Она извивалась подо мной, хрипела и не могла вырваться. Слишком уж я стал здоровым и сильным. Не хуже орка.
О, Древо, я напал на союзника! На со-ратника, который спас меня от верной смерти!
Честное слово, я почти плакал от стыда и злости, когда пил кровь Орки, но никак не мог остановиться, не мог насытиться. Я хотел отпустить её, оттолкнуть, схватиться за голову, и забиться в угол, и колотиться лбом о стену, пока не отключусь. Но я не мог отпустить Орку, даже когда почувствовал, что она перестаёт биться в моих руках.
Только когда она затихла, я тоже замер и какое-то время лежал на ней, не желая открывать глаз. Потом медленно вытащил клыки из Оркиной шеи, уставился на следы укусов, на кровавые синяки на её серой коже.
Провел языком от её плеча до уха.
Понятия не имею, откуда пришло это движение. Оно тоже было не моим. Как будто тварь, в которую я превратился, издевательски подмигнула мне, закрепляя свою победу.
Я ушел ночью, оставив тело Орки лежать на полу. Выгреб из подвала всё, что могло пригодиться, да и скрылся в лесах. Кое-как я их помнил, эти леса, даже мог найти лёжки убитых нами вампиров, и собирался пересидеть в склепе или на заброшенной вырубке, пока не придумается, что делать дальше.
Убив союзника, я потерял право называться древ-ним. Я теперь никто, еще больше никто, чем все последние годы, после того, как лишился своего Древа и семейства.
Что же я не подох в той вампирьей пещере?
Я обосновался в подполе давно разрушенного дома, где прежде жила лысая пузатая вампирша. Что-то меня привело именно сюда, не иначе – привык я к подвалам за прошедшие месяцы.
На стене висел натертый медный лист, и в нем я разглядел наконец свое отражение. Здоровый я стал – и впрямь как орк, ну или как тот вампир, которого я покусал. Чешуйки на лице серые, на щеках отливают угольным, глаза уехали вглубь, отчего кажутся меньше – зато из зеленых стали бурыми, а видят в темноте не хуже совиных. И клыки торчат из пасти, конечно. Маленькие, и впрямь как змеиные.
В общем, загляденье, а не ящер. Поначалу я шарахался от своего отражения и даже хотел снять этот медный лист к древовой матери. Но не снял, потому что морда моя от этого лучше б не стала. Вот такая она теперь, придется смириться, другой морды у меня для себя нет.
И я впрямь довольно быстро смирился. Со всем.
Подманивал еду из окрестных деревень. Не держал в логове живых, пил их сразу, пока они не помирали. Не представляю, как можно остановиться, когда пьешь кровь, и она тут же наполняет собою каждую жилку, бурлит в теле, играет, кружит голову – в общем, эта штука оказалась забористей мёда. Я думал, что если б попробовал кровь в прежней, древ-ней жизни, она бы мне понравилась не меньше.
В отличие от большинства других вампиров, на детей я тоже охотился.
Не понимаю, почему со-братья обычно этого не делают. Даже в горных восточных логовах почти не попадалось мелкой еды. По-моему, очень странно ею пренебрегать: напиться хватает, приманить легко, а визжат все одинаково, что взрослые, что дети – орут так, что уши, наверное, закладывает даже у заморских вампиров.
Ах да, разъяренные родители с вилами. Конечно. Я об этом не беспокоился, поскольку не собирался задерживаться в этом логове дольше, чем на половину луны.
Мне просто нужно было подумать. Я всё больше уверялся, что вампиры мне нужны – у меня наконец может появиться новая семья. Настоящая, а не такая, где я буду чужим сиротой, принятым из жалости.
Странное дело: в это время я наконец позволил себе вернуться в мыслях к моему древ-нему семейству и отчаянно потосковать за каждым, кого потерял. Я удерживался от этого в течение пяти лет, во всяком случае, очень старался не думать, не ворошить в памяти то, чего уже нет. Только во снах мне иногда являлись воспоминания из прошлой жизни и хуже всего были те сны, в которых я помнил, что все со-родичи погибли, и пытался убедить в этом их самих. А они смеялись и говорили: вот же мы, Тимд’жи, мы живые, мы рядом, ты будешь печёную рыбу? В конце концов я сам начинал верить, что ошибся, что сном была ночь состязаний и агонги… потом я просыпался.
Но отчего-то именно теперь, когда я опозорил себя бесповоротно, когда утратил право даже произносить их имена – теперь я разрешил себе перебрать в памяти всё то, что она хранила из моей древ-ней жизни.
А про Орку думать я себе запрещал. Но она всё равно лезла в мысли так и вот эдак.
Когда я начал пить кровь, во мне понемногу стала просыпаться иная память, не связанная с тем, что мы делали в последние месяцы. И помалу на эту новую память я начинал опираться всё больше.
Теперь я знал, откуда берутся вампиры, и почему они обычно обитают вразброску, и что нет никакого закона, по которым семьи собираются вместе.
Вампиром можно и родиться, и стать, но и то и другое случается очень редко. Молодые вампиры живут поодиночке – так проще скрываться и не приходится ни с кем делить добычу. Они обустраивают свои логова как хотят, роют туннели и новые норы, расширяя жизненное пространство. Изыскивают всякие способы приманивать еду и очень веселятся, когда она попадается на простейшие уловки.
Но со временем в вампирах зарождается тоска. Никто не может жить в одиночестве вечно. И когда тоска становится нестерпимой – вампир отправляется в семью. Он чует, куда нужно идти, чтобы встретить со-братьев.
Пускай новообращенные и молодые вампиры подолгу живут одни – я нахлебался одиночества до обращения. Мне всегда хотелось снова стать частью семьи, и теперь у меня появилась такая возможность и право.
А что для этого пришлось потерять все прочие возможности и права – так оно того стоило, как по мне.
Подумать только, когда-то я думал, что могу найти Семью за три-четыре дня!
Прошло две луны. Я оказался далеко-далеко от тех мест, где начинал свой путь. У меня были сбиты в кровь ноги и кое-где стерта чешуя. Я выглядел так, словно ночевал в оврагах и почти не жрал – в общем, оно так и было. Иногда я ловил чего-нибудь типа ежа или птиц в гнездах, а однажды перед рассветом поймал рыбака – о, это был подарок судьбы!
И вот – я наконец на месте. Чутье привело меня сюда, и где-то здесь ждет меня Семья.
Передо мной – политый лунным светом склон холма, а на нем – большой поселок, давно мертвый и разрушенный, густо заросший сорняком и молодыми дубрами. Понятия не имею, что тут случилось – болезнь, война? Плевать.
При поселке, в низине у речки – огромный погост. Он очень старый и заброшенный – но очень живой. Я не сводил взгляда с него, пока шел, я почти бежал, но всё равно мне казалось, что это заняло еще две луны. Ночной воздух здесь пах тиной и хрустящей зеленью – почти как в Озёрном крае.
А потом сухая калитка хлопнула за моей спиной – словно закрылась дверь за всем, что было прежде.
И тут меня потащило, как на веревке. Меня повело. Могильные плиты, упавшие оградки, какие-то надписи на камнях, кое-где бревнышки, чтоб посидеть рядом, один раз я споткнулся о ручку вросших в землю грабель. В ночи тут даже для вампира темновато. Меня вело к самой дальней, самой заброшенной с виду части погоста, где ограда давно развалилась и утонула высоченных зарослях живокости.
Позеленевшие могильные плиты и даже большой семейный склеп в стороне. Мне не к нему. Мне сюда, к этим серым камням, что истерты дождями и ветром. Меня притащило к замшелой, очень старой плите, покрытой слоем грязи. Пришлось отколупывать её, чтобы прочесть надпись. Она была очень важна, я чувствовал это.
Сухая грязь отпадает кусками, осыпается с тихим шорохом, открывает передо мной надпись. Единственное слово: «Обернись».
Ночное кладбище – удивительное место. Только здесь тоненькая девушка в легком платье пугает сильнее, чем пьяный орк с дубиной.
От неё исходила невероятная мощь, потому что она жила очень долго – наверное, две или три сотни лет. Тоненькое тело – сплетение чистейшей темной Силы, бледное лицо – спокойно-равнодушное, глаза – умные, цепкие. Даже невампирское зрение, наверное, различило бы их блеск.
Беда у разумных монстров с глазами. Всегда они нас выдают.
Мне хочется упасть перед Ней на колени и плакать от счастья. Я нашел Её. Я нашел их всех. Теперь у меня будет Семья – снова, после долгих-долгих лет. Никогда я не хотел признавать, как давит на меня одиночество. Древ-ние – стайные существа, и бывшие древ-ние – тоже.
Она читает мысли каждого вампира Семьи и чувствует их желания. Даже во время жизни на родине, в своем древ-нем гнезде, я понятия не имел, что такое настоящее единение – такое, как в вампирской Семье. Что такое настоящая преданность – такая, которую испытывают вампиры в отношении главы своего семейства, Вышнего. Адитии ничего подобного и не снилось, разве что наше отношение к Древу могло передать этот восторг и трепет, но Древо не было одним из нас.
– Ты пришел.
Голос хриплый, будто простуженный. При его звуках у меня сжимается в груди и перехватывает горло. Я тяжело опускаюсь на одно колено и чувствую, как в груди что- то дрожит, как готовится заполниться пустота, живущая там после смерти моего Древа. И всё, чего мне хочется в это мгновение – тряпкой распластаться перед Вышней и возликовать, потому что моя жизнь снова обрела смысл.
Нет, не так – Смысл. Острее и выше, чем когда-либо.
Она понимает и принимает меня без лишних слов, хотя еще не может читать моих мыслей и побуждений. Но Она знает, как это происходит, ведь и сама когда-то была такой же, как я.
За Её спиной появляются другие вампиры. Какое большое у меня семейство. Какое прекрасное у нас будущее.
– Ты хочешь стать частью Семьи?
Я сжимаю руки в кулаки изо всех сил и киваю – просто киваю, хотя мне хочется выть от восторга. Перед глазами все плывет, и я смаргиваю слезы. Сердце моё колотится быстро-быстро.
С трудом поднимаюсь на ноги. Я должен стоять перед