— Знаю я твою рыбалку! Умаешься, вымокнешь до нитки. На веслах наломаешь руки.
— Зато на душе легко.
— А у нас нынче Новый год особенный: ждем еще гостей из Глядена. Павел Прохорович приготовился к общему празднику: пианино в школу отдал!
— Как? Свое пианино? — спросила Валентина. — Неужели подарил?
— Не могу понять. Поставил — и все тут… И хорошо сделал. После той трагедии им нельзя дома держать инструмент: Татьяна-то как взглянет, так в слезы… Да вот и он сам…
На знакомый голос Мария Степановна вышла в переднюю. Шаров объяснил, что он пришел узнать, не согласится ли Андрей Гаврилович сказать по радио несколько слов, поздравить колхозников с Новым годом.
— А ты раздевайся да проходи в комнату, — пригласила хозяйка. — Там и договоришься.
В передней появился Желнин. После возвращения из армии Шаров впервые встретился с секретарем крайкома, окинул его пристальным взглядом.
В светлой рубашке с галстуком, в черном пиджаке, Андрей Гаврилович напоминал учителя.
Не выпуская руки Шарова, Желнин в свою очередь всматривался в его лицо.
— За войну переменился мало. Очень рад за тебя. А почему не заходишь в крайком? Разве нет ко мне дел?
— Дела есть. И очень важные. Даже больные для нас. Но… зашел я однажды, да неудачно.
— В следующий раз звони по прямому… — Желнин назвал телефон. — Можно и здесь начать разговор о делах.
Он напомнил, что хозяйка приглашала раздеваться. Шаров снял пальто, прошел в комнату и поздоровался с Валентиной Георгиевной, с которой перед войной однажды встречался в этом же доме.
Желнин шутливо сообщил жене, что Павел Прохорович уже придумал для него работу. Она, обычно старавшаяся оберегать его отдых, все же поддержала просьбу Шарова, сказав, что Андрею, должно быть, приятно выступить в здешней радиостудии с новогодним приветствием.
— Ты, Валюта, права. Здесь мне все кажется близким и дорогим с тех лет… — подтвердил Желнин. — Пожалуй, даже с семнадцатого года…
Подошла хозяйка дома и пригласила к столу.
— Быстренько заморим червячка — да и в школу. Ребята ждут…
— Танюша придет! — взволнованно сообщил Шаров, как о самой важной новости. — Сама сказала.
— Ну?! — отозвалась Мария Степановна. — Я рада за нее. Очень рада.
— А я и выговорить не могу: радость сменяется тревогой…
— Может, рановато ей играть для детей? — разделила опасение Валентина Георгиевна.
— Я тоже так думал… Но ее потянуло к ребятам…
Гости разместились вокруг стола, Мария Степановна попросила Шарова быть за хозяина.
Из приглушенного репродуктора мягко лилась песня:
Хороша страна Болгария,
А Россия лучше всех!
Едва Шаров успел наполнить рюмки, как песня оборвалась на полуслове, и колхозный диктор сообщил, что на праздник приехали делегаты из «Колоса Октября», и попросил известить об этом председателя колхоза.
— Гости на гости — хозяевам радости! — сказала Букасова.
Павел Прохорович чокнулся со всеми, выпил рюмку и, быстро одевшись, пошел в контору.
…Гости, поджидая председателя, сидели на мягком диване, на стульях в его кабинете. Тут были супруги Огневы и Трофим Дорогин.
— Вот хорошо. Сдержали слово! — говорил Шаров, здороваясь по порядку со всеми. Он пригласил гостей к себе пообедать.
Трофим Тимофеевич сказал, что ему хотелось бы повидать здешнего молодого садовода Бабкина.
— Разве Василий не повстречался вам?! — удивился Павел Прохорович. — Он поехал с делегацией в ваш колхоз.
— Вон что!.. Однако мы разминулись в Буденновском выселке: заезжали погреться… Жаль, что не повидаемся. Я привез ему новогодний подарок. — Трофим Тимофеевич подал сверток. — Черенки ранетки.
— Дорогинской?!
— Можете так называть… если вам яблонька понравится.
Шаров напомнил о приглашении, и все пошли к нему.
Вася Бабкин купил яркий малиновый галстук с белыми крапинками, похожими на снежинки. Целый день учился завязывать. Узел получался маленький, как на крученом пояске. Некрасивый. В Глядене увидят — просмеют. И Вася снова принимался за нелегкое дело. Было это хуже всякой работы! Галстук измялся. Пришлось утюжить.
И чуб беспокоил Васю — уж очень нависал на правую бровь. Парень смочил пышные волосы горячей водой, причесал частым гребнем и туго завязал голову женским платком. Хорошо, что матери не было дома, а то, чего доброго, начала бы строить догадки: не к зазнобушке ли собирается?
Время от времени посматривал в окно. Сквозь затянутые морозными узорами стекла двойных рам едва виднелось бледное, как мутный лед, зимнее небо. А, Васе хотелось, чтобы погода переломилась и чтобы опять разгулялся такой же буран, от какого он спас девушек… Может, все повторится, и ветер снова столкнет их где-нибудь на улице Глядена. Лицом к лицу. С одной Верой. Без болтливых подружек. Без свидетельниц. Пока девушка не опомнится от неожиданной встречи, Вася поцелует ее в пушистую и, как яблоко, румяную щеку, а там будь что будет. Если не рассердится и не оттолкнет, он бережно подхватит ее под руку, и они войдут в клуб: пусть все видят их вместе!.. Трофим Тимофеевич позовет к себе встречать Новый год. Когда часы пробьют двенадцать, Вася поднимет рюмку, чокнется со стариком, посмотрит в глаза Веры и скажет:
— С Новым годом! С новым…
«Со счастьем… только не с моим… — Вася тяжело провел ладонью по лицу. — У нее Семка Забалуев женихом считается…»
Может, лучше не ездить в Гляден? Забыть?.. Нет, нет. Это невозможно. Свыше всяких сил. Она появилась перед ним, как солнышко перед ребенком, — на всю жизнь. Если даже спрячемся за тучи — он будет ждать, когда покажется снова… Может, ее сердце* повернется к нему. Может, она забудет того… Ехать. Обязательно ехать. В Гляден! К ней в Гляден.
Но все сложилось не так, как хотелось Васе. За весь день, пока они ехали до Глядена, в холодном небе не появилось ни одного облачка. А вечер окончательно испортила луна: едва успело рыжее зимнее солнце опуститься за снежные холмы, как она, посеребренная морозом, вышла в свой дозор нарочито для того, чтобы, вместе с деревенскими сплетницами, приглядеться — не повстречался ли где-нибудь парень с девушкой. Ну и пусть глядит!..
Тут случилась новая неприятность — сам Забалуев повел делегацию в старую церковь, где теперь был клуб, который районные работники называли громко «домом культуры». По дороге он рассказывал о своей молодости, о партизанском отряде, об открытии клуба. Это было в 1919 году. В церкви засел белогвардейский отряд, и партизанам пришлось целую неделю держать осаду… Прихожане отреклись от оскверненного храма, полуразрушенного во время боев. Тогда были сняты кресты и спилена деревянная колокольня, а на месте алтаря и амвона сколочена сцена.
— Тесновато в этой хоромине, — говорил Забалуев гостям, когда те подымались на крыльцо. — Да и чертовски холодно.
— У нас и такого клуба нет, — сетовали луговатцы. Собираемся в школе. И за один вечер так стены табаком прокоптим, что надо неделю проветривать. А утром-то ребятишкам учиться…
Все вошли в притвор — небольшую прихожую, куда раньше изгоняли «оглашенных» — объявленных отступниками от православной веры. Сейчас там горели тусклые лампы с задымленными стеклами, и молодежь, одетая по-зимнему, танцевала под гармошку.
— Ишь растопотались! — ворчал Забалуев, прокладывая для гостей дорогу ко входу в зал. — Как в табуне кобылицы! Проходу из-за вас нет…
— А вы оставайтесь с нами! Спляшите русскую! — закричали девушки. — Сергей Макарович, ну, оставайтесь же!
— Некогда мне. Да и градусов еще не набрал. А на сухую плясать не тянет.
Вася шел позади всех, кидал беспокойный взгляд из стороны в сторону. Где же Вера? Неужели не пришла? Что с ней? Может, заболела… А вдруг она уже… не дома?
В уголке, прижавшись к стенам, шептались девушки. Глянув туда, Вася увидел легкую прядь светлых волос, выбившуюся из-под шали на высокий лоб. В ту же секунду Вера всплеснула руками.
— Ой, кого я вижу! — и, раздвигая подруг, метнулась к нему. — Здравствуй, Василек.
Схватив ее за руки, он глянул в чистые, небесно- голубые глаза. Такие не лгут. Встрече рада!
Вокруг них сгрудились незнакомые Васе девушки и парни.
Вера громко — пусть слышат все — сказала, что в гости приехал тот самый охотник, который спас их от смерти в буран, а потом, не пытаясь высвободить руки, вполголоса упрекнула его:
— Ты даже не зашел к нам… Без папы тебе не интересно, да? Или ты…
— А где же Трофим Тимофеевич? К нам поехал?! Вот не знал… А я-то думал… Надеялся… Хорошо, что ты дома. Могли и с тобой разминуться в поселке… А может, ты…
— Что я? Думаешь, забыла? Да я твою избушку всю жизнь буду помнить. И благодарить Домового!
— Только-то? А я… Если бы ты знала!.. — Вася, позабыв о том, что они здесь не одни, прижал ее пальцы к своей груди. — Я все время...
И вдруг на его плечо легла тяжелая рука Забалуева.
— Вот ты где!.. Гость нежданный! Девичий пастух!..
Вера, не проронив ни слова, исчезла в толпе.
А Сергей Макарович продолжал громко пенять:
— Успел прильнуть!.. Вроде не за этим тебя колхоз к нам прислал? Не возле юбок топтаться. Нет!
В душе Сергея Макаровича с юных лет, с той злополучной ночи, когда он был пойман в саду, гнездилась неприязнь к Дорогину. С годами она не ослабевала, а даже усиливалась. Это оттого, что старик — упрямый, ершистый — все делает по-своему, к председателю — никакого уважения. И Верка уродилась в отца. Не такую бы надо сноху в дом. Не такую. Но что поделаешь? Придется породниться: все знают — Сенькина невеста. Если она не дождется и выскочит за другого, люди будут смеяться: «Забалуева погнушалась!» Такое стыдно будет слушать. Вот потому-то, скрепя сердце, он, Сергей Макарович, и присматривает за Веркой. А тут выискался коршун! Прилетел из Луговатки. Нет, из нашего гнезда цыпленка не унесет! Еще ни одна девка из Глядена в чужой колхоз замуж не выходила! Нет, нет!..