– А зачем он мне? – Лаури наклонился к ней и засмеялся.
Смех такой знакомый, но сквозь волосы что-то блеснуло, какое-то плоское светлое пятно, и Клара испугалась. Должно быть, на голове у него шрам, и в этом месте волосы не растут. – Просто я пришел тебя повидать. Я думал, может, и ты хочешь меня повидать.
– Кой черт, с чего ты взял? – Клара старалась говорить порезче, чтоб унять дрожь. Неожиданно отвернулась, поглядела на луг, что тянулся до самой дороги, сплошь покрытый белым, невесомым пухом одуванчиков… наверно, она и сама сейчас вот такая белая и невесомая. А там, на обочине, стоит машина Лаури. – Ты зачем поставил там машину?
– Сам не знаю.
Но Клара подумала: это странно. Пришел пешком, к задворкам.
– Как ты меня отыскал?
– Мне рассказали. Только они думали, мне не надо сюда ехать.
– А ты-то как думал? Тебе чего надо?
Она смотрела на него в упор и вдруг почувствовала себя девчонкой: ей с этим не справиться, слишком все это страшно, ведь она знает, чего ему надо и что она ему скажет, так хорошо знает, будто годами, сама того не подозревая, в глубине души готовилась к этой минуте.
– Я приехал за тобой, лапочка, – сказал Лаури и взял ее за руку. Пальцы его скользнули чуть выше, сжали ее запястье, он легонько дернул ее за руку, точно хотел разбудить. – Малыш очень славный, – сказал он и кивком показал на Кречета. – Я сразу понял, что это твой… очень похож! Тут-то я и понял, что не ошибся адресом.
– Но… чего тебе надо? – повторила Клара.
– Ты что же, любишь этого Ревира?
Клара хотела ответить – и не могла. Губы ее приоткрылись, но слишком большую власть имели над нею глаза Лаури, слишком многого они требовали. Если он сейчас выпустит ее руку, она откачнется без сил и упадет…
– Я спрашиваю, ты его любишь?
– Не к чему мне никого любить.
Лаури засмеялся. Конец августа, а лицо у него не такое уж загорелое.
– Ты что же, и в дом меня не позовешь? Ужином бы накормила, что ли… который час?
– Да скоро ужинать, только у меня ничего не готово… я…
– Разве ты не хочешь, чтоб я остался?
Клара оглянулась – Кречет стоял на коленях, одной рукой он обнимал собаку за шею. Похоже, они шепчутся о чем-то или плачут вдвоем. Захотелось сказать Лаури – ведь это твой сын! – до того захотелось, что с минуту Клара не могла выговорить ни слова. Потом сказала:
– Ладно, заходи. Дам тебе поесть. Он нынче вечером не приедет.
– Очень великодушно с твоей стороны.
– Ты, верно, голодный.
– Да, я голодный.
– И похоже, устал… верно, долго вел машину.
– Правильно.
В дверях Клара оступилась, Лаури пришлось ее поддержать.
– Кречет, поди сюда! – окликнула она. Мальчик ждал на дорожке, он обратил к ним тихое, серьезное лицо. И Клара смутилась, сказала: – Нет, ничего. Ни к чему тебе… в доме жарко.
Она заплакала. Наверно, еще и оттого, что споткнулась на своем же пороге, это ее напугало, сбило с толку, Лаури засмеялся, взял ее обеими руками за талию и втолкнул в дом.
– Тут очень мило, – сказал он. – Но Ревир мог бы устроить тебя и получше.
– Сама знаю.
– И не обидно тебе?
– Мне ничего больше не надо… Я уж давно ему сказала, хватит покупать мне подарки.
Лаури прошелся по кухне, заглянул в гостиную. Тут у Клары повсюду – на столиках, на подоконниках – стояли цветы в горшках: и разлапистые, с широкими плоскими листьями, и кудрявые, вроде папоротника, и в листиках, крохотных, как почки, и фиалки, такие мелкие, что не заметишь, если не вглядеться поближе. Сейчас она смотрела на них глазами Лаури.
– Вот теперь у тебя и правда свой собственный дом, – сказал он.
Клара прошла за ним в гостиную, здесь было прохладно. Она все еще плакала сердитыми слезами. Лаури обернулся, сказал:
– Я вижу, ты стала взрослая.
– Да.
– Когда же это случилось?
– Когда ты уехал.
– Не раньше?
– Нет.
– Говорят, ты давно уже с ним живешь. Года четыре, что ли? Срок немалый, все равно как замужем.
– Да, – сказала Клара.
– Он тебе и правда нравится?
– Да.
– Что это у тебя? – Лаури протянул руку, взялся за медальон у нее на шее, маленькое золотое сердце на цепочке. – Да, славные вещицы он тебе дарит. Это дорогая штучка, верно?
– Не знаю.
– Ну а как его другая жена?
– У него только одна жена.
– А другие сыновья?
– Не знаю.
– Они на тебя не в обиде?
– Они, верно, меня ненавидят… ну и что?
– И не надоело тебе?
– С чего это?
– Да вот… сиди тут на отшибе и жди, пока он соизволит приехать к тебе в гости.
– Да ведь и с тобой так было, – сказала Клара и отстранилась. Лаури отпустил медальон. – Ты уж, верно, про все позабыл.
– Я ничего не забыл, – сказал Лаури. – Потому и приехал.
И тут Клару затрясло, прямо заколотило, дрожь поднималась по спине, тряслись плечи, руки, она и не подозревала, что на нее может напасть такое. Все годы, прожитые с Ревиром, одним махом вынесло на свет, вот они на виду и, пожалуй, сейчас вылетят за дверь, будто это сама Клара нетерпеливо выметает их метлой.
– Погоди, сейчас принесу тебе пива, – сказала она.
– Тебе холодно?
– Еще чего! – Она отвернулась. – Лето на дворе.
Она чувствовала – вот-вот ее снова затрясет – и вся напряглась. Лаури сел, а она пошла к холодильнику, достала две бутылки. И в окно увидела Кречета: стоит у сарая, один, совсем одинокий ребенок, растет и не видит других детей, а мать готова бросить его, предать, и в душе, верно, всегда знала, что так будет. А еще злейшее предательство – дать ему вот этого отца, который даже не подъехал на машине к парадному крыльцу, а пришел боковой тропинкой, ни за что не просит прощенья и уже распоряжается ими обоими. В отворенную дверь ей виден Лаури – сидит в гостиной, далеко вытянул ноги, лениво сложил руки на плоском животе.
Она присела на ручку его кресла. Выпила пива, и как-то оба притихли, что-то утихло у Клары внутри. Лаури сказал:
– Ездил я в Мексику, женился там.
– Что-о?
– Женился.
– Где ж твоя жена? – Клара очень старалась, чтоб голос не дрогнул.
– Не знаю.
– Да-а… вот это мило.
– Мы отделались друг от друга еще перед войной. Она там пробовала работать учительницей, хотелось ей чем-то заняться. Она родом из Далласа. Я так думаю, – Лаури закрыл глаза, прижал к сомкнутым векам бутылку, – я думаю, мы были влюблены, а потом что-то произошло. Она изводила меня и сама извелась. Боялась, что я бегаю за каждой юбкой.
– Какая она была?
– Не знаю. Как описать человека? Я никого не умею описать. – И прибавил: – Волосы у нее темные.
– А-а.
– Это уже давно было. Она со мной развелась.
– Развелась?
Очень странное слово, очень казенное, поневоле начинаешь думать про полицию, про суд и судей. Клара во все глаза уставилась на Лаури, точно хотела разглядеть, что переменил в нем этот развод.
– А теперь ты ничего, всем доволен? – спросила она.
Лаури засмеялся. В углах рта у него морщины. На миг закружилась голова: чужой человек! Кто он такой?
– Это зависит от тебя, лапочка.
– Да чего тебе от меня надо? Подлец ты! – горько сказала Клара. – Я теперь не сама по себе, у меня ребенок. И я выйду замуж.
– Вот это мило.
– Да. Он на мне женится.
– Когда же свадьба?
– Ну, попозже. Через несколько лет.
– Когда?
– Когда помрет его жена.
Лаури ухмыльнулся, хотя ничего смешного тут не было.
– Так, значит, ты сидишь тут и ждешь ее смерти? В городе говорят, она хворая, но она хворает уже десять лет. Хочешь ждать еще десять лет?
– Мне тут хорошо.
– Хорошо торчать вот так одной?
– Я не одна, черт возьми совсем. У меня есть Кречет. И Ревир тоже, – прибавила она. – Мне сроду больше ничего и не надо было, только дом, свой дом, чтобы все устроить по-своему. У меня и собака есть, и кошки… И цветов сколько… и вот занавески я сама шила…
– Это все очень мило, Клара.
– Ага, мило, – подтвердила она. И отпила из горлышка. – Ты у меня ничего этого не отнимешь.
– Ты можешь сама все это бросить.
– А Кречет?
– Он поедет с нами.
– Куда ж это ты собрался? Ишь какой умный. Всегда у тебя свои планы, всегда ты знаешь, куда едешь. – Клара стиснула зубами горлышко бутылки. Лаури смотрел на нее так, словно вдруг, после стольких лет, пожалел ее, пожалел – и сам удивился. – Ты сегодня здесь, а завтра там, прикатил и опять укатил, я ни про что больше думать не могу, только про тебя, а ты взял и укатил – и крышка… И черт со мной. Никого не признаешь, только себя одного.
– Не надо злиться, лапочка.
– Стервец ты, только о себе и думаешь, что, неправ да? Взял и укатил, бросил меня, а теперь вон явился – сколько это прошло, четыре года? А я, значит, люби тебя, езжай с тобой… может, опять на три дня на побережье? А потом ты подвезешь нас с малышом обратно и дашь пинка под зад…
Лаури откинулся на спинку кресла. Лицо у него было усталое.
– Я не так о тебе думал, лапочка, – сказал он. Понимаешь… я думал, что не на такой женщине женюсь.
– Сама знаю.
– Мне надо было другое, лапочка. С тобой нельзя было поговорить.
– А с той, в Мексике, можно было, да?
– Да.
– Может, поэтому ты ее и бросил? Раз она уж так тебе по вкусу, езжай и отыщи ее, – в бешенстве сказала Клара.
– Она мне не нужна.
– А я на кой черт тебе сдалась?
– Я устал разговаривать.
– Чего? Как это?
– Я устал говорить и думать, как она. Устал думать.
Клара опять поднесла к губам бутылку – только бы одолеть эту мерзкую, ненавистную дрожь. Чувство такое, словно собственное тело отдаляется от тебя, выходит из твоей власти и не желает больше слушаться.
– Я тогда вступил в армию, лапочка, – сказал Лаури. – Вернулся в Штаты и пошел добровольцем, как раз вовремя.
– Это как же?
– Побывал в Европе – знаешь, где Европа? Мне нужен человек, который этого не знает.