Пока что Бабкин решил сделать пропуск и снова перекинулся в свой сад:
«Мой отец все перенял от Дорогина…»
Мысленно Вася составил большое дружеское послание. Вечером все перенес на бумагу. В письме были строки не только о работе бригады, но и о полях, и о новых скотных дворах, и о второй колхозной гидростанции, и о матери, уже научившей доярок пользоваться электродоильными аппаратами, и даже о том, что Капа, заботливая звеньевая, уехала учиться в школу садоводов.
В конце письма он упомянул, что осенью опять будет охотиться на зайцев-русаков, на косачей и других птиц, которыми богата сибирская земля!
Шаров похвалил за письмо. Мать — тоже.
В бригаде ждали возвращения Капы, и все же ее приезд показался неожиданным. В беленькой панамке, в золотистой кофточке из вискозного шелка с короткими рукавами, в длинной юбке и в туфлях она выглядела выше и стройнее, и оттого ее узнали не сразу. По корзине, которую она несла, надев на руку, ее приняли за городскую домашнюю хозяйку, невесть каким путем появившуюся здесь, чтобы купить на варенье крупноплодной земляники. Бабкин окликнул ее:
— Гражданка, вы ко мне? Подойдите сюда.
— К вам, — отозвалась Капа, изменив голос. — Могу и подойти… товарищ строгий бригадир! — и расхохоталась.
Вася, покраснев, шагнул к ней навстречу; долго тряс ее руку, как бы извиняясь за грубоватый оклик. А она той порой шутливо упрекала:
— Не узнал, милый! А я-то думала: сохнешь по мне! Ха-ха…
— Где тебя узнать, — ты так переменилась!..
— В которую сторону?
— В хорошую, конечно…
Побросав корзины, сбежались девушки, и поднялся такой веселый гомон, что Васе не оставалось ничего другого, как отступить на несколько шагов. Он стоял и смотрел на Капу, мелькавшую словно в кругу хоровода.
Теперь кофточка на ней не разлезалась по швам. Похудела она, что ли? И лицом как будто стала светлее.
Капа спохватилась:
— Oй, девчонки, я ведь с грузом! Погодите! — И подалакорзину бригадиру. — Держи, Василий Филимонович!
В корзине оказались кусты земляники с незнакомыми ребристыми листьями, покрытыми как бы восковым надетом, и Вася понял, что это какой-то новый сорт. Заботится Капа, чтобы в саду были хорошие новинки!
Девушки без умолку звенели, и, казалось, никто никого нс слушал.
— Вечером наговоримся, нахохочемся, — прервала их Капа. А сейчас новоселы по земле тоскуют. — И позвала Васю: —Пойдем, бригадир, садить!
Они направились в тот квартал, где росли сеянцы березы и клена, где кудрявились кусты крыжовника, выращенного из семян, и где еще оставались незанятые грядки. Капа шла степенно и рассказывала, кивая на корзину:
— Петренко вывел. Называется этот сорт — Красавица севера. Я выпросила для развода…
Васи посматривал на свою спутницу. Ему казалось, что она с секунды на секунду упрекнет: «Ты же отворачивался от меня, а теперь глазеешь!» И все-таки он посматривална нее. Хорошо, что она вернулась, — поможет управиться с работой в саду, расскажет девушкам, чему научилась в школе садоводов.
А она, как бы ничего не замечая, продолжала:
— Есть там один молодой садовод. Тыдыев. Имя у него чудное — Колбак, по батюшке… Сапырович. Даже не сразу выговоришь. А так парень хороший. С виноградом работает. Нынче соберет центнеров пять! Тоже обещал мне саженцы. Правда, надо еще уговорить Петренко, чтобы разрешил отпустить, но это не твоя забота.
Кто бы мог подумать, что хохотушка Капа принесет столько радости?
Они пришли на место. Вася глянул на прямые ряды сеянцев березки, — вытянулись высокие! На будущую весну все уйдут в поля, где намечены новые лесные полосы. Глянул и тотчас же отвел глаза к сеянцам клена. Выращены Капой! Их тоже можно высаживать.
Ты что молчишь? — спросила Капитолина.
Думаю о лесных полосах.
— А я надеялась — обо мне!
— Ну и… о тебе. Ты ведь их садила! Все своими руками. Я вчера был в поле: твоя первая полоса — зеленая стена! Пшеница возле нее высокая да густая!..
Они принялись за работу. Бабкин сажал крохотные травянистые кустики. Капа поливала, приговаривая:
— Живите. Всеми корешками цепляйтесь…
Изредка подымая на нее глаза, Вася про себя отмечал: «Вот как переменилась! В школе обкатываются люди, обтираются, словно галька в реке…»
Когда они, закончив посадку, пошли к бригадному дому, он вдруг заговорил о Капином сынишке.
— Давно не видел его. Наверно, большой вырос?
— А какой тебе интерес до моего Вовки, бригадир? — игриво спросила Капа и, расхохотавшись, побежала в сторону земляничной плантации. — Я — к девчонкам…
Вечером они вдвоем перенесли в погреб корзины с ягодами. Работу закончили в темноте. Капа, чуть заметная, остановилась возле Васи, когда он закрывал дверь на замок, и сказала:
— Давай, бригадир, я, по старой памяти, съезжу на базар, — у меня на торговлю рука, сам знаешь, прибыльная! А мне хочется, чтобы у тебя все было хорошо.
— Поезжай. А к вечеру — сюда. Без тебя тоскливо, — шептал Вася.
Он хотел схватить ее и прижать к груди, но Капа увернулась от него, голосок ее прозвучал незнакомо строго:
— Не лапай. Еще затоскуешь! Куда деваться от беды! Ха-ха-ха… — И она исчезла в темноте. — Девчонки! Васька с обнимками лезет!.. Чего вы не окрутили парня? Тихони! Или для меня берегли?..
Бабкин долго стоял на месте, бесцельно повертывая ключ в руках. Лицо у него горело, холодная рубашка липла к спине.
А Капа, уже где-то возле бригадного дома, пела:
Ох, сердце болит,
Ретиво побаливат,
Где мой миленький стоит,
Туда меня поманиват.
Вот и пойми ее, где она — настоящая!
Уехав с ягодами на базар, Капа не вернулась в сад. Вася встревожился: «Неужели проторговалась?..» Но в конторе его успокоили:
— Отчиталась до копеечки. У нее хорошая базарная сноровка! Послать бы еще…
Тут выяснилось, что Капа исчезла из Луговатки.
— Сынишку повидала, и ладно, — объяснила мать. — Пусть поработает на опытной станции: там деньгами платят! И два раза в месяц. А ее дело молодое, охота приодеться…
Бабкин жалел, что Капа исчезла, едва мелькнув в саду. Он подозревал, что этот внезапный отъезд чем-то связан с ее изменившимся отношением к нему, и ему было неприятно.
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Трофим Тимофеевич! Вера-а! Где вы?
Векшиной никто не отозвался. Было раннее воскресное утро, и сад выглядел пустым. Идя по аллее, она время от времени останавливалась, слегка приподымала острый подбородок и продолжала звать.
Вера не узнала ее голоса. Думала — Манька-почтальонша привезла телеграмму о Витюшке. Его мать писала, что отправляет сына со своим родственником в экспедицию. Гляден — на их маршруте. По всем расчетам, они должны были приехать еще на прошлой неделе, но где- то задержались. Может, увязли машины в каких-нибудь заболоченных лугах? Может, разбирают после бури лесные завалы на таежной дороге?.. Отец волнуется: здоров ли внучонок?.. Сейчас все будет ясно…
Выбежав из-за деревьев, Вера лицом к лицу столкнулась с гостьей и от неожиданности вскрикнула:
— Ой!.. А я-то думала…
— Вот приехала навестить…
Впервые Вера видела Векшину не в кителе, не в строгом черном жакете, а в легком шелковом платье с короткими рукавами, и она казалась незнакомой. Такой, наверно, бывала только дома, со своими близкими. И голос у нее был мягкий, как бы приглушенный глубоким раздумьем. А в глазах поселилась грусть.
— На вас лица нет!.. Что-то случилось нехорошее? Узнали что-нибудь про… про своих?
— Да… И лучше бы не знать…
Вера взяла Векшину под руку. Они отошли к скамейке, сели. Дарья Николаевна, вздохнув, открыла сумочку, достала папиросу, но тотчас же забыла про нее, тихо пошевелила пальцами, как в раздумье незаметно для себя пошевеливают карандаш.
— Вчера это было, днем…
Во время заседания исполкома раздался телефонный звонок. Векшина приподняла трубку и сразу же опустила на рычаг. Звонок повторился. Она, прикрываясь рукой, тихо сказала:
— Позвоните позже… — И вдруг голос ее дрогнул и оборвался до испуганного полушепота — Что, что?.. Кто вы?..
Незнакомый человек говорил с вокзала. О ней он узнал от своего случайного спутника. А с ее сыном служил в одной роте. И в партизанском отряде были вместе до последнего дня жизни Саши…
Дарья Николаевна левой рукой схватилась за голову, склонившись ниже кромки стола, едва вымолвила в трубку, тяжелую и холодную, как лед:
— Я бы… Я могла бы… приехать. Сейчас…
Сашин сослуживец сказал, что его поезд отходит через пять минут.
Он запишет адрес и все сообщит в письме.
— Где… где это… случилось?
Все затаили дыхание. Наверно, был слышен хрипловатый голос, который рвался из трубки и острой болью колотил в ухо:
— В Белоруссии… Недалеко от Бобруйска…
Положив трубку, Дарья Николаевна медленно провела дрожащей рукой по волосам, словно это могло успокоить ее, и сказала полным голосом:
— Извините меня… Не могла отложить разговора…
Домой шла одна по пустынным ночным улицам, и хрипловатый голос проезжего повторял ей все, слово за словом, будто телефонная трубка все еще была возле уха… Самый тяжелый час в жизни. Если раньше оставалась какая-то маленькая надежда: «Может, еще окажется среди репатриируемых», то теперь надеяться уже не на что,
— Пришла я домой, — рассказывала Векшина, сидя на скамейке в саду, — у соседа попросила закурить…
Впервые после войны. Я ведь бросала. Думала, навсегда… Всю ночь не сомкнула глаз. Вспомнила вашего Анатолия… И вот приехала…
Глянув на руку, она заметила между пальцами папиросу, уже измятую. Бросила. Достала другую. Закурила. Глаза у нее немножко потеплели, словно пересказ всего того, что случилось вчера, снял с нее тяжелый камень.
— Да, я ведь не с пустыми руками к вам, — спохватилась она. — Привезла