— Накупим всего для гулянки! — продолжал Семен. — Чтобы гости, как говорит мой папашка, бровями пол подметали…
В аллее городского сада они остановились. Вон клен — свидетель их разлуки.
— Помнишь, дорогуша?
Конечно, она не могла забыть той минуты. Много раз проходила здесь и смотрела на клен: повторяла стихи, которые тогда ей хотелось услышать от него:
Жди меня, и я вернусь…
А Сема на прощанье к чему-то заговорил, что он «ревнючий». Чего доброго, сейчас напомнит об этом да примется расспрашивать: с кем встречалась? с кем плясала?.. Нет, нельзя рассказывать о тех зимних вечерах в садовой избушке, — начнет допытываться: что за парень Вася Бабкин? какой из себя? А ведь она не может сказать ничего плохого. Ни одного слова. Только хорошее! Сема надуется… Но что же делать? Недавно решила — все начистоту. А сейчас — сама не знает отчего — не может вымолвить слова.
— Ты о чем-то еще замечталась?
— Нет… ни о чем. Просто так…
— Ну и ладно. Сошлись наши дорожки у этого клена! Красота!
Когда миновали сад, Семен повернул к ресторану. Но Вера, боясь, что он будет настойчиво угощать вином, отказалась.
Конь стоял на заезжем дворе колхоза. Семен не знал квартирной хозяйки. Вера проводила его туда и познакомила с Егоровной, рябой женщиной, с острым подбородком и красным носом; попросила ее присмотреть за конем, а сама собралась на ночевку к своим знакомым. Семен уговаривал остаться. Егоровна уступала ей свою кровать, стоявшую не в горнице, где обычно ночевали колхозники, а в кухне, за печкой, но Вера и на это не согласилась. Семен насупился. Ему помнилось, раньше она не была такой упрямой. Характер показывает! А с покладистой женой жизнь, говорят, идет легче. Пусть-ка она сразу почувствует, что и у него тоже есть норов. И он не пошел провожать ее. Даже на крыльцо не вышел.
На дорожку все же дал горсть орешков, которые сам нашелушил из кедровых шишек.
Вере показалось, что орехи пахнут табаком. Это от пальцев Семы. Они у него желтые, просмоленные дымом. Курит он напрасно. В ее семье табаком никто не баловался. Она всегда дышала чистым воздухом. Но к табаку, наверно, можно привыкнуть?
А орехи она все-таки не стала щелкать — выбросила. Пусть полакомятся куры.
Добрые знакомые не отпустили Веру до завтрака, и она только в десять часов появилась на тихой улице, заросшей картошкой. Шла быстро, нетерпеливо всматриваясь вдаль. Думала: вот-вот из калитки выйдет Сема и, сияя улыбкой, бросится навстречу. Но серая покосившаяся калитка оставалась неподвижной, и у Веры отяжелели ноги. Она пошла медленно. Семен, наверно, смотрит в окно? Так пусть не думает, что она летит к нему очертя голову.
Через открытое окно был виден стол с пустой бутылкой из-под водки, с грязной посудой, с огрызками огурцов; в глубине горницы раскатисто храпел человек, и Вера передернула плечами, словно ей облили спину холодной водой.
На крыльце, почесывая поясницу, появилась Егоровна, неумытая, взлохмаченная; громко икнула.
— С утра икота — к вечеру в костях ломота. Ежели без опохмелки… — разговаривала сама с собой. — На поправку требуется…
Заметив Веру, моргнула ей белесым глазом и, ухватившись за бока, рассмеялась широким ртом, в котором там да сям торчали желтоватые зубы:
— Твой-то как отдирает! Ну, здоров!.. — Проведя языком по губам, припомнила вчерашнее — Мы тут за вашу встречу раздавили поллитровочку! Чокались, чтоб вы лучше чмокались, чтоб завсегда совет да любовь…
Вера круто повернулась и быстро-быстро отошла от крыльца. Какое дело до нее посторонней бабе? Зачем она лезет в душу? И Семен тоже хорош! Не мог потерпеть до дому, напился и разболтал все… В армии служил, а не научился держать себя в руках…
Напоив Буяна, солового жеребчика, и не зная, чем еще заняться, Вера прошлась по двору.
Егоровна возвращалась домой с бутылкой в руках.
— Для опохмелки!
— Скажите там… мне ждать некогда, — попросила Вера ледяным голосом, но тут же, как бы спохватившись, выпалила: — Нет, не надо. Не будите. Я одна уеду.
— Ох, капрызная ты, девка! — упрекнула Егоровна. — Для тебя только тверезые хороши? А ежели человек выпимши? Ты приноровись к нему, поухаживай за ним. Наше дело — бабье!
Не слушая назиданий, Вера принялась охомутывать коня. Успеть бы уехать одной. За дорогу уняла бы сердце. Она еще только заправляла шлею, а во двор уже, разминаясь, вышел Семен. Приглаживая свои спутанные волосы, стал упрашивать:
— Зайди, Верочка, на минуту. Посидим…
— Даже не подумаю…
— Нельзя без «посошка». Порядок — не нами заведен.
— Ну и шагай себе с посохом, коли хочется. А у меня конь есть.
Замолчав, Вера повела Буяна к оглоблям. Семен пошел рядом с ней и заговорил так мягко, как только позволял ему его грубоватый голос:
— Я знаю, на что ты сердишься. Виноват перед тобой. Но мы ведь немножко, чуть-чуть, вспрыснули мое возвращение… Тоскливо стало без тебя, ну вот и… — Он развел руками. — Обругай меня всяко, только не молчи. Не сердись. У меня сердце болит, когда возле меня хмурятся… Дай я сам запрягу коня!
Вера подобрела, — для первого раза можно извинить, — и, отступив на шаг, следила за быстрыми и ловкими движениями Семы. Когда он уперся ногой в хомут и стал затягивать ременную супонь — шутливо предостерегла:
— Потише! Помнишь, как медведь дуги гнул?!
Завязав супонь, Сема стукнул кулаком по дуге. Она загудела.
— Не хватает колокольцов! Может, найдем в магазине?
— Нам не почту везти. Зачем они тебе?
— Ну, как же?! Чтобы все в окошки высовывались!
— Я не кукла, нечего меня напоказ выставлять!
Семен ушел в избу, пообещав «обернуться в одну секунду». Вера ждала его, остановив коня возле крыльца; не подымая глаз на окно, думала:
«Выпьет или не выпьет?..»
У нее боязливо зябло сердце. Она все больше и больше присматривалась да прислушивалась к Семену, будто к человеку, с которым встретилась впервые; будто никогда не пела частушек под его гармошку и не плясала перед ним в кругу своих подруг; будто не она провожала его в армию в дождливый осенний день. Но что же тут удивительного? То была девчушка. Повзрослев, она переменилась. И он тоже переменился. Поневоле прислушаешься…
Семен вышел в фуражке, с подсолнухом в руках, который дала ему на дорогу Егоровна. Мягкие губы у него лоснились, на лице играло довольство.
— Вот и я готов! — объявил громогласно, словно спешил обрадовать.
— Он сел рядом с девушкой и хотел взяться за вожжи, но та опять заупрямилась:
— Нет, нет, править буду я. — И объяснила: — Конь с норовом. Ты его еще не знаешь. И он не знает твоей руки.
Семен, неожиданно для себя, уступил ей.
Вера, глянув ему в глаза, спросила:
— С «посошком»?
— С маленьким. Ты не сердись. Пойми…
— Первый раз, так и быть, прощу.
Они заехали на вокзал. Семен получил багаж; уложив его под переднее сиденье, хлопнул рукой по чемодану и от удовольствия прищелкнул языком:
— Какие подарки я для тебя припас!.. — И выжидательно посмотрел на Веру. — Отрез на пальто — раз! Отрез на платье — два! А матерьял…
— Красивее того, голубого?
— Что ты! Увидишь — закачаешься! Бабы с ума сходят! Называется — панбархат1 Слыхала?
— А ты думаешь, нет?
Хотелось спросить, какого цвета панбархат, но Вера сдержалась: сам скажет. И ждать ей пришлось недолго.
— Я выбрал золотистый. К твоим волосам как раз! И самый дорогой! Наши офицеры даже отговаривали: моих денег жалели. А я для тебя — все!
Подъехали к райвоенкомату. Пока Семен был занят там, Вера думала о платье. Отрез дорогой — надо отдать сшить в городе. Можно даже сейчас. Ателье мод недалеко… Но она остановила себя: «Зачем же так сразу? Он подумает, что у меня все заботы — о нарядах…»
Стуча каблуками, Семен спускался с крыльца.
— Можно ехать дальше.
— В райком?
— В загс.
— А ну тебя!.. Я спрашиваю серьезно. Мне показалось, что ты решил сегодня везде встать на учет.
У нее, Веры, нынче год особенный: недавно ее приняли в партию! Сема уже был в дороге, и она не успела написать ему об этом. А скоро ее пригласят на бюро райкома. Она уже сейчас волнуется. Ведь будут утверждать ее вступление! Конечно, зададут вопросы… Интересно, о чем спрашивали его? Волновался ли он?.. Но Вера не успела спросить.
— Торопишь ты меня. Очень торопишь. — Семен, откинув голову, рассмеялся; блеснули его широкие, крепкие зубы. — Жаль, что не во всем!
— Я почему-то думала, что ты давно вступил в партию, — сказала Вера.
— А ты что, парторгом работаешь? — усмехнулся Семен. — Сразу принялась за анкетные данные! К чему тебе?
— Люблю прямые ответы. И хочу видеть тебя насквозь, как стеклышко.
Семен сел на свое место, слева от Веры, и прижался плечом к ее плечу. Она, не отвечая на его слова, подалась немного вперед и ослабила вожжи. Конь побежал легкой рысью, и колеса застучали о булыжник мостовой. Семен схватил ее левую руку и крепко стиснул.
— Ой, больно!.. — Высвободив побелевшие пальцы, девушка потрясла ими. — Медвежьи шутки!..
На душе у нее было муторно. Опять показалось, что спутник — незнакомый, неизвестный ей человек.
За углом виднелся четырехэтажный новый, еще не оштукатуренный дом с кирпичными колоннами.
— Это наш институт! Снаружи здание пока что неказистое, но внутри очень…
— А главный «Гастроном» на старом месте?
— «Гастроном»? — у Веры осекся голос. — Да… на прежнем, через дорогу.
— Поворачивай туда.
Но Вера остановила коня у подъезда института, бросила вожжи Семену и выпрыгнула из ходка.
— Мне нужно узнать о сессии заочников, — кинула через плечо и, не оглядываясь, пошла к двери.
— Ты недолго?
— Не волнуйся — не задержусь.
Она действительно не заставила себя ждать, вернулась через каких-нибудь пять минут; принимая вожжи, процедила сквозь зубы: