Ну, все обошлось хорошо. Оттуда мы отправились в большой дворец, ко всем раненым. Они ежедневно ждут мотора, так что невозможно не приехать. Я нахожу, что раненому мальчику ежедневно хуже. Температура медленно падает, но пульс остается слишком быстрым. По вечерам он бредит и так слаб. Рана гораздо чище, но говорят, что запах прямо ужасен. Он постепенно угаснет. Я только надеюсь – не в наше отсутствие. Потом мы навестили помещение моей краснокрестной общины. Теперь мы напились чаю. Горемыкин ждет, а потом княгиня. Не могу больше писать. Целую и благословляю без конца.
Навсегда, мой милый, твоя собственная «Солнышко».
Царское Село, 27 ноября 1914 г.
Мой сладкий,
я начинаю это письмо сегодня вечером, так как хочу поговорить с тобой. Твоя жена чувствует себя ужасно грустно. Мой бедный раненый друг скончался. Бог взял его мирно и тихо к себе. Я по обыкновению была с ним утром и более часа днем. Он очень много говорил, все шепотом, все о своей службе на Кавказе, страшно интересно и так остроумно, и его большие глаза сияли. Я отдыхала до обеда, и меня преследовала мысль, что ему может вдруг сделаться гораздо хуже ночью и что меня не позовут и так далее. Так что, когда старшая сестра позвала одну из дочерей к телефону, я сказала им, что я знаю, что случилось, и сама полетела, чтобы услышать печальную весть. Он лежал там так мирно, покрытый моими цветами, которые я ежедневно ему приносила, с прелестной мирной улыбкой. Лоб еще был совсем теплый. Я не могла успокоиться, что послала Ольгу к нему, и вернулась домой вся в слезах. Старшая сестра также не может понять, как это случилось. Он был совсем спокоен, весел, говорил, что чувствует себя чуть-чуть неуютно. А когда сестра через 10 минут после того, как она выходила, вернулась к нему, она нашла его с выпученными глазами, совсем посиневшим. Он дважды вздохнул, и все было кончено. Он никогда не жаловался, никогда ни о чем не просил. Сама кротость, как она говорит, все его любили. И эту сияющую улыбку.
2 марта 1915 г.
Мой родной, милый,
Наконец солнечное утро и «мы, конечно, едем в город», как говорит Ольга; но я должна побывать в лазаретах – делать нечего. Вчера мы были в инвалидном госпитале. Я в течение полутора часов разговаривала с 1120 людьми и со всеми остальными en gros[15], пока они стояли в одной комнате.
9 сентября 1915 г.
Так как я чувствую себя лучше, я хочу заглянуть к Ане в Большой Дворец после Знаменья, на пути к только что прибывшему молодому офицеру – ему только 20 лет, у него скверная рана в ноге. Владимир Николаевич думает, что ее надо отрезать, так как там начинается заражение крови, и то же самое в ране на плече – он чувствует себя хорошо, не жалуется – это всегда дурной знак. Так трудно решаться, когда смерть так близка, – дать ему спокойно умереть или рискнуть операцией. Я бы рискнула, так как всегда есть луч надежды, когда организм так молод, хотя теперь он очень слаб и высокая температура. Оказывается, он семь дней оставался неперевязанным – несчастный мальчик, – и вот, я хочу посмотреть на него.
18 сентября 1915 г.
Сегодня днем у нас молебен в Красном Кресте, и я раздаю дипломы дамам, кончившим курсы и получившим звание сестер, и знак красного креста. Мы всегда нуждаемся в сестрах: многие утомляются, заболевают или хотят выехать на передовые позиции, чтобы получать медали. Здесь работа однообразная и непрерывная. Там на фронте больше возбуждения, постоянные перемены, даже опасность, неизвестность и не всегда много работы; конечно, все это гораздо соблазнительнее.
20 сентября 1915 г.
Сегодня вечером я в половине девятого иду на полчаса в наш госпиталь, чтобы видеть того, кто так плох, так как мне говорят, что ему лучше с тех пор, как он меня видел и, может быть, это еще раз ему поможет. Я думаю – это совсем естественно, что все те, кому так плохо, чувствуют себя спокойнее и лучше, когда я там, так как я всегда думаю о нашем Друге и молюсь, сидя спокойно возле них, и тихонько поглаживаю их, – душа должна приготовиться, когда сидишь с больными, если хочешь помочь им. Надо постараться поставить себя в ту же плоскость и через них подняться или помочь им подняться с моей помощью, так как я последовательница нашего Друга.
8 ноября 1915 г.
Три новых офицера прибыли из Тернополя. Я сделала им перевязки. Один из них пожилой. Служил несколько лет в Бебиных литовцах. И помнил, как я прибыла… 22 лет от роду в Симферополь.
Царское Село, 28 марта 1916 г.
1914–1918
Эта злосчастная война, когда же она кончится! Я уверена, что William[16] должен временами переживать ужасные минуты отчаяния, когда он сознает, что это он и, особенно, его антирусская клика начали войну и тащат его страну к гибели. Все эти маленькие государства годами будут продолжать страдать от последствий. Мое сердце обливается кровью, когда я думаю, какие употребляли усилия Папа и Эрни, чтобы поднять нашу маленькую страну до ее теперешнего состояния, цветущего во всех отношениях. С Божьей помощью здесь все пойдет хорошо.
Царское Село, 24 сентября 1914 г.
Сегодня ночью опять очень холодно. Хотелось бы знать, играешь ли ты в домино. О милый, как одиноко без тебя! Какое счастье, что мы причастились до твоего отъезда, меня это укрепило и успокоило. Какая это великая вещь в такие минуты – приобщиться к святой тайне, и хочется помогать другим, чтобы они тоже вспоминали, что Бог дал эту радость для всех. Не как вещь, которую нужно обязательно делать каждый год в посту, но когда душа этого жаждет и нуждается в укреплении, когда я имею дело с людьми, относительно которых я знаю, что они очень страдают, и остаюсь с ними наедине, я всегда касаюсь этой темы, и с Божьей помощью мне много раз удавалось заставить их понять, что это можно делать и что это хорошо, и утешает, и успокаивает усталое сердце. Я говорила также с одним из наших офицеров, и он согласился, и потом был так счастлив и мужествен, и ему было гораздо легче переносить свои страдания. Мне кажется, что это одна из главных наших женских обязанностей – стараться приводить больше людей к Богу, давать им понять, что Он доступнее и ближе к нам и ждет нашей любви и доверия и обращения к Нему. Многих удерживает застенчивость и ложная гордость, поэтому надо помочь им пробить эту стену. Я только что говорила в прошлый вечер со священником, что мне кажется, духовенство должно было бы больше говорить с ранеными в этом смысле. Их души совершенно детские и только временами нуждаются в некотором руководстве.
Царское Село, 21 октября 1914 г.
Ах, эта злосчастная война. Временами нет сил о ней слышать. Ужасы кровопролития терзают сердце; поддерживают только вера, надежда и доверие в бесконечную Божью справедливость. Во Франции дела идут очень медленно – но когда я слышу об успехах и что у немцев большие потери – сердце так содрогнется при мысли об Эрни и его войсках и многих знакомых именах.
По всему свету потери. Ну, что-нибудь хорошее из всего этого должно выйти, и они все не пролили свою кровь даром. Жизнь трудно понять. «Так и надо – потерпи». Это все, что можно сказать.
Так хотелось бы, чтобы вернулись спокойные счастливые времена, но придется долго ждать, прежде чем мы вернем себе мир во всех отношениях. Нехорошо унывать, но есть минуты, когда тяжесть так велика, и она давит на всю страну, и тебе приходится нести ее всю. Спи хорошо, да благословит тебя Бог, пусть молитвы святых ангелов и твоей женки охраняют твой сон.
Царское Село, 27 октября 1914 г.
Мой родной, драгоценный,
Поздравляю тебя с Георгиевским праздником! Сколько у нас теперь новых кавалеров-героев! Но, Боже мой, какие сердце раздирающие потери, если только верить тому, что говорят в городе! Амбразанцев убит. Госпожа Кнорринг (его большой друг, рожденная Гейден) получила известие. Говорят, у гусар страшные потери, но я не могу верить, чтобы это было правдой. Но я не имею права наполнять твои уши всеми слухами. Молю Бога, чтобы они были неверны. Ну что же, мы все знаем, что такая война будет самая кровопролитная и ужасная из всех, которые когда-либо были.
Царское Село, 26 ноября 1914 г.
Только что получила твою телеграмму, она пришла через 15 минут. Слава Богу, Перемышль взят, поздравляю всем моим любящим сердцем. Это так хорошо! Какая радость для наших любимых войск! Это продолжалось так долго, и, по совести говоря, я рада за бедный гарнизон и население, которое, наверное, почти умирало от голода. Теперь мы можем освободить несколько корпусов, чтобы перебросить их на более слабые места. Я так счастлива за тебя.
9 марта 1915 г.
Хотела бы знать, какие вести с войны, так мало слышно. Наше упорное отступление, в конце концов, очень удлинит и усложнит их фронт, и я надеюсь, что в этом будет для нас выгода. Как насчет Варшавы? Из лазаретов увозят больных, и некоторые даже совсем эвакуируются. Может быть, это только крайняя мера предосторожности, так как ведь, наверное, в течение одиннадцати месяцев было время хорошо укрепить город. Немцы, по-видимому, возобновляют свое осеннее движение, только теперь они направят свои наилучшие войска, и им будет легче, так как они знают театр войны наизусть. Мои дорогие сибирцы со своими товарищами должны будут выдержать массовое наступление, и пусть они еще раз спасут Варшаву. Все лежит в Божьей руке, – и пока мы еще можем тянуть до получения достаточных снарядов, а тогда напасть на них всеми силами. Но постоянные крупные потери разрывают сердце – они как мученики прямо идут в свое небесное жилище, это правда, но все же это очень тяжело.
19 июня 1915 г.
Поезжай, душка, подбодри также Иванова – предстоят такие тяжкие бои! Осчастливь войска твоим драгоценным появлением, ради них умоляю тебя поехать – дай им подъем духа. Тысячи никогда тебя не видели и жаждут взгляда твоих прекрасных чистых глаз. Это предательская Ставка, которая удерживает тебя вместо того, чтобы подбодрить. Но солдаты должны тебя увидеть, ты им нужен, а не Ставка, они хотят тебя, а ты их.