Отговорка насчет сбора пожертвований показалась Либби весьма сомнительной. Они определенно разговаривали о ней.
– Ясно. Ну что же, в отличие от того сбора средств твоя поездка в банк – дело верное, и ты, несомненно, получишь деньги под залог.
– Ты что там, собираешься всю ночь не спать? – спросила Сьерра.
– Скорее всего, да.
– Ты точно не хочешь, чтобы я к тебе пришла?
– Сьерра, время от времени старая тоска вновь поднимает свою гадкую голову и не дает мне уснуть. Тебе ли не знать, что это такое.
– Знаю. Снова заходила на страницу Джереми в «Инстаграме»?
– Грешна, каюсь, – соврала Либби.
– Просто возьми и отпишись от него, Либби.
– Да. Так и сделаю.
– Тебе надо просто перестать оглядываться на прошлое.
У Либби непроизвольно вырвался нервный смешок.
– А то я не знаю! Только скажи это прошлому. Оно постоянно кусает меня в зад.
– Хочешь, напеку тебе печенья? – предложила Сьерра.
– Тогда я буду не только мрачной и невыспавшейся, но еще и толстой.
– Как можно быть мрачной, когда ешь печенье!
Либби рассмеялась.
– Я тебе очень признательна, Сьерра. Честное слово! Просто у меня нынче такая ночь. Знаешь ведь, как оно бывает. Вроде бы, кажется, уже и покончила с какими-то переживаниями – а они, глядь, снова дают о себе знать.
– Вот уж в этом ты права.
– На самом деле со мною все в порядке.
– Можешь поспать у нас на диване. Мама утром сказала, что уже даже по тебе соскучилась.
– Спасибо. Но пора мне все-таки оприходовать свою давнюю девичью кровать.
– Почему бы тебе не купить новую, нормальную кровать. Что-нибудь по фэн-шую. Их в продаже сколько угодно.
– Давай уже пожелаем друг другу спокойной ночи, Сьерра.
– Приходи с нами утром завтракать, – торопливо вставила подруга. – Мама наверняка что-то знает об Элайне.
Против такого соблазна Либби было не устоять.
– А в какое время?
– Ну, учитывая, что ты устраиваешь себе ночные бдения, – как насчет семи?
– Договорились.
Ночные бдения продлились до трех часов утра, когда Либби, уже вконец уставшая все подряд чистить и натирать тряпочкой или же о чем-либо переживать, отправилась к своему дивану в гостиной. Там она легла на спину, очень надеясь, что не станет всю оставшуюся ночь пялиться в неровную звукопоглощающую штукатурку потолка, ожидая, пока в голове улягутся кофеин и воспоминания. К счастью, следующее, что она обнаружила, открыв глаза, – это поднявшееся солнце и звонящий телефон.
Быстро прокашлявшись, Либби поднесла мобильник к уху:
– Сьерра? Который час?
– Семь пятнадцать.
Либби села на диване, свесив ноги на пол. В голове у нее гулко стучало, во рту пересохло.
– Уже иду.
– Похоже, ты все ж таки поспала.
– Пока не выпью кофе – никаких вопросов.
– Поняла.
Поднявшись, Либби стянула с волос резинку, кое-как причесала пальцами пряди и стянула их резинкой обратно. Ненадолго заглянула в уборную, после чего вышла через заднюю дверь и пролезла через небольшую брешь в заборе, ведущую на участок Сьерры, как делала ребенком сотни тысяч раз.
Поднявшись к подруге по заднему крыльцу, Либби вошла на кухню – как будто еще по-прежнему были 2000-е годы, разве что отсутствовали брекеты да клетчатый джемпер. Запахи жареного бекона и свежего кофе напомнили ей, что в жизни есть много чего хорошего и что последние неурядицы как-нибудь сами собою разрешатся.
Миссис Манкузо стояла перед небольшой плитой, пошевеливая деревянной ложкой в чугунной сковороде с яичницей-болтуньей. Она была на несколько дюймов ниже Сьерры, а некогда темные волосы теперь сильно подернулись сединой. И все же у них обеих были одинаковые высокие скулы, полные губы и очень выразительные глаза. На миссис Манкузо были джинсы, голубая свободная блуза в крестьянском стиле, а на ногах – удобные биркенштоки.
– С добрым утром, миссис Эм. – Либби чмокнула мать Сьерры в щеку и потянулась за кружкой. – Спасибо, что снова взяли меня под крылышко.
– Всегда пожалуйста, детка. Наливай себе кружку и садись. Мне важно, чтобы вы, девчонки, как следует с утра поели. А то вечно на месте не сидите.
Либби налила себе кофе, сделала несколько глотков и, усаживаясь за стол, уже куда больше почувствовала себя человеком.
– А где Сьерра?
– Если она сможет вылезти из-под душа и перестанет наконец заморачиваться над тем, что бы ей надеть, то сейчас придет, – проворчала, хмурясь, миссис Манкузо.
Как ни странно, Либби даже порадовалась, что одержимость Сьерры модными нарядами никуда не делась. Еще и здесь какие-то перемены – и она точно слетела бы с катушек.
– Сьерра сказала, ты спрашивала про Элайну Грант, – сказала миссис Манкузо.
Эта нерушимая гиперсвязь между Сьеррой и ее матерью всегда изумляла Либби, хотя в этом, собственно, не было ничего удивительного.
– Ага, спрашивала.
– Мы с Элайной вместе ходили в начальную школу. А потом бабушка Оливия отправила ее учиться в пансион. Кстати, в тот же самый, где потом училась ты.
– Да уж, мир тесен. Значит, ее вырастили бабушка с дедушкой? – уточнила Либби.
– Да. Ее мама с папой погибли, когда Элайна была в третьем классе. Случилась жуткая автомобильная авария. Мистер и миссис Картер, не раздумывая, забрали внучку к себе. Она вроде бы справилась с этой потерей. Но ты ведь знаешь, как это бывает. Ничто уже не может быть прежним.
– Лучше и не скажешь. – Либби задумчиво помешала кофе. – А вы много с ней общались после того, как она окончила пансион?
– Естественно. Причем обычно летом – если только она не работала в приемной у своего дедушки. Она там отвечала на звонки и вела документацию. Он очень надеялся, что в итоге Элайна станет врачом.
– А она стала адвокатом.
– Причем весьма успешным. И мне бы хотелось думать, что доктор Картер очень бы гордился этим ее достижением. У них с женой вся жизнь вращалась вокруг Элайны.
– Элайна сказала, Оливия пережила несколько выкидышей.
– Это было еще задолго до меня. Элайна однажды обронила, что ее бабушка считала, будто над их семьей висит какое-то проклятие. Помню, миссис Картер всегда бывала разодета, и всегда всех встречала с широкой улыбкой. Но когда Элайна после университета уехала отсюда насовсем, мне показалось, у миссис Картер словно пропал смысл существования.
– А в каком университете училась Элайна?
– В Принстоне.
– В штате Нью-Джерси?
– Да.
– И после того как миссис Картер умерла, в Вудмонте уже никто не жил?
– Жили смотритель да его жена. Но о какой-то реальной жизни в поместье говорить не приходилось.
– А теперь Элайна вернулась.
– Ты ведь знаешь, что она больна? – спросила миссис Манкузо.
– Уже узнала, – обронила Либби, надеясь, что миссис Манкузо сама восполнит пробелы.
– У нее рак груди. Хирурги уверены, что все удалили, но все же для уверенности прописали ей курс химиотерапии.
– А дочь Элайны? Что с ней такое?
– Я мало знаю Лофтон. Она выросла не здесь.
– Я вчера с ней познакомилась. Она явно очень любит свою мать.
Это подспудное раздражение Лофтон в отношении Либби, видимо, проистекало из страха. Либби являлась для нее темной лошадкой, и вполне логично, что Лофтон стремилась чрезмерно опекать свою больную и, быть может, легко уязвимую мать.
– А у Элайны в университете был молодой человек? – спросила Либби.
– На первом курсе она встречалась со Скоттом Уотерсом, но потом он перевелся учиться куда-то на запад и на этом все и закончилось.
– А в каком году это было?
– Хм-м… В 1987-м.
Если только упомянутый Скотт не вернулся назад и не возобновил отношения с Элайной в период, соответствующий зачатию Либби, то он явно не был ее отцом. И насчет Теда Элайна сказала, что познакомилась с ним уже в двадцать три года, то есть после рождения дочери.
– С чего вдруг все эти расспросы об Элайне?
– Просто любопытно. Вчера вечером они приглашали меня к себе на ужин, и я, хоть убей, до сих пор не понимаю зачем.
– Так почему бы тебе ей самой не задать этот вопрос? – посоветовала миссис Манкузо. – Я всегда считаю, что лучше всего обо всем спрашивать напрямик.
Либби позвонила Элайне, зная, что медлить с этим вопросом – все равно что по чуть-чуть срывать с раны повязку. Лучше просто взять и все сразу прояснить.
Несколько раз она набирала ее номер, но то и дело откладывала телефон под предлогом то просмотра новостей, то необходимости загрузить стирку, то отредактировать фотографии с субботней свадьбы.
Потом в десять ей позвонила Сьерра сообщить, что условилась встретиться с банковским специалистом по залоговым кредитам, и это дало Либби повод еще на полчаса отвлечься от главного вопроса.
Наконец – уже к полудню – несмотря на все ее старания увильнуть, возможные предлоги у Либби иссякли, и откладывать дальше она уже не могла.
Она набрала еще раз номер Элайны и нажала «вызов». С каждым гудком сердце ее стучало все громче. После четвертого включился автоответчик:
«Вы позвонили Элайне Грант. В данный момент я не могу ответить на звонок, но, если вы оставите свой номер телефона, я по возможности сразу же вам перезвоню…»
Она с усилием расправила нывшие от напряжения плечи, и боль эта отказывалась отпускать. За свою жизнь Либби уже бессчетное число раз отрабатывала реакцию на подобный вариант развития событий. «Настоящая мать меня игнорирует. Настоящая мать отказывается признать наше прошлое. Настоящая мать меня отвергает». Сколько раз она проигрывала все это в голове! И теперь, оказавшись перед необходимостью оставить сообщение на автоответчике своей настоящей матери, Либби гадала: каким тоном лучше озвучить эти давно отрепетированные ею слова? С возмущенным вызовом, или с жизнерадостной легкостью, или с безразличной интонацией: мол, «ладно, ничего страшного, у меня и так все хорошо»?
– Это Либби МакКензи, – произнесла она в телефон. Голос ее прозвучал чересчур резко, и Либби сама не понимала, откуда у нее взялся такой тон. – Элайна, я буду вам крайне признательна, если вы перезвоните мне в самое ближайшее время.