— А какому звену поручить посадки?
— Ты — бригадир, тебе виднее.
— Так и быть, дам тебе добрый совет: ставь мою сестру Капу, — сказал Кондрашов. — На ферме она пришлась не ко двору. А ты насчет ее работы не сомневайся, только сумей проявить подход. Похваливай почаще — будет работать, как миленькая!
— Действуй смелее, — посоветовал Васе председатель. — Я тебе скажу, людей надо проверять и воспитывать на трудных поручениях.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Отгремели ручьи. Растаял снег в саду. Только возле защитных лесных полос он все еще лежал сугробами.
Приближался праздник весны. Так Дорогин называл дни, когда расцветали яблони. И старик готовился к встрече праздника. С утра до вечера ходил от дерева к дереву, щупал прошлогодние побеги — хорошо ли перезимовали? — присматривался к набухающим цветочным почкам, намечал ранетки для искусственного опыления. Деревья-отцы были выделены еще осенью. Среди них — яблони-южанки, которые расцветали раньше ранеток и нередко попадали под заморозки. В иной год бутоны погибали, не успев раскрыться. Садовод не мог собрать пыльцы. Нынче он еще среди зимы позаботился об этих стланцах: поверх снега раскинул камышовые маты. Сейчас они сияли под солнцем золотыми квадратами. Дорогин шел туда. Под ногами мягко крошились комья земли, перекопанной поздней осенью. Ветерок разносил приятный аромат клейких почек тополя.
Под матами сохранились снежные бугры. Снег продлил нежным деревьям спокойный зимний отдых. Теперь пора будить их. Освободившись от покрова, они торопливо наполнят почки соками земли и подоспеют с пыльцой ко времени.
Идя вокруг одного из бугров, садовод сдергивал маты. Под лучами солнца сиял зернистый снег. Крупинки его превращались в радужные капли, с бугра во все стороны текли светлые ручейки.
Присматриваясь к каждой яблоне, Дорогин прошел по всем кварталам сада, и ему стало ясно, где и что он будет делать этой весной.
Ночи становились теплее и теплее. Вот уже лопнули яблоневые почки, показались светло-зеленые трубочки будущих листьев и едва заметные, как булавочные головки, зародыши бутонов.
Утихали весенние ветры. Постепенно воздух настаивался на пробудившихся травах, на ранних луговых цветах.
По вечерам Трофим Тимофеевич озабоченно прислушивался к голосам птиц, словно тревожился за старых знакомых — не запоздали бы дальние путешественницы по дороге в родные края.
Однажды в сумерки он услышал за оградой сада такой пронзительный свист, что человеку, незнакомому с птичьим миром, могло показаться — озорной мальчуган гонит стадо коров, вот-вот щелкнет длинным пастушьим кнутом. Через минуту свист повторился, и Дорогин одобрительно кинул в темноту:
— Молодец, погоныш! Свое дело исполняешь — отсталых поторапливаешь!
Трофим Тимофеевич знал, что с секунды на секунду подадут голоса птицы, которых пригнал погоныш. И действительно, они не заставили себя ждать. Сначала послышался тонкий голосок, похожий на легкий всплеск волны:
— Пить, полоть! Пить, полоть!..
— Пей, перепелочка, пей, с дороги жажду утоляй, — ответил Трофим Тимофеевич. — А полоть — наша забота. Мы про то помним.
Затем с ближнего острова донесся скрипучий крик коростеля. Ему отозвался такой же крикливый сосед, и они, подзадоривая друг друга, завели свою бесконечную перекличку.
Дорогин, словно дирижер, взмахнул рукой:
— Дергай, ребята, дергай!..
И коростели «дергали» до рассвета.
А с восходом солнца в густых зарослях у подножия сопки весело запосвистывала золотистая иволга. Теперь все друзья были в сборе, и праздник весны мог начинаться. Иволга на раскаленных крылышках принесла тепло, — холодным утренникам пришел конец.
Трофим Тимофеевич принес мешочки из белой марля и надел на облюбованные ветви ранеток. Пусть поутру расцветает сад, пусть кружатся пчелы — они не смогут попасть на оберегаемые цветки. Теперь дело. — за пыльцой. Скоро откроются бутоны на стланцах, что зимовали под снежными сугробами, и тогда — за работу. Будут, будут у него новые гибриды! Выносливые деревья поднимутся в полный рост и дадут такие яблоки, которые можно будет хранить до весны.
Тихое солнечное утро. Ни один лист не шелохнется.
Еще в комнате через открытое окно Трофим Тимофеевич услышал, что где-то рядом гудят пчелы, будто вьется рой в поисках нового жилья.
Под окном стояла яблоня, белая от цветов. Это она пробудила в пчелах редкостный трудовой азарт. Перелетая с цветка на цветок, маленькие работницы сновали во всех направлениях, и было удивительно, как они не сталкивались в воздухе.
Для искусственного опыления все припасено заранее. Но придут ли его помощники? Вчера Фекла Скрипунова сказала, что Егорша обязательно прибежит, а Юра, ясное дело, от дружка не отстанет. Она тут же похвалилась:
— Уж мой-то внучок такой работящий, такой хлопотун, что сердце не нарадуется! — И предупредила: — Ты пиши ребятам трудодни по совести, не забижай.
Не беспокойся, Силантьевна, — сказал садовод. — Опыление — такая работа, что каждый цветок в книгу вписывается.
— Вижу — куда-то вписываешь, а трудодни, сказывают, нейдут. — Она понизила голос до шепота и потянулась губами к уху Трофима Тимофеевича — Запиши, будто ребята расшпиливали стланцы. Мне учетчица подсказала, никто не дознается.
— Этого никогда не будет, — посторонился от нее Дорогин. — Молодым лгать вредно, старым непотребно. А в правде счет не теряется!
Ни с председателем, ни с бухгалтером садовод пока что не говорил о своих юных помощниках, — знал, что, не дослушав до конца, начнут упрекать: «Сам себе лишнюю маету придумываешь, да еще ребят собираешься впутать…» Лучше всего поставить контору перед свершившимся фактом.
От сторожки через весь обширный сад, деля его на две половины, пролегла тенистая главная аллея. Там, переплетаясь ветвями, густо росли клены, уже богато одетые лопушистой листвой. Справа и слева — небольшие кварталы, защищенные с трех сторон зарослями желтой акации. Идя по аллее, Дорогин заглядывал то в один, то в другой квартал. Вот прямые ряды ранеток. Для постороннего глаза все деревья походят друг на друга, как братья-близнецы, которых различает только родная мать. Для него все они — разные: у одного дерева ветви никнут, у другого — устремляются ввысь, у третьего — раскидываются в стороны. У каждого — свое сортовое название. И цветы у них разные: на одной яблоньке — порозовее, на другой — побелее. Но все они походят на легкие облака. Кажется, сейчас всколыхнутся и поплывут в голубое поднебесье…
— Деда!.. — донесся знакомый детский голос.
Трофим Тимофеевич оглянулся. По аллее, запрокинув голову, бежал мальчуган в темно-синих трусиках, бурый от загара. Его догоняли два приятеля — Егорша и Юра. Передовым был Витюшка. От радости он пронзительно взвизгивал и кричал:
— Мой деда!.. Оранжевый!.. Золотой!..
Подбежав, подпрыгнул и крепко обнял старика возле пояса:
— Здравствуй!..
Дорогин приподнял внука и поцеловал в щеку.
— Ты откуда взялся? С кем приехал? Как дома? Как в школе?..
Витюшка рассказывал быстро, захлебываясь радостью. До города ехал с маминым знакомым. Оттуда отправили на попутной машине. А он, Витюшка, перешел в третий класс. К деду он — на все лето.
Это хорошо.
Но в сердце нежданно вошла новая заноза: «мамин знакомый». Кто такой? Спрашивать не стал. Чего доброго, еще мальчуган насторожится, задумается прежде времени: зачем этот знакомый?.. Какой-нибудь противный дядька… Неужели Марфа перестала ждать? Неужели перевелись у нас некрасовские женщины? Не может этого быть. Не такие мы люди. С крепкими сердцами, с долгой памятью, с верной любовью. А любовь и надежда — сестры. Нельзя жить без надежды. И Гришенька объявится. А ежели нет его… все равно пробьется весточка о нем к родному сердцу…
Витюшка подпрыгивал и дергал деда за рукав. Старик, очнувшись от раздумья, положил руку на его плечо.
— Ну, пойдем чай пить. Большой ты вытянулся!.. Пойдем. И вы, ребята, тоже…
— Не-е, — мотнул головой Витюшка. — Не хочу. Кузьминична оладьями кормила.
— Мы, дядя Трофим, помогать пришли! — заявил Егорша.
— Яблони опылять! — добавил Юра.
— Добро! Добро! Пойдемте, ребятушки!
Старик повел их в тот квартал, где яблони перезимовали под буграми снега. Они глянули туда и на минуту остановились, словно боясь вспугнуть розоватые облака, отдыхавшие на земле, знать, не первый час.
Ребята бросились к ближней яблоне, припали к ее веткам, нюхали и рассматривали цветы:
— Егорка, гляди! Вот тычинки!
— Без тебя знаю…
Трофим Тимофеевич подал им пинцеты и показал, как вырывать эти усики, золотистые от пыльцы. Ребята притихли, занятые важным поручением. Не каждому школьнику доверяют такую работу!
Всю вторую половину дня они играли на берегу реки. Вечером долго сидели у костра. Пили чай. Ели печеную картошку. Витюшка обжигался: уж очень она вкусная! Такая бывает только в саду у деда!
Рано утром они начали опыление. Поднявшись на лесенки возле Ранетки пурпуровой, которой предстояло стать матерью новых гибридов, мальчики снимали марлевые мешочки с веток. Трофим Тимофеевич, стоя на земле, был на голову выше своих помощников. Он останавливал то одного, то другого:
— Погоди, бережливее раскрывай бутон. Не мни лепестки. Вот так, левой рукой. Двумя пальцами. Так, так…
Теперь правой наноси пыльцу. Осторожно, осторожно. Цветок живой. Не делай ему больно. Поранишь пестик — все завянет попусту.
У мальчуганов не хватало терпения. Они ерзали на лесенках. Им хотелось все делать быстро: опылить одну, две, три сотни цветков. Даже тысячу! А то и больше! Но Трофим Тимофеевич ворчал:
— Потише, ребятки. Потише… Юра, не роняй пыльцу!..
А что ему, Юре, делать, если она такая мелкая и рассыпается сама? Он еще наберет. Нехорошо, конечно, что пальцы выпачкал, но иначе у него не получается. А как Егорша? Мальчики глянули на друга и расхохотались: у того весь нос был желтым от пыльцы!