Сергей Макарович не поддержал разговора, — опасался, что его упрекнут: в Глядене все еще нет света.
Шаров рассказал о своих планах: Луговатка и Буденновский выселок совместно построят на Жерновке вторую гидростанцию. Это недалеко от полей «Колоса Октября». Согласны тоже принять в пай. Мощности хватит и для трех колхозов. А строить общими силами — легче и быстрее.
— Хорошо! — подхватил Огнев. — Надо бы присоединиться.
— Ишь ты какой! — покосился Забалуев на бригадира и повернулся к гостю. — Зачем нам электричество на пашне? Учетчики и с лампами повечеруют…
— На токах моторы поставите, чтобы крутили веялки…
— Ну-у, нет. Несподручно это. Нет. Да и лишняя трата денег… Осень придет — из города народ пришлют на подработку зерна. Вот в село нам свет надобен. Бабы, язви их в душу, заели меня: давай и давай! Теперь мужиков натравили. Но мы смекалистые — возьмем от городской сети. Никаких хлопот и забот. И тебе не советую зря силы убивать. Послушай меня. Не советую! Недавно проезжали инженеры — ищут на реке место для постройки громадной гидростанции, вроде Днепростроя!
— А где? Выше или ниже устья Жерновки?
— Кажись, выше.
— Отлично! Нашей гидростанции это не помешает.
— Пошевели мозгами — нет резона тратиться на постройку. Нет!
— Государство строит гидростанции на больших реках, а маленькие речки обуздать — наше дело. Вот резон!
— Ишь какой богач выискался! Я тебе по-дружески говорю: в корню мало ходил, берешь сразу с места вскачь, как молодой жеребенок. Скоро запалишься. Ой, запалишься! И колхозников совсем разоришь. Будешь выдавать по три копейки. Ты прикинь все.
— Я прикидываю. Еду в город, посоветоваться…
Сергей Макарович вышел в кухню, и разговор продолжался без него. Шаров говорил, что, по его предположению, лучшее место для постройки плотины — берега возле Бабьего камешка.
— Погоди, погоди, — остановил его Забалуев, вернувшийся с полуведерным чайником в руках. — Ежели ты запрешь Жерновку возле Бабьего камешка — вода бросится вверх по Язевому логу. Так я понимаю?
— Так.
— А докуда подымется? Наши сенокосы зальет?
— Возможно.
— Ишь какой храбрый! Воз-мож-но. — Забалуев, ставя чайник, стукнул дном о стол. — А я говорю: «Невозможно».
— У вас сенокосов — глазом не окинешь! Старики рассказывают — п-пустоши… — Шаров начал заикаться, что случалось с ним в минуты раздражения. — П-пустоши и то не выкашиваете. А в Язевом логу каких-нибудь десять гектаров…
— Чужой достаток не считай. Свой наживи… На пустошах растет пырей, а в Язевом Логу — мятлик. Самолучшее сено для овечек! Ой, хорошее сено!..
Павел Прохорович пожалел, что завел разговор преждевременно. Надо было сначала пригласить инженеров для изысканий, подождать, пока будет готов проект, а уж потом объявить соседям. А теперь Забалуев поднимет шум.
— В крайкоме, Сергей Макарович, разберутся.
— Ишь ты! Сразу и — в крайком! Через голову…
— Да нет, не думал обходить Неустроева. Начнем разговор в райкоме…
— А что райком? Не пугай ни райкомом, ни крайкомом. Я не из трусливых! Нет, нет… Ты специально приехал людей мутить, когда меня дома не было. Про посадку леса начал сказки рассказывать…
В дверях показалась жена Забалуева — Матрена Анисимовна, такая же массивная, как он, и громко окликнула мужа:
— Сергей! Чего ты гостя разговорами донимаешь?
— Не мешай, — отмахнулся Забалуев. — Раз я начал — выложу все. — И, подступив к Шарову, продолжал — Говорили мне про твои выдумки: лес на пашне сажать! Знаю я, как его разводить. Перед войной давали план, ну, посадили мы — все посохло. Сосна не подсолнух, береза не конопля. Как их вырастишь? Степь — она степью и останется. Не зря гриву назвали Чистой. Она не принимат никаких прутиков.
— Примет!
— Хочешь хвалиться своими посадками? Видал я их: не лес, а смех! У одного тополя девка крикнет — у другого не слышно.
— В войну не хватило силы для ухода…
— И теперь не хватит. Да и ни к чему это. Без всяких затей наша земля родит хлеб.
— Семь лет из десяти. В остальные годы засуха убивает.
— А прутиками ее не остановишь. Нет, нет. Твои тополя сами засохнут. Я знаю. Ты меня слушай: у меня опыт и хлебороба, и председателя колхоза. Я, понимаешь, в войну целый полк кормил. — Забалуев взмахнул рукой. — Целый полк! В газетах писали…
— Ты кормил? — вмешался Огнев. — Один? Самолично?
— Ну, колхоз… Это и так понятно. Чего привязываешься, как овод?.. — Забалуев снова повернулся к Шарову. — Теперь о другом надо подумать — как бы колхозникам дать побольше хлеба на трудодень. Вот задача! Как ты ее разрешишь?
— Путь один — повышение урожайности. Простой и ясный путь.
— Мелко смотришь, Павел Прохорович, — рассмеялся Забалуев. — Пусть я по урожаю со всей посевной площади отстану от тебя, а трудодень у меня будет богаче. Вот увидишь. Убедишься!
Хлеб Забалуев сдавал с хитрецой: первую квитанцию всегда получал он. И в газетах первые снимки красных обозов были из Глядена. И районные сводки, до поры до времени, начинались с «Колоса Октября». А к концу уборки колхоз сразу оказывался на последнем месте. Другие сдавали сверх задания — Забалуев увертывался: то веялки ломались, то подводила сушилка… Но в долгу артель не оставалась — в день выполнения краевого плана Сергей Макарович приезжал с красным обозом. Он забегал в редакцию газеты и рассказывал, что в его колхозе трудодень хоть на десять граммов, а все же выше, чем у многих соседей.
— Уйду вперед! — продолжал хвалиться Забалуев перед гостем. — Ты меня не догонишь. Нет, не догонишь.
В дверях опять появилась Матрена Анисимовна и настойчивее прежнего окликнула мужа:
— Макарыч! У меня пельмени сварились, а ты все еще с разговорами…
— Пельмени? — столь же громко переспросил Забалуев и широким взмахом руки показал на стол. — Давай, давай. Пельмень хорош, пока горячий. Давай, Анисимовна, побольше!.. Пельмень на столе — всему голова!..
Под пельмени Забалуев любил выпить водки, но сейчас в доме оказалась только одна «давленка», приготовленная из сока сахарной свеклы.
Хозяин разливал мутный напиток в большие гладкие стаканы.
— Мне поменьше, — попросил Шаров, закрывая-стакан ладонью. — Какую-нибудь рюмочку.
— Может, наперсток? — обиделся Забалуев и крикнул в кухню: — Анисимовна, принеси!
Матрена принесла стопку и поставила перед гостем, мужу посоветовала:
— Не приневоливай человека. Душа меру знат.
— Стыдно наливать в таку посуду, — ворчал Сергей Макарович. — Стыдно!
Шаров чувствовал себя неловко перед настойчивостью Забалуева и молчал. А тот шумно хвастался:
— Я, понимаешь, до работы горячий. Погулять тоже люблю так, чтобы земля дрожала. Ой, люблю! Но строго держусь пословицы: «Пей, да дело разумей»… За твое здоровье!
Они чокнулись. Шаров пил маленькими глотками. Забалуев, опорожнив стакан, перевернул его в воздухе:
— Вот как надо! — с размаху поставил на стол и снова наполнил.
— Я пью по одной, — предупредил Шаров, закусывая пельменями, над которыми клубился пар.
Он заговорил о ранетках, выведенных здесь, в Глядене, Дорогиным.
— Василию Бабкину — знаете его? — тому самому, который девушек спас, очень хочется раздобыть саженцы для нашего колхозного сада. Парень уже разговаривал с самим Трофимом Тимофеевичем, так сказать, удочку закидывал.
— Ишь какой ловкий! — буркнул Забалуев. — Много таких удильщиков развелось! А Бесшапочный все готов размотать. Не грех бы и председателя спросить…
— А тебе пора бы прозвище позабыть, — заметил Огнев, сердито пошевеливая усами. — Нехорошо. Некультурно.
— Тоже культурный выискался! А я так привык… И ничего тут обидного нет. Без шапки ходит. Вот и прилипло прозвище. Я тут ни при чем.
— Насчет ранетки ты напрасно скупишься, — упрекнул Огнев. — Надо дать соседям самую лучшую. Пусть разводят.
— А потом они ее — на базар. Нет, я не согласен, — продолжал упорствовать Сергей Макарович. — И на все выставки они ее повезут…
— Ну и что же? Имя Трофима Тимофеевича за ней останется.
— А колхоз по боку? Только о Бесшапоч… тьфу, о Дорогине, будь он неладный, и твердишь… Знаешь, где у него брат! То-то и оно! В А-ме-ри-ке! А сынок? В тридцать седьмом таких звали: враг на-ро-да! А ты заступаешься! Я про бдительность не забыл. Нет. Только по своей доброте терплю его в саду. Другой бы председатель отправил подальше… В лес на смолокурню…
— Что ты! Такого человека! Да мы бы его с радостью приняли.
— Ишь. ты! Какой бойкий! А я тоже не трус! Пусть доживает век в своем селе… А ранетку, ежели на то пошло, можно назвать по колхозу «Колос Октября».
— Какой же колос на яблоне-то?! — улыбнулся Огнев, Шарову сказал: — Ранетка мелкая, но хорошая.
— Дрянь — выкрикнул захмелевший Забалуев. — Дерьмо!
— Ну, а зачем садите? — удивленно спросил Павел Прохорович. — Я слышал, даже хвалитесь.
— Понимаешь, покупают чудаки! — рассмеялся Сергей Макарович. Его раскрасневшееся лицо залоснилось, как спелый помидор под лучами солнца. — Мы в саду, как говорится, деньги куем. Вот и терплю. Колхозу в газетах за сад честь воздают. А то я все повырубил бы на дрова. Да-а! Без стесненья. С тобой говорю по душам: лично мне никаких яблоков не надо. Ребячья забава! Бабье баловство! Вот!.. У меня от них, если хочешь знать, брюхо…
Вспомнив потешную бывальщину о злополучном проказничестве Сережки Забалуева, Огнев прыснул со смеху. Еще на его памяти в праздники пьяные деревенские пересмешники дразнили Сергея Макаровича: «Яблоков хочешь? Корзину яблоков! На закуску!» Забалуев выламывал кол из прясла и бросался за обидчиками. Сейчас он, едва сдерживаясь, осуждающе покачал головой:
— Дурило! Чего расхохотался? Как девка от щекоток!.. Ну?..
Гость недоуменно посматривал на них.
Огнев, запрокинув голову, хохотал до слез:
— Сам ты виноват: про брюхо помянул…
— А чего смешного? У одного нутро не принимат свиного сала, у другого с меду все потроха выворачиват. А у меня, понимаешь, нутро — для огурца. Лучше нет ничего на свете! Моя закуска! — Забалуев повернулся лицом к двери. — Анисимовна! Тарелку огурчиков! Которые с хреном посоленные…