— Молодые все. Их надо учить работе. Пример показывать.
Забалуев направился туда, где было сложено сено, привезенное с лугов. Огнев шагал рядом и, чувствуя, что председатель чем-то расстроен, ждал, когда тот сам начнет рассказывать о городских новостях. Но Сергей Макарович не спешил. Он подошел к куче сена, взял горсть, помял в руке, понюхал: шелестел мелкий лист, к запаху сухой, рано скошенной травы, не тронутой в валках ни одним дождем, примешивался аромат сушеных ягод клубники.
— С Барсучьего солнцепека, — отметил он. — Надо было поберечь для овечек.
— По ошибке ребята свалили здесь.
Из второй кучи Забалуев тоже взял горсть и понюхал.
— Пырей с пустоши. Правильно привезено. Настоящий конский корм! Но мало его. Раздурится буран — скоту придется зубами щелкать.
— Утром всех лошадей отправляем на вывозку корма, — сказал Огнев.
Сергей Макарович натеребил сена и сел на него. Огнев тоже сел. Довольный тем, что их никто не видит и не слышит, Забалуев приступил к рассказу:
— Критика была большая, прямо скажу — с солью, с перцем… Но знаешь, что мне больше всего кровь попортило? Нашелся какой-то марака и в насмешку нарисовал меня: голова арбузом, ноги как столбы, руки вроде ухвата. Ну, урод да и только. Стою, поросят дружкам бросаю и кричу: «Ловите!» Я боялся, что картинку в редакцию отдадут.
Огнев расхохотался. Забалуев повернулся к нему широкой грудью:
— Ты что? Что? Что я смешного сказал?
— Я вспомнил Гоголя. Есть у него пьеса «Ревизор». На сцене часто ставят.
— Не видал. — Под Забалуевым зашумело сено. — Не знаю. После торжественных заседаний, сколько помню, не было таких спектаклей. И после конференций не было. Что там разыгрывают?
— Там один человек боится, что его в комедию вставят.
— Отродясь не видел, не слышал. — Под Забалуевым опять зашумело сено. — «Любовь Яровую» показывали. Горького играли. Забыл название. Купец от всех болезней трубой лечится! Кричит: «Труби, Гаврила!» Знаешь?
— «Егор Булычов и другие».
— Верно! А у меня память на спектакли дырявая…
Огнев заговорил о предстоящем партийном собрании.
— Обсудим в общем и целом, — сказал Забалуев.
— И в целом, и о деталях речь должна идти…
Они встали и пошли в село. Ветер, усиливаясь, дул им в спину. Сергей Макарович повернулся, подставляя щеку ветру, как бы для того, чтобы проверить его силу и угадать, когда он уймется. Теперь летели уже не мягкие снежинки, а жесткая крупа, не предвещавшая ничего хорошего.
— Чую — раздурится непогода!
— Похоже.
— Утром я сам поеду за сеном, — объявил Забалуев. — Один на четырех конях! Покажу молодым парням, как надо развертываться!..
Луговое сено. Сплюснутые метелки нежного мятлика. Раскидистые лапки трилистника. Белая кашка, скошенная в полном цвету… Густая, как овечья шерсть, трава была подкошена в погожую пору, на прогретой земле высохла в два дня, — небо не успело уронить на нее ни капли дождя. Лучшего сена не сыскать! Оно сохранило запахи лета, приятно похрустывало под железными вилами. Еще приятнее шелестело в пластах, которые торопливой чередой ложились на сани, стоявшие возле стога. От быстрых движений Сергея Макаровича гимнастерка на нем вздувалась колоколом, а на плечах черное сукно постепенно становилось седым. Шапка сдвинута на затылок, но открытый лоб не чувствовал мороза. Из пластов сыпалась мелкая труха, и ветер разносил ее по снежной пелене.
За день до поездки в город Забалуев «пробирал» Кольку Ивкина и Митьку Молодчикова. Вот в такие же сумерки парни въехали в ворота фермы с четырьмя возами сена.
— Из первой ездки воротились, миленькие? — спросил Сергей Макарович. — А я уже хотел розыски снаряжать: думал — волки загрызли.
— По дороге завертки у оглобель рвались, — буркнул Колька.
— А день-то с воробьиный нос, — добавил Митька.
— День тебе короткий? А на пасеке в избушке табак жечь время нашлось!
Парни переглянулись. Откуда председатель знает, что они заезжали на дальнюю пасеку? Сорока ему, что ли, весть передала? Еще начнет укорять, что дядя Ануфрий поил их чаем с медом, и Митька заговорил быстро:
— Мороз-то злющий! Завернули погреться.
— Ленивых мороз даже средь лета донимат! — рассмеялся Забалуев. — А от работящих всегда отскакиват.
— Не корите, — огрызнулся Колька. — Попробуйте сами съездить два-то раза…
— Ишь ты! Какой говорливый!.. Да я один могу на четырех лошадях!
Услышав громкий разговор, к ним подошел Игнат Скрипунов, неподалеку остановились две доярки.
— При свидетелях говорю! — продолжал Сергей Макарович. — И не для похвальбы, а для дела. Время будет— сделаю два рейса!
— Если туда и обратно на рысях — тогда, конечно…
— А вы сами проверите. Игнат Гурьянович поглядит коней после поездок…
Вот поэтому-то минувшей ночью Сергей Макарович и сказал, что утром сам поедет за сеном. Задолго до рассвета он пришел в жарко натопленную избу, где висели хомуты, и разбудил Игната Гурьяновича. Старик помог ему запрячь лошадей, на которых ездили Колька с Митькой, и к каждым саням привязать по бастрыку — прочному березовому кряжику, чтобы потом было чем скрепить воз сена. Когда все было готово. Сергей Макарович, окинув взглядом вереницу подвод, едва заметных в полумраке ночного снегопада, вдруг объявил:
— Прихвачу еще одну, пятую…
На рассвете он вернулся из далекого Язевого лога с пятью возами. Постоянные возчики только что уехали в поле. А Колька с Митькой, не найдя своих саней, побежали в хомутную, но деревянные крюки, на которых всегда висели хомуты, оказались пустыми. Парни отправились искать Игната и тут увидели председателя. Забалуев уже сложил сено, позавтракал и, завалившись в передние сани, отправился во второй рейс. Четыре коня двинулись за ним цепочкой. Колька с Митькой бросились вдогонку, но Игнат остановил их, и они вернулись…
За дорогу, лежа в санях, Сергей Макарович отдохнул; подъехав к стогу, принялся за работу с новыми силами.
…Перед рассветом он распочал этот стог, а сейчас, в вечерние сумерки, подымает нижние пласты. Уже пахнет талым дерном и по-весеннему прелой травой, а кое-где под ногами сминаются оголенные холмики насыпанной кротами земли.
С вилами в руках Сергей Макарович ловко поднялся на высокий воз и, грузно шагая по краям, примял пласты. Заботливо глянул на лошадей. Впереди — два коня с готовыми возами, позади — два с пустыми санями. У всех ослаблены чересседельники. Перед мордами — сено. Но Бойкий уже успел съесть свою порцию и сейчас черными, подвижными, как резина, губами подбирает последнюю труху.
Спрыгнув с воза, Сергей Макарович взял в руки небольшую охапку и понес коню. Бойкий глянул на него и коротко заржал.
— Ешь, милок! — Забалуев потрепал коня по шее. — Ешь досыта.
Вернувшись к стогу, он вскинул еще несколько пластов и принялся увязывать воз. Повинуясь его сильным рукам и тяжелому телу, веревка со скрипом скользила по бастрыку. В середине воза сено, сжимаясь, хрустело, а по бокам былинки встопорщивались, как живые. Еще один воз готов — восьмой по счету!
Сергей Макарович понукал коня, на освободившееся место поставил впряженного в пустые сани и снова взялся за вилы; легко, словно играючи, подымал большие пласты и укладывай в воз с такой быстротой, что ветер не успевал разворошить тех, которые были уложены раньше.
Нет, он, Сергей Забалуев, еще не потерял ни силы, ни сноровки! Он и сейчас, в пятьдесят три года, может работать не хуже, чем в молодости, когда его считали одним из лучших стогометов. Бывало, на молотьбе один за троих управлялся с потоком соломы, подымая хваткими трехрогими вилами сразу по целой копне; будто под легким хмельком, работал без устали; ухал и покрикивал человеку наверху омета:
— Ух, лови — не зевай!..
Труд всегда был для него приятным и, подобно дыханию, естественным и необходимым.
Вот и сейчас он не думал ни об усталости, ни о том, что мог простудиться на морозе; кладя особенно увесистые пласты, разгоряченно восклицал:
— Ух, добро!.. Ух, славно!..
Если бы не его председательские хлопоты — каждый день возил бы корм на ферму: сердце не знало бы тревог, не болела бы голова…
Одонок собран до последней былинки, граблями очесаны бока возов, даже подгребены листочки, рассыпавшиеся по снегу, и все, все уложено на десятый воз. Ветру нечего подметать, нечем позабавиться.
Стряхнув иней с полушубка, лежавшего на снегу, Сергей Макарович оделся, два раза обвернул себя широкой опояской, когда-то сотканной Матреной Анисимовной, и концы скрутил в тугой узел. Поверх опять надел тулуп и, взобравшись на передний воз, лег в ложбинку, недоступную ветру. За пазуху положил мерзлый калач хлеба.
За весь день он ни разу не вспомнил о том, как его критиковали в городе, и на душе у него было спокойно, точно у младенца. Приятный выдался денек!
Кони шли вереницей. Под копытами поскрипывал снег. Глухо пели широкие деревянные полозья. Сергей Макарович изредка приподымал голову и посматривал на бугор, с которого тоже спускалась полевая дорога, — не появятся ли там возчики соломы. Пусть бы они убедились что он, Забалуев, возвращаясь из второго рейса, едет шагом. Он бережет лошадей, не торопится домой. И едет один с пятью возами! Но на дороге никто не показывался. Только ветер шумел в полях, раскачивая полынь на межах, да время от времени, забавляясь, взвихривал свежий снег. Сергей Макарович пошевелил плечами. Усталость чувствовалась. Пожалуй, завтра будет болеть спина. Но это пустое дело! Это оттого, что начал отвыкать от крутой работы. Можно будет утром пойти на ферму, взять вилы и размяться…
Калач за пазухой оттаивал медленно, а Сергею Макаровичу хотелось есть, и он шевелил губами, глотал слюну.
Перед глазами покачивались былинки сена. Среди них мелькнули чуть заметные, темные, расплющенные ягоды клубники. Скинув рукавицу, нащупал веточку. Долго искал еще, но больше не было. А сухие ягоды вкусны. Откусил стебелек мятлика и начал медленно перетирать передними зубами. Хорош Язевой лог! Нигде нет такого сена. Жаль отдавать Шарову под затопление. Но теперь уже придется поступиться…