— Эх, вы, замарашки! Торопливы — небережливы! — упрекал старик. И все-таки был доволен, что у него есть помощники: ему оставалось только надевать марлевые мешочки да на деревянных бирках писать имена деревьев-матерей и деревьев-отцов.
Ребята не умолкали:
— Дядя Трофим!.. А, дядя Трофим!.. Апортом опылили — какие яблоки будут!
— Большущие? С ваш кулак? Ага?
— Те же ранетки, — ответил за деда неугомонный Витюшка.
— Они и без такого опыления растут, — разочарованно махнул рукой Юра. — Из-за чего стараемся?
— Из-за семян, ребятки. Семена посеем — новые яблоньки вырастим. Вот они-то и дадут нам еще невиданные плоды.
— А как будут расти? Возле земли поползут, или кверху поднимутся?
— Я знаю. Знаю! — закричал Егорша. — Дядя Трофим положил яблони на землю, от зимы сберег. А теперь хочет на ноги поставить. Не те, а другие, новые, здешние. И чтобы никаких морозов не боялись! И чтобы вот такие яблоки росли! — Он потряс руками так, что казалось, держал большой плод, и стал тормошить старика. — Правда, дядя Трофим? Скажите — правда?..
Неподалеку засвистела иволга. Егорша, позабыв обо всем, спрыгнул с лесенки и побежал туда. Юра — за ним.
Витюшка крикнул, чтобы они не смели пугать птицу, но, не выдержав, сам бросился вдогонку.
— Эх, помощники! — покачал головой старик. — Упорхнули — глазом не моргнули!
Медленно колыхались ветки, на цветы которых ребята только что наносили пыльцу, но какие опылены, какие нет — это неизвестно, а пчелы вьются и гудят, того и гляди, что занесут пыльцу неведомо откуда и спутают все планы.
Дорогин поймал одну ветку, надел на нее марлевый мешочек и, обходя яблоню, направился к другой.
Его настиг чем-то растревоженный и, словно у селезня, сиплый голос:
— A-а, вон ты где! К цветочкам прилип!
Дорогин знал, это — голос бухгалтера Облучкова, но, боясь потерять ветку, не оглянулся; поднявшись на ступеньку лесенки и надевая мешочек, ответил через плечо:
— Пчел опережаю.
Закончив работу, он повернулся к посетителю. Перед ним стоял низенький человек, туго опоясанный широким ремнем, как бочонок железным обручем. Круглое, свежевыбритое лицо лоснилось, на голове лежала приплюснутая, похожая на блин, парусиновая кепка. На согнутой левой руке покачивалась большая корзина.
— Как здоровье? — спросил Облучков.
— Лучше всех!
— Везде опять понавешал мешочков, словно у тебя тут опытная станция!
— Подымай выше — филиал ботанического сада! На меньшем, однако, не помирюсь, — шутливо отозвался садовод.
— Иду я сейчас по саду, — продолжал Облучков, — смотрю на беленькие мешочки и думаю: «Сколько ему лет?»
— Саду? Меньше, чем мне.
— Я как раз про тебя толкую. В твоем возрасте старики на печках лежат.
— Меня покамест кровь греет.
— Ну и работал бы по-стариковски. Сад промышленный, товарный. Твое дело — давать яблоки, ягоды, ковать колхозу деньги. Зачем тебе тратить силы на какие- то фокусы-покусы? Да и волненья меньше. Для здоровья лучше. Я по себе сужу…
— Конечно, здоровьем дорожить — дольше жить. Так люди говорят, — заметил Дорогин, прищурившись. — Но, на мой характер, скучно это, да и растолстеть боюсь, — у меня ремень узенький, чего доброго лопнет.
— Какой ты колючий!
— А ты заметь, гладкие деревья — озорникам на радость. На островах черемуха стоит обломанная, а боярышник никто пальцем не трогает.
Качнув корзину, Облучков сказал:
— Я за помидорной рассадой. — Постучал кулаком по корзине, и она закачалась еще сильнее. — Люблю помидорчики с луком!..
Дорогин не поддержал разговора.
Облучков передал устное распоряжение председателя — всей садоводческой бригаде отправляться на помощь огородникам: высаживать помидоры.
— Завтра поможем, — пообещал старик.
— А я говорю — перебрасывай народ сейчас, — настаивал бухгалтер, глядя снизу вверх на садовода.
— У меня — на все план, — упорствовал Трофим Тимофеевич. — Я сам не люблю метаться и бригаду не дергаю.
— План-то твой — на выдумки время загублять. — Облучков, казалось, не подбежал, а подкатился к яблоне и, подпрыгнув, тронул белый мешочек на нижней ветке. — От этих твоих затей в кассу колхоза не поступает ни гроша.
— А ты все на гроши меряешь. О будущем подумай, — ответил садовод.
— Про будущее мы с Сергеем Макаровичем без тебя знаем. А ты о сегодняшнем позаботься — давай больше продукции, чтобы колхозники жили богато. — Облучков кончиком языка провел по губам. — Чтобы у всех было что выпить и чем закусить.
— Только-то?! Даже слушать тошно.
Старик спустился с лесенки и пошел за дерево.
Из соседнего квартала поднялась иволга и промелькнула над головой, быстрая, как молния. Тотчас же, прорвавшись сквозь густую защитную стенку желтой акации, выбежал Егорша и, едва не столкнувшись с Дорогиным, — остановился. Следом бежали Юра и Витюшка.
— Примечай, куда сядет… Примечай…
— Улетела далеко, — разочарованно ответил друг. — На остров.
Склонившись к ним, Трофим Тимофеевич вполголоса доверительно сообщил:
— Я знаю, где она гнездо вьет.
— Покажи, деда!..
— Дядя Трофим! — Ребята подпрыгнули. — Покажи!..
— С уговором, ежели зорить не будете. — Старик погрозил пальцем, — Вечером покажу, когда закончим работу.
— Мы сейчас сделаем… Все, что надо, опылим! — похвалились мальчуганы и побежали к своим лесенкам.
Облучков, сердито переставляя короткие ножки, настиг садовода и придирчиво спросил:
— А эти воробьи чего тут порхают? В поле гони — на прополку.
Трофим Тимофеевич подумал о трудоднях Егорши и Юры. Теперь заупрямится норовистый бухгалтер. Другие с ним все улаживают — в гости позовут и чокнутся за что им надо, а ему, Дорогину, такой гость — поперек сердца. Оттого всякий раз в разговоре с ним слова оборачиваются в колючки… Ну что же, придется отдать свои трудодни...
Ребятам сказал, что лесенки пора переносить в соседний квартал сада, а сам понес туда пробирки с пыльцой.
Облучков, потрясая корзиной, забежал вперед него:
— Мне полсотни корешков.
— Ни одного, — грубовато отрезал старик. — Выполнят огородники план посадки, тогда — милости просим.
— Ты думаешь, я с голыми руками явился? Не первый год знаю твой норов. — Облучков приподнялся на носки сапог, чтобы быть вровень хотя бы с бородой садовода, и похлопал по карману своей гимнастерки. — Вот здесь директива! Отпускать сам пойдешь или распоряжение дашь?
Дорогин сдвинул широкие косматые брови.
— В той бумажке написано, что такому-то гражданину отпустить до посадки колхозного огорода? Не написано? Вот беда твоя! Говорить нам больше не о чем. А усватывать меня бесполезно. Я сказал — отрезал. И самому Забалуеву повторю: колхоз на порядке держится!
Высоко в небе плыло жаркое майское солнышко. Раскаляясь возле горячей земли, воздух вздрагивал то в одном краю необъятного поля, то в другом. Время от времени возникали светлые струи, раздавались вширь и, подобно весенней снеговой воде, заполняли едва заметные ложбинки и впадины.
Вера, повязанная голубой косынкой, стояла на доске позади сеялки и, придерживаясь за ящик с семенами, изредка посматривала вдаль.
Трактор, с тремя сеялками на прицепе, поблескивая стальными гусеницами, двигался к миражному озеру, на берегах которого колыхались густые заросли камыша. А слева, там, где была межа, заросшая высоким бурьяном, вздымалась легкая, как бы прозрачная, стена леса. Но с каждой секундой озеро, вздрагивая, отодвигалось от наступавшей на него машины, и лес, сопутствуя воде, тоже перемещался все дальше и дальше…
Земля пересохла, и железные кольца, волочившиеся позади острых дисков, взбивали клубящуюся пыль. Вера в душе упрекала бригадира: «Затянул посев конопли!» Заменив прицепщиков, девушки спешили засеять большую полосу.
В полдень над вагончиком тракторной бригады взвился кумачовый флажок — сигнал на обед, но тракторист остановил машину только тогда, когда увидел, что к ним подъезжает повариха в белом переднике и в белой косынке.
Спрыгнув на землю, она расстелила на телеге голубую клеенку, расставила посуду и встретила посевщиков с полотенцем и мылом.
Все хлебали горячие щи. Повариха посматривала на миски и спрашивала, кому добавить черпачок. Вдруг она, вспомнив что-то важное, всплеснула руками:
— Память дырявая, как решето!.. Манька-почтальонша на велосипеде приезжала… Наверно, радость привезла…
Девушки метнулись к ней: кому? от кого?
Моргнув Вере, — дескать, я-то все знаю, — повариха достала из кармана письмо и, словно голубя, который мог выпорхнуть и улететь, передала девушке из рук в руки.
— Бери без выкупа. А в другой раз плясать заставлю…
— Она не парень, — заступился тракторист. — Это нашему брату положено за письма отплясывать.
— Ничего, запляшет, как миленькая! Не каждой девушке письма голубками летят. Мне бы кто написал, так я бы до упаду наплясалась. Право слово!
— А я вот не стану. Не дождетесь.
— От Сеньки весточка? — шепотом спросила Мотя.
— Конечно…
Но, глянув на обратный адрес, Вера отшатнулась от подруг, торопливыми рывками вскрыла конверт. Приметный почерк: угловатые буквы. В середине страницы частушка. В глаза бросились начальные и заключительные слова «Незабудочка-цветочек… Не забуду я тебя».
Подруги уже окружили ее, пытались заглянуть через плечи. Она успела спрятать письмо в конверт, согнула его вдвое и сунула в кармашек юбки.
— От Домового?.. От трехпалого?.. — приставали девушки.
— Я сказала, от кого… И не привязывайтесь…
— Ну-ну, Сенькино ты дала бы прочитать.
— А раскраснелась-то как! Дай хоть на адресок взглянуть… — Мотя попробовала достать письмо, но Вера шлепнула ее по руке и, повернувшись, убежала к своей сеялке.
Приподняв крышку ящика, разравнивала семена. С ресниц мелкими каплями посыпались слезы. Мотя подошла, встала рядом и обняла одной рукой.
— Перестань… Из-за чего ты плачешь?