— Ты… одиночка! А я не живой, что ли? Худо сказала! Совсем худо!..
Он задумался: у Вовки нет отца. И вспоминать о нем Капа как будто не хочет. Жизнь может пойти по-хорошему. А его, Колбака Тыдыева, жена еще не знает. В его груди хватит тепла для парнишки. Он будет говорить о нем: «Мой балам». Если… если, все правда. Но пусть никто, никакой другой мужчина не смеет называть мальчика своим. Никто и никогда! Парнишка, она говорит, черноглазый? Хорошо! Волосы светленькие?! Ну, что же… может, потемнеют, когда подрастет. А то и так ладно. У сестренки Чечек тоже волосы не совсем черные…
Вскоре Тыдыев возобновил разговор, попросил метрики.
— Там они, — кивнула Капа в сторону Луговатки. — Я же говорю: мамкин сын. И мамка на Вовку получает деньги…
Вот уж этого совсем нельзя терпеть. Это большой обман!
И Тыдыев стал настаивать на поездке в Луговатку. Капа отговаривала: лучше съездить летом, по хорошей погоде. Она боялась, что муж пойдет в сельсовет и заявит, что нет больше матери-одиночки. Тогда бабушка выкинет Вовку. Придется брать парнишку к себе, а от этого жизнь может испортиться. «Сейчас Колбак говорит: «балам», «балам», а рассердится на что-нибудь — начнет попрекать «безотцовщиной». Знаю я их, мужиков! Сердца у них ненадолго хватает. А мамка обратно Вовку не примет: неинтересно без пособия-то!»
В мае Тыдыев объявил, что не согласен дальше откладывать поездку. Он готов поехать даже один. И Капитолине пришлось уступить.
В Луговатке он сразу же потребовал метрики. Пока вчитывался в каждую строчку, Акулина Селиверстовна, мать Капы, поджав синеватые губы, следила за ним раздосадованными глазами. Она злилась на дочь за то, что та нежданно-негаданно заявилась с мужем. Шила в мешке не утаишь. Соседи видели — по всей деревне разнесется: «Капка замужем!» До сельсовета слух дойдет, и тогда считай пособие пропавшим! Перестанут платить по доверенности. Жалко… Да еще, того и жди, прицепятся: почему сразу не сказали? Столько месяцев получали незаконно! В суд могут подать…
В метриках: «Кондрашов Владимир». И все. Отчества нет. У Тыдыева отлегло от сердца. Капа говорила правду — отца забыла. Все хорошо! Колбак подозвал жену, провел пальцем по пустой строке:
— Вот тут надо написать: Колбакович. А сюда добавить: Тыдыев. Кондрашов-Тыдыев.
— Я же тебе говорила!.. — подхватила Капа. — Можно. Место чистое!
— В сельсовет пойдете? — шевельнула побелевшими Губами Акулина Селиверстовна. — Ну и отвечайте сами за все! И забирайте своего Вовку! Даровых нянек нету для него…
Ее никто не слушал. Капа через огород побежала к лужайке, где играли дети:
— Сыночка!.. Золотко!..
Тыдыев шел за ней.
…Сегодня Акулина Селиверстовна пригласила родственников на блины. Первым примчался на новеньком мотоцикле Герасим Матвеевич, старший брат Капы. Увидев Бабкина у ворот, объяснил:
— Заехал позавтракать. Сестру поздравить. — И стал зазывать: —Ты заходи, Васютка, заходи.
У крыльца им повстречался черноглазый мальчуган со светлыми кудряшками на круглой голове. Он держал в руках кулек — первый в жизни дорогой подарок! К нему сбежались друзья — мальчуганы и девчушки, и он стал оделять всех конфетами:
— Тятька привез!.. Сладкие-пресладкие!..
— Посидим минутку, — говорил Герасим Кондрашов, пропуская Бабкина вперед себя. — Я в поле тороплюсь, но мы успеем все обсудить как следует. Для твоей же пользы. По-хорошему.
С порога он крикнул в горницу:
— Капитолина, свата к тебе привел!
Капа вышла в кухню и степенно поздоровалась. За ней показался Тыдыев.
— Как старший брат, — продолжал Герасим Матвеевич, — даю совет: принимай сад! Со всей славой! С почетом!..
— У меня мужик есть, — ответила Капа и глянула на Колбака. — Его дело решать, — с гордостью добавила она. — Там-то он зарплату получает!
— Поверь, зятек, — принялся Кондрашов убеждать Тыдыева, — не хочется мне славу в чужую семью упускать. Вставай в коренники, Капа — в пристяжки. На
513
опытной-то станции ты — под началом, а здесь будешь главным.
Тыдыев молчал.
— Правление тебя примет тоже на зарплату. Вот поверь мне — примет, — уговаривал Герасим Матвеевич.
— Так нельзя решать, — покрутил головой Тыдыев. — Я не. могу… У меня научная работа…
— Перевози виноград сюда. Делай опыты. Земли хватит…
Акулина Селиверстовна пригласила гостей в горницу. Вася сказал, что его ждут дома, но Кондрашов подхватил его под руку.
— Я тебя потом на мотоцикле доставлю…
В горнице снова повернулся к Тыдыеву:
— Васютка сад бросит… Тогда правление за деньгами не постоит, потому — положение безвыходное…
«А вот не брошу зря!» — мысленно возразил Василий, досадуя на неприятную болтовню Кондрашова, и решил до поры до времени не поддерживать разговора о передаче сада.
В день свадьбы гляденские девушки сходили в лес, нарезали веток березы, нарвали мягкой травы, в которой цвели голубые ирисы — кукушкины слезки. Ветки прибили к воротам, траву раскидали по крыльцу, цветы поставили в маленькую стеклянную вазу.
— Слезы-то у невестушки и без того льются, — сказала Фекла, помогавшая Кузьминичне стряпать печенье.
— А отчего она плачет?! — пожал плечами Витюшка, приехавший опять на все лето к деду. — Никуда ее не увезут: сама женится!
— Кто знает отчего? Может, от радости. Бывает так. А может, от тревоги. Как ведь поживется — никто не ведает. Моя Лизаветушка тоже вот…
— Рано тебе в бабьи дела нос совать, — прикрикнула на мальчика Кузьминична. — Ты не забудь сполнить, что я говорила. Да запрашивай подороже…
В комнате Веры разливались девичьи голоса:
Во саде, саде,
Во зеленом винограде,
Там ходила, гуляла
Красная девица.
Мимо этого сада пробегала
Тройка вороных коней…
Витюшка заглянул туда. Невесту уже нарядили в белое платье. В косу вплетали собранные на лугах анемоны, белые, как лебединый пух.
Родной батюшка не ведал,
Куда Вера сподевалась.
Из садика потерялась.
— Не потеряется! — рассмеялся Витюшка, протискиваясь к невесте; ухватился за косу. — Крепко буду держать!
— Погоди, постреленок!
— Не мни цветы! — закричали девушки, отталкивая его.
С улицы доносился звон колокольцев. Они умолкли у ворот. И тотчас же послышались крикливые голоса парней, требовавших выкуп. Витюшка поспешил туда; хотел выглянуть в калитку, но она была заперта на шкворень. Пришлось взобраться на высокий забор…
Приезжие наседали на защитников ворот. Дружка, — Витюшка узнал его по полотенцу, перекинутому через плечо, — достал поллитровку и подал парням. Те закричали;
— Мало!.. Только губы помазать!..
— За такую девку!.. Постыдились бы!..
Поезжане, прискакавшие на второй тройке, пытались оттеснить парней, но ворота оказались заперты накрепко.
Дружка отдал вторую поллитровку. Парням и этого было мало.
— Совести у вас нет! — рассердился он; сунул четвертинку. — Разорить хотите!.. Глотайте на здоровье!..
Парни расступились. У одного появился в руках топор, и заскрипели гвозди, выдираемые из столбов. Сейчас распахнутся ворота. Не опоздать бы на свое место… Витюшка сорвался с забора; падая, зацепился за шляпку гвоздя и разорвал рубашку… Ну и пусть будет рваная! Некогда думать о ней…
Вернувшись в дом, сел рядом с невестой и взялся за косу. Волосы у тетки были пышные, мягкие, но пальцы не могли обхватить их. Уцепился второй рукой. Вера ойкнула:
— Дергать — уговора не было!
— И цветок оборвал! — одна из девушек шлепнула парня по затылку. — Оголтелый!..
Взяла иголку и наскоро зашила ему разорванную рубашку.
Той порой все луговатцы вошли в большую горницу. Кондрашов, — это он был дружкой, — завел разговор с Трофимом Тимофеевичем:
— Уступите, родной батюшка, красну девицу…
— Так ведь я-то что же?.. — замялся старик. — Дочь, однако, надо искать…
Витюшка сжал пальцы в замок, дрожа от нетерпения: сейчас отыщут!.. Войдут!..
Но во двор въехала машина. К деду прошли еще какие-то люди и завели разговор.
— Эх!.. Не понимают, что ли? — ерзал на стуле Витюшка. — Тянут канитель!..
Среди приехавших были Шаров и Огнев. Павел Прохорович шутливо упрекнул Трофима Тимофеевича:
— Такого парня похищаете из колхоза! Передовика!..
— Не о том разговор, — отмахнулся Дорогин. — Вон человек, — кивнул на дружку, — все ваши замыслы выдал: дочь задумали увезти.
— На праздник только… Два дня — невелик срок!
— А парня-то, нашего Васятку, — вмешался Кондрашов, — навсегда…
У Витюшки устали пальцы, вот-вот выпустят косу… Ну долго ли они еще там?.. Кондрашов продолжал:
— Помню, весной стоит наш Васятка в поле, смотрит в сторону Глядена и губами шевелит. Я посмеялся: «Молитвы шепчет?» А он, оказывается, стихи про любовь!.. После вертелись около него девки — глазом не посмотрел!.. Все годы одна Вера была у него на уме! Вот он какой!
— Расхвастался! — упрекнул Огнев. — Привез бы весы — похвальбу взвешивать! Посмотрели бы, чья чашка перетянет…
Кондрашову напомнили про обязанности дружки, и он двинулся вместе с поезжанами в комнату невесты.
Едва они успели появиться на пороге, как Витюшка, боясь, что его начнут оттеснять от Веры, прижался к ее плечу и выкрикнул:
— Сто рублей!.. Ни копейки не уступлю!..
— Да ты что орешь? — развел руками Кондрашов. — Какие сто целковых?! Мы, чай, не занимали у тебя. Посторонись-ка чуток.
— За косу — сто!.. Дешевле не продам!
— Ах, вот как!.. Купец нашелся!.. Да у нас и денег таких нет…
— Тогда… поворачивайте домой. Ворота открыты…
— Погоди, малой… Сговоримся… Вот тебе четвертная!..
— Скупердяи!.. За такую косу жалеете! — закричали девушки. — Поглядите на красу!.. Продавец, покажи товар!..