То ли сытым был этот вампир, то ли очень злым, но кусать меня он не бросился, только гортанно взрыкнул и низко заворчал, поглубже вонзая когти в мои плечи. Прижал к себе спиной, как девку какую, хвост стиснул коленями – не отмахаться, и вбурился когтями. У меня кровь в ушах зашумела и слезы брызнули. И не вывернуться, зараза!
В первый миг моё тело не осознало, насколько невыносима боль от ядовитых когтей в разорванных плечах, а потом меня этой болью огрело от макушки до хвоста, как веслом. И понял, что ору во всю глотку.
И еще понял, что сейчас отключусь, потому что выносить такое невозможно. Вот прямо сейчас. Отрублюсь и повисну чешуйчатым чучелом в руках пыхтящего кровососа. И хоть ешь меня, хоть на части рви, хоть как хочешь пользуй. Угораздило ж так попасться!
Но если судьба окунает тебя мордой в грязь – ныряй поглубже: как знать, что найдется на дне?
Я извернулся, всхлипнув от боли, и впился зубами в руку вампира.
Как он взревел – любо-дорого, у меня аж в башке зазвенело. А может, не от рева зазвенело, а от его яда. И чем ясней я понимал, что отключаюсь, тем сильнее вгрызался в его руку.
Что вампирья кровь воняет болотной гнилью – это я понял с самого начала наших с Оркой похождений. А что она и на вкус как болотное дерьмо – это я только теперь узнал, хотя, конечно, я никогда не пробовал болотного дерьма, но что еще это может быть? Я держал вампира зубами крепко-крепко, хотя внутри все переворачивалось от мерзостного вкуса и вони, и в ушах шумело, и перед глазами плыло, и сжатый его коленями хвост уже начал отниматься, и отчего-то еще ноги похолодели.
Наверное, всё это произошло очень быстро, потому что только теперь я услышал, как орет и топает Орка, а потом увидел её мясистую тень. Я еще сильнее вцепился зубами в вампира и даже зарычал, кажется.
А потом ноги отнялись вслед за хвостом, в разорванных плечах что-то загорелось, и я наконец отрубился к древовой матери.
Я не помер. Так и не понял, обрадовался этому или нет.
В себя я пришел ненадолго, да и не то чтобы очнулся – как будто вынырнул из-под воды, чтобы воздуха перехватить. Паршиво было до ужаса, и я тут же пожалел, что не остался в беспамятстве. Да еще Орка над ухом скулила, как псина пнутая.
– Только не умирай, Хвостатый, не умирай, – все шептала и шептала она, и покачивалась туда-сюда, судя по шуршанию одежды, и держала меня за руку.
Как же тяжко, зараза. Даже глаз разлепить не могу. Ног не чую, хвоста тоже. А плечи чую, но лучше бы не. Горят, как в топке. От гнилой вампирьей крови бурлит и возмущается в животе. Язык огромный и шершавый. Пить хочется – помираю.
Или просто помираю. Крепко меня приложила эта скотина.
– У меня ведь никого нет, кроме тебя, – сказала Орка, и голос у неё был такой, словно что-то давит на горло.
Я бы фыркнул, если б сил достало. С чего она взяла, что я у неё есть? Чокнутая. То ли оттого чокнутая, что орчиха, то ли оттого, что женщина. И те свернутые, и другие.
Зачем она меня вытащила? Ненормальная. Только дольше буду мучиться. Добила бы лучше.
Вот зачем дух Древа послал мне в союзники эту орчиху? Помереть спокойно – и то не даст.
Долго я провалялся наполовину в беспамятстве. То нырял в глубины мрака и блуждал там среди горящей черной воды, то выныривал обратно, потому что меня звала Орка. Ну как звала – ныла без конца. Причитала и стенала. Не помирай, Хвостатый, не помирай.
Так достала своим скулежом, что я всерьез хотел сдохнуть, чтобы больше её не слышать. Но как сдохнуть – я не знал, потому продолжал болтаться между черным жаром и Оркиным нытьем. А потом понял, что ни покоя мне не дадут, ни помереть не позволят – и пришел в себя просто потому что ничего другого не оставалось.
Оказалось, отлеживался я в нашем подвале. Что Орке достало сноровки побороть того укушенного вампира – меня не удивило. Кровосос, небось, и когти не успел вытащить из моих плеч, так глубоко в них зарылся, скотина. Что Орка меня дотащила досюда – тоже нормально, она большая и сильная. Если меня что и удивляло в этом дурацком спасении, так лишь то, что она проявила способность действовать, а не прямо в логове упала на задницу и принялась причитать.
Поначалу я просто целыми днями валялся, дремал или плёл фигурки из длинных соломинок и лозинных веток, которые таскала Орка. А потом понемногу начал обращать внимание на её странное поведение. То есть, более странное, чем раньше.
Орка смотрела то испуганно, словно я мог её сожрать, то жалобно, будто я снова помираю. А ведь ни то, ни другое. Я чувствовал на себе её взгляды исподлобья, и всякий раз, когда поворачивался – она быстро отводила глаза. Я знал, что она следит за мной все время и как будто не хочет выпускать из виду.
Она боится, что я сбегу? Как, ползком? Или ей так уж невыносима мысль, что в охоте на вампирах приходится делать перерыв? Жалеет, что спасла меня и связала себе руки, прикидывает, как половчее пристукнуть, пока я не набрался сил? Что-то произошло, пока я валялся без памяти?
Чем больше я приходил в себя, тем больше меня напрягали эти взгляды, тем больше я задумывался. Но придумать ничего не мог, а спрашивать не торопился. Вряд ли она ответит.
А потом я постепенно начал понимать.
И снова пожалел, что не сдох.
– Почему меня разносит?
Она смотрит исподлобья.
– Я не знаю.
– Как это – не знаешь? Я скоро тебя перегоню вширь и ввысь! Ящеры такими не бывают! Я что, превращаюсь в долбаного орка?
Молчит, отводит глаза.
Непривычно быть таким высоким, подними руку – коснешься потолка. Ох, как я удивился, когда первый раз поднялся с постели и понял, каким большим стал!
– Почему я не похож на себя? Почему я всё время хочу жрать? Почему вся еда безвкусная?
Орку передергивает, она отводит глаза.
– А это? – я открываю рот пошире, чтобы она могла видеть мои зубы. – Что это такое? Я теперь змея, что ли?
– Орк-змея, – тихо бормочет она и вдруг начинает хохотать.
Я хочу залепить Орке пощечину, но боюсь, что выбью ей зубы или сверну шею. Очень уж сильным я стал за каких-то пол-луны. Не то чтобы меня волнует её шея, но Орка – моя единственная связь с миром вне подвала. Выходить отсюда я остерегаюсь, примут еще за не пойми какого монстра и забьют ухватами.
Да я и сам себя бы забил ухватом, до того мне жутко. Когда собственное тело Когда собственное тело перестаёт быть твоим, перерождается в огромный кусок непослушной и чуждой плоти – как с этим справляться? Чему можно верить, если даже себе нельзя? Что остается постоянного, за что ухватиться?
Швыряю в стену кувшин с водой. Силища во мне теперь такая, что кувшин разлетается вдребезги. Странно, что стена устояла.
– Что со мной происходит, древова мать?!
От моего вопля на чердаке мыши обделались, наверное. Орка вздыхает:
– Ты знаешь.
Хватаюсь за голову. Ладони непривычно широкие, и я думаю, что мог бы раздавить свою башку, как орех.
– Почему ты просто не дала мне сдохнуть?
Орка молчит. С высоты моего нового роста она выглядит не такой уж здоровякой.
– Я не превращусь в… я не стану… – язык вдруг оказывается огромным и неповоротливым, и я не могу выговорить это слово. – Не стану. Так не бывает. Или бывает? Что ты молчишь, твою орочью мать?! Ты знала, знала, да?!
– Нет же! – Орка тоже повышает голос. – Я думала, это байки! Никто не знал наверняка, некоторые охотники только пересказывали это, как сказку. Никто не был уверен! Про это даже не говорили всерьез! Я тоже не знала!
– Хотела проверить? – голос у меня дрожит, и это бесит еще сильнее. – Ты для этого меня вытащила? А меня ты спросила?
– Я не могла тебя бросить! – орет она уже во весь голос, и мыши на чердаке обделываются снова. – Даже если бы знала наверняка! Я не могла! Что бы я делала без тебя?!
У неё в глазах блестят слезы. Омерзительное зрелище: широкая складчатая морда с мокрыми покрасневшими глазами.
– Если этой… если этим можно заразиться, то можно и вылечиться. Можно, поняла? Нужно узнать, как. Ищи. Ищи в своих долбаных книжках, грамотейка!
Сжимаю кулаки. Какие они огромные, древов ты корень.
Я знаю, что Орка ответит. Я всё понимаю. Но мне нужно это услышать, обязательно нужно, чтобы перестать без толку метаться, чтобы понять окончательно…
– Я же тебе сказала, – устало говорит Орка, – ни книги, ни охотники даже не знали наверняка, сказки это или нет. Нигде не написано, как тебя вылечить и что делать дальше. Никто не знает.
Выходить из подвала я теперь мог только в темноте, чтобы не попадаться на глаза хозяину спального дома и другим гостям.
Я понимал, что перепугаю их до смерти, хотя даже толком не знал, как сейчас выгляжу. Разглядеть свое лицо мне было негде, разве что в тарелке с супом или в кружке с мёдом, а там много не насмотришь. Приходилось прикидывать наощупь. Лицо, в общем, не очень-то изменилось, разве что стало шире, да клыки еще вылезли. Небольшие, тонкие такие клычки, ничего жуткого. А вот тело все больше напоминало орочье, только в чешуе. В общем, показываться на глаза чужакам в таком виде не стоило, потому если я и ходил на улицу – только ночью. Без всякой цели. Просто гулял по улицам городка, шел куда глаза глядели, словно мог уйти от себя.
В темноте я стал видеть куда лучше, так что в любую ночь мог убраться куда угодно, далеко-далеко отсюда. Но мне некуда было пойти. Меня раздражало, что Орка этого не понимает и облегченно вздыхает всякой раз, когда я возвращаюсь в подвал. Она не спала, ждала меня, хотя и делала вид, будто дремлет.
Возвращался я под утро, до восхода солнца. Я не видел его очень давно, но, странное дело, совсем по нему не скучал. Дневного света мне не хотелось, слишком уж он яркий. Даже прямой взгляд на светильник с жиром вызывал неприятную резь в глазах.
Со временем жрать я почти перестал, хотя голод меня мучил все время. Но еда стала безвкусной, как опилки, и я ел, только когда Орка подсовывала миску мне под нос. Ел, чтобы не падать без сил.