ребенок жив. Альма вне опасности. И только это было сейчас важно.
Рэйчел ликовала, словно только что покорила Маттерхорн и водрузила флаг на знаменитой альпийской вершине.
Немного погодя она уже сидела в ординаторской и пила тепловатый кофе. Неожиданно в комнату ворвался Хардман, в своем помятом, с пятнами пота, зеленом операционном халате. Его лицо было примерно такого же зеленого оттенка. Еще прежде чем он открыл рот, Рэйчел поняла: случилось что-то страшное.
— Альма Сосидо потеряла сознание. Мы ничего не можем сделать. Она в реанимационной.
Рэйчел, с бешено колотящимся сердцем, вскочила на ноги. «Господи, — думала она, — что я сделала не так?»
Домой она вернулась уже после десяти. Брайана не было. На холодильнике бабочкой-магнитом прижата записка:
«Ко мне зашел друг. Мы идем перекусить. Не жди.
P.S. Кастера я покормил».
Сразу сникнув, Рэйчел прижалась лбом к холодной белой эмали дверцы.
«Приди поскорей, — взмолилась она. — Ты сейчас так мне нужен. Именно сейчас. Пожалуйста. Никогда еще ты не был мне так необходим».
А разве вправе она от него этого ждать? Это же несправедливо! Сотни ночей он ждал ее, сидя один в пустой квартире. И сколько же раз, должно быть, вот также звал ее, а она все не шла?
Она еще раз перечитала записку.
«Друг? Но какой? Кто он, этот человек? Или, может, это она…» — пронеслось в голове.
Этим другом вполне может быть и Роза. Нет, решила она, отбрасывая подозрения. Смешно. Не может Брайан встречаться с Розой.
Он любит меня. «И женился он на мне, а не на ней».
«Да, — возразил язвительный внутренний голос, — но это было давно. Что, если за эти годы он изменил к тебе отношение? Что, если он сожалеет о своем выборе?» Рэйчел открыла кран с холодной водой на полную мощность, как будто напор бьющей воды мог заглушить ее мысли. Она поставила на плиту чайник: чашка чая лучше всего ее успокоит, решила она. Может быть, добавить немного меда с лимоном, как обычно делала мама, когда Рэйчел была маленькая и лежала в постели с больным горлом.
Когда же она в последний раз разговаривала с мамой? Неделю назад или даже больше? Раньше мама обычно звонила практически каждый день. Но в последнее время она, конечно, очень занята.
Рэйчел внезапно поняла, как сильно ей не хватает матери.
Они по-разному смотрели на вещи. По-разному думали, жили, одевались, вели себя. Но мама была тем единственным человеком, на которого Рэйчел могла положиться: она всегда будет любить ее, что бы ее дочь ни сделала.
Рэйчел быстро набрала номер.
— Дочка? — в голосе Сильвии удивление и радость, словно Рэйчел была давно потерянным другом и звонила, скажем, из Найроби («Неужели мы не разговаривали так долго?» — пронеслось в голове у Рэйчел). — Дорогая, я так рада, что ты меня поймала. Я уже убегала.
— Тогда не буду тебя задерживать, — Рэйчел была разочарована. Чистый эгоизм — ожидать, что мать ради нее все бросит.
— Не говори глупостей, Рэйчел. Это очередное благотворительное мероприятие по сбору средств. Если я и опоздаю, ничего страшного. Средства борьбы с раком они все равно не изобретут в ближайшие минуты. Я бы тебе и сама позвонила, но что-то с утра до вечера кручусь как белка в колесе. Утром в «Дэ. Дэ.», потом…
— «Дэ. Дэ.»?
— «Дизайнеры и Декораторы». Их салон на Третьей авеню. Самые замечательные обои и ткани… Дорогая, ты в порядке? Какой-то у тебя голос странный. Ты не заболеваешь?
Рэйчел рассмеялась.
— Нет. Я просто не привыкла к тебе такой, какая ты теперь.
— Теперь? — рассмеялась Сильвия. — Господи, до чего страшно звучит! Что, я настолько изменилась? Как на рекламных роликах, когда демонстрируют стиральный чудо-порошок, который меняет весь твой облик?
— По-моему, ты… — Рэйчел сделала паузу, подыскивая нужное слово, — стала счастливее. С тех пор как Никос попросил тебя заняться этим домом. Но я за тебя рада. Честно, — заверила она мать, хотя, если уж говорить честно, то Рэйчел ревновала мать к Никосу. Да и самой хотелось чувствовать себя такой же счастливой.
Почувствовав настроение дочери, мать тут же заметила:
— Что-то я не улавливаю в твоих словах особой радости… Это из-за Никоса? Тебе не слишком нравится, что в последнее время мы так часто видимся?
— Да нет, конечно. Никос мне нравится. И ты это знаешь. Он такой милый и без ума от тебя. Послушай, а ты с ним спишь?
— Рэйчел! — от возмущения Сильвия почти взвизгнула, но Рэйчел различила в ее голосе сдерживаемый смех. — Ты не перестаешь меня шокировать. Похоже, это входит у тебя в привычку. Так вот, чтоб ты знала, нет. Мы с ним просто друзья.
— Но друзья тоже иногда могут спать друг с другом.
— Если честно, я… Боже, он уже тут. Ждет меня внизу. Я тебе говорила, что он меня выводит в свет? В общем, мне надо бежать. Ты что-то хотела мне сказать?
— Нет, мама. Ничего особенного, — ответила Рэйчел, подумав про себя, что, в сущности, хотела бы поговорить с матерью обо всем.
Боже, как бы она хотела снова стать маленькой, забраться к маме на колени, прижаться головой к ее так сладко пахнущей и мягкой груди.
— Ну, тогда…
— Пока, мама. Развлекайся. Поцелуй за меня Никоса.
Повесив трубку, Рэйчел услышала, как свистит на плите чайник. Она налила кипятка в кружку и стал искать пакетик чая. Ей показалось, что в буфете пахнет затхлым. Сколько же она сюда не заглядывала и не обновляла своих запасов? И когда в последний раз готовила ужин?
Ей хотелось есть, но готовить сейчас что-нибудь было выше ее сил. Взяв кружку, она прошла в гостиную и включила телевизор. Все то же старье. Бесконечные отрывки из уотергейтских слушаний. Джон Дин в очках с роговой оправой, доверительно наклонившись, говорит что-то в микрофон. Сидящая позади него жена, Мо, кажется на редкость элегантной, а ее выдержке можно позавидовать. Платиновые волосы затянуты таким тугим узлом, что кажется, будто только это и помогает ей держаться на людях.
Ну как, спрашивается, может Рэйчел жалеть Мо Дин, такую красивую и наверняка здоровую? Ведь даже ее страдания кажутся специально придуманными, чтобы направить на нее огни рампы и немного пощипать нервы пришедших на представление зрителей.
Рэйчел подумала о судьбе Альмы Сосидо. Сколько людей вообще узнает о ней, не говоря уже о том, чтобы пожалеть эту несчастную? Сейчас, когда на экране мелькают кадры с Мо Дин, она лежит без сознания в неврологическом отделении на верхнем этаже больницы. Обширное кровоизлияние в мозг — таков диагноз. Скорее всего из коматозного состояния ей уже не выйти.