Трофиму Тимофеевичу посылку! Долгожданную! Первые экземпляры…
— Ну?! Вот радость-то! Пойдемте скорее искать…
Дорогин перекапывал землю возле молодой яблони.
Перевернутые комья рассыпались на крупинки, погребая подсеченные сорняки. Старик не слышал шагов и вздрогнул, когда возле уха, терявшегося в зарослях волос и бороды, прозвучал упрек:
— Неуемный! Сам принялся копать!
— Садовод без лопаты, как писарь без пера! — шутливо отозвался Дорогин, качнул в руках свое орудие. — Была бы полегче — всегда носил бы за ухом.
— Что у вас, молодых помощников не стало?
— Не густо их. Пятки мне не оттаптывают.
Старик глянул на солнце, поднявшееся над далекими вершинами зубчатого хребта, покрытого розоватыми снегами, и вскинул лопату на плечо.
— Однако пора подвигаться к дому. Алексеич, наверно, чаек вскипятил…
Вера побежала вниз по аллее. Трофим Тимофеевич надеялся, что дочь накроет стол, но она забыла обо всем, кроме посылки, которая лежала где-то в машине Векшиной.
Девушка распахнула дверцу. Вот она! Сверток перевязан шнурком. Пахнет типографской краской!
Бросилась навстречу отцу, приподымая сверток.
— Посмотри, что привезла Дарья Николаевна! Сейчас распакую. Сейчас…
Присела на крыльцо. Кривым садовым ножом перерезала шнурок и принялась разрывать упаковочную бумагу. Книги рассыпались по ступенькам. Первую Вера подала отцу, вторую — Дарье Николаевне, третью стала рассматривать сама. На обложке — ветка яблони в цветах. Над ней — имя и фамилия. Внизу — две строки: «50 лет в сибирском саду».
Вера вслух прочитала название, будто видела его впервые, будто не сама писала на обложке рукописи, и только сейчас во всей глубине осознала величие полувековой работы отца. Сколько было помех и колючек на его пути! Сколько ударов обрушивал мороз на его голову. Сколько нерешенных загадок до поры до времени закрывали даль! А он все шел и шел вперед…
Трофим Тимофеевич, перелистывая книгу, останавливался на цветных вкладках. Там были запечатлены яблоки его гибридов.
Дарья Николаевна пожала ему руку.
— Вам спасибо! — сказал Дорогин. — Если бы не тормошили меня… Нас с Верунькой… Мы, однако, никогда не написали бы…
То был день приятных встреч. Не успели закончить чаепития, как залаял Султан, и от ворот донеслись автомобильные сигналы. Вера выбежала на крыльцо, глянула к воротам и, ударив в ладоши, позвала отца.
По аллее шли два грузовика с высокими тентами из зеленого брезента. На подножке передней машины стоял нетерпеливый Витюшка. Порываясь спрыгнуть на землю, он махал руками и кричал:
— Деда!.. Деда!..
Внук вырос, стал сдержаннее, — уже не называл старика ни оранжевым, ни золотым и не взвизгивал от радости. Только подпрыгивал.
Едва машина успела остановиться, как Витюшка с разбегу бросился на грудь деду и обвил шею длинными, по-детски тонкими руками.
— Здравствуй!.. Я приехал с дядей Мишей, — сказал о дальнем родственнике своей матери; захлебываясь радостью, спешил сообщить о самом для него важном и волнующем. — Знаешь, я в тайге филина убил! Правда! Сам! Из своего ружья! Которое ты мне подарил. И я — с первого патрона! Наповал!
— А я для тебя припас шкурку удода! — в тон ему проронил старик и, улыбаясь, погладил шершавой ладонью его вихрастые, насквозь пропыленные волосы.
Той порой подошли все участники экспедиции, поздоровались, попросили показать сад. Трофим Тимофеевич повел их в старые кварталы, где были стелющиеся яблони.
Векшина ушла с ними.
Вера и Витюшка сидели в беседке. Мальчуган торопливо рассказывал о бесчисленных зверьках и птицах, добытых двумя зоологами экспедиции, о ночевках у костра, о реках и озерах, обо всем, что ему посчастливилось видеть во время этого первого большого путешествия.
Потом он вдруг затормошил свою собеседницу:
— Тетя Вера! А тетя Вера! Ты удода видела?
— Удода? — Она задумчиво улыбнулась. — «Удод гукает к несчастью», — повторила старое поверье.
— Отгукал! — рассмеялся Витюшка. — Шкурка — мне на чучело. Деда сказал, что подарит, а сам ушел. Где она лежит? Видела?
Нет, тетя Вера не видела.
— Эх, ты! На такую шкурку не посмотрела! — безнадежно махнул рукой Витюшка. — А сама каким-то старушечьим сказкам веришь. Смешно!..
— Да это к слову пришлось.
Вера обняла племянника. Он, непоседливый, высвободился и продолжал:
— Знаешь, у меня есть шкурка одной птички. Забыл, как по-латыни называется. Такая серенькая. Походит на дятла. Короедов выклевывает. Знаешь? Я сделаю чучело. И удода сделаю…
Из глубины сада возвращались путешественники. Трофим Тимофеевич приотстал от них, чтобы поговорить с Векшиной. Его приглашают в проводники. Да ему и самому хочется еще раз побывать в горах, несколько дней провести с внуком.
— Поезжайте, — подхватила Дарья Николаевна. — Это экспедиции на пользу.
Два автомобиля с тентами из зеленого брезента мчались по тракту к горам. На переднем, возле шоферской кабинки, сидели — лицом вперед — четверо: слева — почвовед, молчаливый человек с коротко подстриженными сивыми усиками, справа — зоолог, бронзовый от загара, тонкий и жилистый, как травяная дудка — медвежье ухо, а в середине — Трофим Тимофеевич с Витюшкой. Теплый ветер, врываясь под брезентовый тент, трепал волосы деда и выжженные солнцем вихры внука.
В прежнее время на месте гравийного шоссе извивалась едва проезжая проселочная дорога. По ней вот в такой же погожий день Трофим Тимофеевич вез в горы профессора Томского университета. Профессор ехал в горы, чтобы посмотреть его случайную находку.
— Спервоначала я даже не знал, как те деревья называются, — рассказывал старик своим спутникам. — Привез домой листочек. Вера Федоровна глянула и вся посветлела, будто встретилась с подружкой. Детство свое вспомнила, российские леса! Отправили мы листочек в конверте… Вот профессор-то и примчался: «Где растет? Показывайте»…
Затем вспомнилась еще одна поездка: рядом с ним в коробке, сплетенном из черемуховых прутьев, сидел Гришутка. Вот так же, как сейчас Витюшка. И без умолку расспрашивал милый непоседливый мальчуган о горах, деревьях и цветах…
А дорога вонзалась все дальше и дальше в горы. У едва заметного проселочного своротка начальник экспедиции остановил машину и выпрыгнул из кабинки, чтобы поменяться местами с Дорогиным. Витюшка без него приуныл, хотя и понимал, что никто, кроме деда, не сможет показать шоферу дорогу в заповедные леса.
Трофим Тимофеевич сел в кабину, и машина, осторожно переваливаясь с камня на камень, как бы прощупывая ненадежную тропу, двинулась вверх по долине. Следом шел второй фургон…
Слева — река, справа — река. Одна белая — с ледников, другая малахитовая — из горного озера. Между ними — зеленый клин незнакомой рощи!
Раздвигая руками ветви молодых деревьев, Трофим Тимофеевич шагал к слиянию рек. Тронутая ранними горными заморозками и начинавшая желтеть густая листва шумела над головой, закрывая небо.
Вскоре вышли на стрелку. Там, как будто в дозоре, замер старый кедр. Перед ним — молодая поросль липы.
Скинув рюкзаки, достали топоры и принялись рубить мелкие побеги под корень, чтобы расчистить полянку для ночлега. Дальше стеной возвышались старые липы. На одной — давнишний серый затес, полузакрытый наплывами живой древесины.
— Эта липка была толщиной в запястье, — припомнил Трофим Тимофеевич. — Вот так стояла палатка. Тут горел костер. Профессор сидел на раскладном стульчике, писал дневник. Он говорил, будто ледники в Сибири порушили липу. А здесь она сохранилась островком.
— Ценная находка! — подхватил начальник экспедиции. — Единственный рассадник на всю Сибирь!
— А в те годы знали одно — драть лыко на рогожи, — продолжал Дорогин. — Могли под корень извести. Профессор вступился, главному лесничему написал, дескать, надо сберечь для будущего…
На следующий день все, кроме дежурного, разошлись по роще. Одних интересовали травы, растущие под пологом липы, других — птицы, обитающие в зарослях, третьих — насекомые, враги леса. Почвоведы копали яму, чтобы взять разрез почвы. Начальник экспедиции собирал для посева в питомнике семена со старых деревьев — круглые орешки в тонкой бурой скорлупе.
Дед и внук отправились на охоту. По прибрежным валунам прошли в ельник. По пути Трофим Тимофеевич присматривался к елкам, иногда поглаживал зеленые лапки и, как бы здороваясь, говорил:
— Большая выросла!.. Ну, ну, подымайся выше — людям на радость.
— Деда! Деда! — тормошил его Витюшка. — Ты уже бывал здесь? И помнишь эту елочку?
— Как не помнить? Первый раз, когда я проходил тут, этих елочек еще и не было. Твоя бабушка шла по полянке… А после мы с одним… — Трофим Тимофеевич положил широкую ладонь на голову внука и ласково поворошил вихрастые волосы. — Вот таким же непоседой…
— С моим папой?!. Да, с папой?.. Расскажи, деда.
— Погоди. Вроде бы не время память ворошить, — кедровник начинается: тут нам надобно затаиться. Тут, брат, всякое может быть.
Витюшка, заинтригованный тайнами леса, приумолк. Ему очень хотелось спросить: «А медведи здесь ходят?» — но он сдержался.
В тени старого кедра они присели на валежину.
День был тихий, солнечный. Пахло хвоей да травой, убитой ранним морозом.
Нигде ни звука. Птицы, казалось, затаились на отдых. Полусонные кедры застыли, опустив к земле ветки с кистями длинной хвои. Лишь муравьи суетливо сновали по своей дороге, проложенной к муравейнику, что возвышался коричневой копной в конце валежины.
Год выдался неурожайный на кедровые орехи, и Трофим Тимофеевич пожалел об этом. Не мелькали, как бывало, белки, прыгавшие с дерева на дерево, не кричали горластые кедровки — черные птички с белыми крапинками. В далекую осень тут все было иначе… Стояли две палатки. Горел костер… По вечерам Вера Федоровна грелась у огня… Неподалеку трубили изюбры… Нынче еще рано для них. Но через недельку начнут свои свадебные игры. Остаться бы здесь да послушать на зорьке…