Маленький человек встал, печально глянул на меня (это был он, он, Бруно Шульц!), не нагибаясь прошел через дверной проем и зашагал куда-то по бесконечному коридору, похожему на внутренность длинного автобуса.
В комнате ожидания стало холодно. Стены ее начали сжиматься, а потолок опустился.
Я лег на кафельный пол. Скрестил на груди руки и закрыл глаза.
КАПРИЧОС
Третий мадридский день.
Сегодня я провел в залах Босха только часок с небольшим, а потом бродил по роскошным коридорам Прадо. Шел… и пытался как-то отреагировать на вызов хертоген-босского мастера… противопоставить его мощному образному напору хоть что-то мое… собственное… выстраданное… мое.
Тщетно.
Мысль отступала… Фантазия бездействовала. Я был разбит наголову, разгромлен. Солдаты мои разбежались. Личность моя напоминала пазл из тысячи фрагментов, которые глупые дети растащили по огромной квартире.
Часа два я ходил по Прадо и собирал себя по кусочкам. Вроде бы собрал. Но думать так и не мог. Жить не мог. Потому что дьявол-Босх умудрился завязать узлы на подвижных нитях моего сознания. И «швейная машина» моего существования (прогоняющая мысли сквозь ушко реальности) сбоила.
Не надо было мне так открываться! Почерствее надо быть. Пожестче…
Узлы эти необходимо было во что бы то ни стало развязать. Или разрубить. Чтобы на самом деле не превратиться в андрогинную куклу со средней части триптиха «Сад земных наслаждений», застрявшую в предсуществовании, или в одного из демонов с правой части, мучителя душ и тел грешников, не обладающего однако ни телом, ни душой… Ведь я точно знал, в кого меня превратит Анубис-Босх, если я не смогу ему помешать. В беса, поднимающегося по лестнице в адский бордель во внутренностях человеко-дерева. В того… со стрелой в заднице.
На картины почти и не смотрел, потому что — они не красота, не безобразие, не развлечение… никакие они не портреты, не ландшафты, не мадонны, не распятия — а только и единственно ловушки для странствующих по нижним мирам невротиков. Для идиотов вроде меня. Сооруженные и расставленные мастерами ловитвы. И их красоты и перспективы — и другие наркотизирующие снадобья — для того и доведены до совершенства, чтобы дичь поглубже засунула в них свою шею. Чтобы нырнула в завораживающий клейкий мираж… Тогда они захлопываются как цветы-плутонианцы и начинают свою жертву сосать… добывают так особую, сверхфизическую энергию, чтобы жить своей вампирической жизнью.
Пока время, солнечный свет, жучки или невежды-реставраторы не уничтожат их самих.
Не позволил ни Рубенсу (прелое мясо которого терпеть не могу с детства), ни Тициану (это уже лучше), ни Тьеполо, ни Тинторетто, ни Эль Греко, ни Веласкесу увлечь себя, загнать внутрь картины и сожрать с потрохами… хватит с меня и Босха.
Брел себе и брел…
Как по минному полю.
У одной картины, однако, остановился. Только посмотрел на нее, и… не смог заставить себя идти дальше. Заворожила-таки. Поймала, как дионея кузнечика.
Поздний Гойя. «Молочница из Бордо». Какая свободная живопись!
Океан.
Воздух.
Свет.
Дыхание и трепет жизни.
Тут же влюбился в эту Молочницу ПО АТЛИ.
И босховские узлы тут же исчезли. Стоило ей только посмотреть мне в глаза.
Швейная машина застрекотала и начала шить… Челнок привычно засновал… и ткань жизни побежала в даль как лисица, ушедшая от охотников.
Перед этой картиной меня — как Достоевского перед эпилептическим припадком — посетило что-то вроде озарения или видения.
«Молочница из Бордо» вдруг открылась как дверка сейфа, за ней показалась камера с полукруглым окошком… и тут же садануло оттуда нездешним светом… промелькнули и тени… и кто-то позвал меня… птичьим голосом.
Я увидел большую руку и неприятную, зубастую мордочку гнома… руку он протягивал ко мне (и она становилась больше и больше!) и шептал по-щеглиному: «Мы хитренький народец, оле оле оле… Компре ву? Продаем хорошее настроение оптом! Заходи к нам, дружище, покажу тебе кое что на филейных частях монашенки. Не прогадаешь! У нас весело. И Брамбила и Нестор тут. Не надоело тебе с этим брабантским жмотом якшаться? Он же мухомор, а не художник! Укошмарил тебя. И винцом угостим настоящим. Наваррской лозы».
В левой его лапе сверкнул заполненный бордовой жидкостью бокал.
Нестор, гаденький карлик, показал мне хлеб, смоченный в вине, съел его и всунул в беззубый рот большой палец. Зачмокал. А жуткая старуха Брамбила сделала неприличный жест и поиграла кокетливо ножкой сорок шестого размера с грязными ногтями, обутой в засаленный сандаль.
Брабантским жмотом? Это он про Босха?
Зажмурил глаза и зажал руками уши… а потом… ошарашенный и «в смущении великом» отошел от «Молочницы» и побрел потихоньку к выходу. Коленками назад.
Решил, что у меня уже «началось», и что скоро «капец».
Зашел в книжный магазин.
Посмотрел мутными глазами на книжные полки и собрался было уходить — ужасно хотелось принять прохладный душ, успокоиться и вздремнуть часок — как вдруг увидел корешок здоровенной книги.
LOS CAPRICHOS DE GOYA
Книга была не новая, видимо продавцы взяли ее у знакомых на продажу. Издана в Барселоне, в 1977 году. Бумага — превосходная. 40 евро.
Раскрыл наугад…
И тут же услышал звуки борьбы… сопение и стоны дерущихся…
Две голые старухи дрались не на жизнь, а на смерть.
Картинка в книге была живая!
Кудлатая одолевала Косматую. А слева и сверху к ним подползали темные клыкастые и когтистые чудовища. Им явно хотелось поучаствовать в сваре. А потом уволочь обеих ведьм в преисподнюю.
Вот… ведьмы повернули свои страшные головы ко мне… и впились в меня тяжелым взглядами голодных варанов. Протянули ко мне окровавленные руки с застрявшими под ногтями седыми волосами…
Кудлатая сморгнула.
Косматая рыгнула.
Одно из чудовищ высунуло лапу из книги и цапнуло меня когтем за палец.
Другое расправило черные крылья… оно явно собиралось вылететь…
Захлопнул книгу. Слышал, как нечистое воинство заскрежетало зубами…
Зацарапало когтями.
Заклекотало.
Все понятно! Действительно «началось». Спятил, и не заметил.
Вспомнил булгаковского киевского дядю и буфетчика из «Варьете».
Глумящийся воробышек, танцующий фокстрот. Да-с. Кот-шапочка. Гелла…
Подал продавцу сорок евро. Он кивнул… улыбнулся…
И тут же непонятная сила рванула его в сторону… и бросила назад.
И вот… продавец вдруг перестал быть похож на себя…
В сером монашеском одеянии, с метровым шприцем в руках, с раскрытым хрипящим ртом, из которого вылезали непропорционально большие передние зубы…
Продавец заревел: «Клизму заказывали? Оголи ягодицы, парень! Хочешь жить — получай клизму. Свежий раствор. Хвоя с инсулином. Немножко обожжет внутренности, зато потом все болезни убегут. Специально для вас, сеньор! Держите, держите, мерзавца!»
Последние слова предназначались для его, непонятно откуда взявшихся, дружков и подруг, обступивших меня со всех сторон… Они стянули с меня шорты… и мой зад почувствовал прикосновение холодного наконечника.
Морок исчез также же неожиданно, как появился.
Ставший самим собой продавец открыл кассу. И она прозвенела приятной электронной мелодией. Я заплатил и двинул с добычей под мышкой к выходу из музея. Инстинкт-императив настойчиво шептал — скорее, скорее на свежий воздух. Пока ты в обморок не брякнулся и тебе клизму не поставили.
По дороге к выходу попытался, как советовал мне когда-то мой тренер по плаванию, продышать легкие. Безрезультатно. Мало кислорода в Прадо. А азотом легкие не прочистишь. Возбужденные встречей с прекрасным туристы дышали глубоко, как гиппопотамы, а вентиляция работала плохо.
На улице успокоился.
Солнышко светило так радостно.
Гитарист наяривал фламенко.
Несколько изможденных нищенок проводили меня ненавидящими взглядами.
Вороны искали орешки на сухом газоне.
Молодые испанцы с вожделением разглядывали голые бедра туристок из северных стран.
Не доходя до перекрестка, видел удивительную сцену.
Двое мужчин тащили на себе ослов. Ослы гордо смотрели на толпы туристов, осаждающих Прадо, и на памятник Гойе. А бедные терпилы потели, кряхтели, но шли… шли… со своей тяжкой живой ношей…
Их черные глаза с длинными густыми ресницами, казалось, ничего не видели… не хотели видеть.
И… фу, какая гадость… один из ослов, здоровенная такая скотина, так и не смогший удобно устроиться на спине тащившего его мужчины… имитировал половой акт… как кастрированная собака. Внушительный его зад неприлично дергался.
Странные в Испании национальные обычаи!
Или это был рекламный трюк для художественно подкованной интернациональной публики?
Ни туристы, ни прохожие никак не реагировали на разъезжающих на спинах мадридцев животных. Камеры не щелкали. Глупые девицы не делали с ними «селфи».
Привыкли?
К чему привыкли? К тому, что люди таскают ослов по улицам Мадрида?
Тебе-то что? Ты-то никогда никого не таскал…
Ни жен, ни детей, ни свою старенькую мамочку. Бросил всех…
А себя самого всегда умудрялся пристроить у кого-нибудь на спине. Да еще и… Так что молчи себе в тряпочку.
Молчу, молчу.
Заскочил в крохотную лавочку на углу, там продавали всякую мелочь.
На прилавке стояли несколько пластиковых стаканчиков с зеленой жидкостью. Бесплатная реклама…
Не задумываясь, выпил один стаканчик. Жидкость была терпкой, крепкой и пахла мятой и жареным миндалем. Ликер? Это как раз то, что мне надо. Выпил еще два стаканчика. В голове слегка зашумело, но по телу пошла приятная волна.
Нашел на не очень чистой полке непрозрачную пластиковую бутылку с изображением коров и надписью «Leche» (оказалось — это молоко) и полкило белого хлеба, вынул из холодильника две стограммовые упаковки местной, неестественно красной колбасы с светлыми прожилками жира (другой не было) и несколько банок яблочного сока.