Раздобыв адрес матери Татьяны Шаровой, Дарья Николаевна поехала на ее квартиру. Она выбрала такой час, когда старая пианистка была занята в очередной радиопередаче, — для начала лучше всего поговорить с беглянкой наедине.
Татьяна, одетая в пестрый шелковый халат, лежала на тахте с книгой в руках. На стук в дверь она ответила, не отрывая головы от подушки:
— Да, да. Я давно проснулась… — Увидев на пороге Векшину, выронила книгу. — Ах, батюшки!.. А я думала — соседка…
— Лежите, лежите… Вам, наверное, нездоровится?
— Нет, это так… зачиталась.
«Первые радости», — взглянула Векшина на поднятую книгу. — Отличный роман! Я тоже зачитывалась.
— Вот никогда не думала видеть вас здесь! Что-нибудь случилось? Говорите сразу.
Не ожидая приглашения, она скинула пальто. Татьяна, вскочив, поправила на себе халат и указала на стул возле круглого стола.
— Ничего не случилось. Я просто заехала посмотреть, где и как вы живете.
— Как видите… — Татьяна смущенно развела руками. — Мама приютила… А домоуправ не прописывает— жилплощади не хватает. В одной комнатке… Я ставлю себе раскладушку…
Татьяна села напротив гостьи и, сложив руки на столе, замолчала. Не зря ли она разоткровенничалась? Дарья Николаевна, тоже помолчав, заговорила теплым и участливым голосом:
— Я хотя и мало знаю вас, но мне кажется, что вы могли бы жить душа в душу…
— Могли бы… — вздохнула Татьяна. — Только не там… А он… все по-своему…
— Так ведь не для себя старается. Посмотрела бы, как ему трудно…
— И не подумаю. Напрасно вы…
— Я не собираюсь уговаривать. И не умею. Хочу, как женщина, поговорить. Как мать…
— А при чем тут мать?.. Если хотели напомнить, так... я и без того не могу забыть…
— Я тоже.
— Вы?.. Разве у вас… была дочка?
— Сын был… Единственный…
Дарья Николаевна подвинулась со своим стулом к собеседнице и, положив руку на ее плечо, ставшее покорным, рассказала о своей семье. Татьяна задумчиво опустила голову.
— Ты еще молодая, — тихо, душевно продолжала Векшина. — У тебя все впереди… Ребенка вам надо…
Татьяна встрепенулась, сняла руку Векшиной с плеча; тяжело дыша, достала платок и прижала к глазам, переполненным слезами.
— Вначале я не хотела… Боялась: появится маленький, привяжусь к нему всей душой, а вдруг… Вдруг опять… — Она уткнулась лбом в стол и зарыдала. — Опять что-нибудь такое… Второй раз я не переживу…
— Понимаю. Все понимаю… — Дарья Николаевна гладила ее волнистые огненные волосы. — Первое время тебе тяжело было думать о ребенке. Ну, а теперь…
— Теперь?.. Теперь… — Татьяна распрямилась и широко открытыми, удивленными глазами, — настолько удивленными, что в них иссякли слезы, — посмотрела на Векшину: — Откуда ты знаешь?.. Я даже маме не говорила. У врача еще не была…
— Ничего я не знаю. Просто по догадке… Женщина ты молодая, муж вернулся…
— Кажется, догадка правильная… Но что мне делать? Я совсем голову потеряла…
— Поверь — все у вас наладится.
— Что?.. Чтобы я опять поехала туда… к нему, сама?
— Почему же сама? Он приедет за тобой.
— Он… У него, наверно, уже там…
— Родного мужа и так мало знаешь! Такие люди не мечутся из стороны в сторону. Он тебя любит…
— Любил… как будто.
— И будет любить. Всегда. Всю жизнь. Тем более что у вас появится ребенок.
— Опять ты про ребенка… А я еще сама… Еще не решила, как мне быть…
— Ждать его. Вместе с мужем ждать. Ведь это такое счастье — муж вернулся с войны невредимый…
Векшина порывисто встала и прошлась по комнатке, едва сдерживая волнение. Не расплакаться бы самой…
Она взглянула на часы: пора уезжать. Надо застать мать Татьяны в радиокомитете и поговорить с ней.
Взяла руку Шаровой и на прощанье слегка встряхнула.
— Уже уходишь?! — спросила та с искренним сожалением. — Я бы чай вскипятила…
— В другой раз, Татьяна Алексеевна. А сейчас я тороплюсь. Будь здорова! Я приеду к тебе через несколько дней...
Вернувшись в райисполком, Дарья Николаевна позвонила Шарову в Луговатку:
— Ну, Павел Прохорович, хватит тебе в бобылях ходить. Заводи машину и поезжай за женой. Успокой ее. Сколько можно уговаривать?.. А ты забудь про гордость и попробуй еще разок… Последний. Что «поймите, поймите»? Ничего я не хочу понимать. Или ты намеренно добиваешься того, чтобы сын родился без отца? Ты даже не знаешь?! Хорош папаша, нечего сказать! Да, да. Я, понятно, не предсказательница — может, и дочь родится. Не взыщи… Подарок Татьяне не забудь купить.
Положив трубку, Дарья Николаевна устало уткнула лицо в горячие ладони.
…Через несколько дней к Неустроеву пришла комиссия для проверки работы с кадрами. Вопрос выносится на бюро крайкома.
Неустроев недоумевал: «Почему направили комиссию к нам? По хлебозаготовкам район опять вышел на первое место в крае. Значит, поработали неплохо. Чего же еще?.. Может быть, из-за Шарова? Теперь ясно — перегнули немного. Восстановит его крайком. Ну, признаем ошибку, отменим свое решение. Вот и все».
За день до бюро Желнин пригласил его к себе, долго расспрашивал о председателях колхозов, под конец заметил:
В районе очень многим даны взыскания. Усердствуете! Одному — выговор, другому — строгий, третьему— с предупреждением… Это — признак слабости воспитательной работы. Поговорили бы своевременно с людьми. Важно — поддержать, разъяснить, вдохновить, и люди будут работать с огоньком: знают — для чего и во имя чего. Тут и зарождаются трудовые подвиги. А если ты человеку остудишь сердце… что же получится?
— Верно, недооценивали мы… — кивнул головой Неустроев.
И тут же стал объяснять, что он заботился о дисциплине, налагал взыскания на тех, кто не соблюдает директивы. А как же иначе? Порядок должен быть во всем. Вот хотя бы тот же Шаров. После выполнения районного плана хлебозаготовок райком отменил свое решение о нем, как ошибочное. Но сейчас выясняются его новые проступки. Как быть? Нельзя же закрывать на них глаза. Нарушает колхозный устав. Придумал пенсию. В колхозе! Без указаний сверху! Без разрешения Москвы! Для какого-то старика…
— Значит, поддержал колхоз Кузьму Венедиктовича?! — оживленно переспросил Желнин. — Ну, а как они это сделали? Через общее собрание провели? В каком размере пенсия? Сколько трудодней?
— А это… это…. — пожал плечами Неустроев. — Я не выяснял…
— Напрасно. И очень жаль, что ты не знаешь ничего о существе этого интересного новшества!
Сняв трубку с одного из телефонных аппаратов, Желнин попросил соединить его с Луговаткой, но было время обеденного перерыва и в конторе колхоза «Новая семья» не оказалось никого, кроме уборщицы.
Местная телефонистка обещала отыскать Шарова через колхозный радиоузел.
— Подождем, — сказал Андрей Гаврилович. — Я просил его рассказать мне, когда все продумают. А он, видимо, запамятовал… Взяли да и решили сразу….
— О чем я и говорю… Нарушение дисциплины! Новое самоуправство!
— Говоришь — нарушение колхозного устава? Да, с нарушителями необходимо бороться. Но у луговатцев, по-моему, зоркий взгляд в будущее. Вечных уставов и директив, как ты знаешь, не бывает. Жизнь вносит поправки…
— Но мое дело, Андрей Гаврилович, доложить вам. — Неустроев прижал руку к груди. — Я это сделал.
А там уж…
— Там уж — отвечать мне? — Желнин, сведя брови, пронизывающе посмотрел на собеседника, сжавшегося в кресле. — Не беспокойся. Никто с тебя не спросит. Я одного хотел, чтобы ты понял — луговатцы нащупали необходимую жизненную поправку. Сегодня время еще терпит, но через два-три года, поверь мне, без этой поправки не сможет обойтись ни один колхоз. Люди стареют. Те самые люди, которые в год великого перелома перестраивали весь уклад деревенской жизни. Наш золотой фонд! Как же не позаботиться о них? Будет надежда на пенсию — колхозники среднего возраста начнут работать прилежнее, в старости их колхоз обеспечит! Поддержит не прежняя маленькая семья по родству, а большая новая семья по духу, по общему делу!
Неустроев, выпрямляясь и вытягивая шею, кивал головой.
— Мы вместе все проверим, изучим, — продолжал Андрей Гаврилович, — а потом будем доказывать в Москве, что это продиктовано жизнью. Я верю, что нас поймут… Видеть завтрашний день — ценное качество…
У Шарова оно есть, и мы с вами обязаны поддерживать его новаторские начинания.
Желнин взглянул на часы — беседу пора кончать. Неустроев встал.
— Да, а с проектом решения ты ознакомился? — спросил Андрей Гаврилович. — Посмотри там… Может, будут замечания. Уже сейчас видно — недостатков в районе много. Не цените кадры, не бережете, плохо заботитесь о воспитании… Вероятно, бюро укажет вам на эти просчеты…
Чуть слышно зазвонил телефон. Желнин обрадованно повернулся, чтобы снять трубку.
— Подожди, — остановил Неустроева. — Это, видимо, Шаров. Сейчас о всех луговатских новшествах узнаем…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Зима потребовала больших хлопот. Забалуев целые дни проводил на фермах. Дворы были слеплены еще в тридцатом году и невесть из чего. У коровника прогнил потолок, у телятника вывалились простенки, у конюшни совсем нет крыши. Сергей Макарович ходил с топором — то помогал ставить стропила, то делал кормушки. Он спешил. Вот-вот из района нагрянут с проверкой…
Но вскоре его пригласили в город. Огнев заболел гриппом, и Сергею Макаровичу пришлось ехать одному. В театре собрался партийный актив района. Забалуев сел в первом ряду, закинул ногу на ногу, руки заткнул за широкий ремень, которым была опоясана черная шевиотовая гимнастерка. Он думал о колхозе: как там без него возят сено? Запасут ли хоть дня на три?..
Рядом — Шаров, похудевший, хмурый. Тощие пряди волос пригладил щеточкой, но лысина все равно поблескивала сквозь них.
— Шерстки-то поубавилось, — посочувствовал Забалуев. — Упарился ты с хлебом-то.
— Зато мы сдали государству на шесть с половиной центнеров с гектара больше, чем вы.