Гномы громко захохотали, немедленно наполнили кружки пивом и предложили выпить за кормчего Гурна, который так хорошо говорит. В таверне к этому времени остались только гномы и несколько людей, все эльфы же покинули заведение при первых громких выкриках от гномского стола, что осталось незамеченным самими гномами, но причинило глубокую печаль хозяину заведения.
Выпив пиво, Гурн отер с усов пену и продолжил свой рассказ:
– После того, как гном отбыл из шатра, конунг Айгонэль объявил о покупке медведя, который уже почти обучен плясать, и которому потребуется обеспечить надлежащий уход и строгую дрессировку. Тогда же нашли медвежачих – их-то и знает тот торговец с рынка. Он отзывается о них как о людях опытных, с хорошей удачей и умеющих складно говорить – потому они и сумели получить это место, хотя на него было достаточно и других охотников. Проведя сколько-то времени со зверем, они говорили, что этот медведь совсем не походит на животных, которых растят для представлений с рождения – но не похож он и на дикого зверя, никогда не удалось бы ничему научить медведя, пойманного во взрослом возрасте. Они говорили, что медведь совсем не боится людей, не доверяет им и не нуждается в них, но он никогда не пытался причинить вред никому, кто был с ним добр. Что медведь способен учиться хорошо и успешно, но только при особом расположении духа, в другое же время он проявляет не звериный ум и хитрость, чтобы уклониться от нежеланных занятий.
– Всё это любопытно, Гурн, и ты хороший рассказчик, – заявил один из воинов, молодой Бимлифур, – и ты прав, что история выглядит не вполне обыкновенной. Но твои слова не убеждают меня в том, что этот медведь – непременно берсерк.
Бимлифур был высок для гнома, широк в плечах, длинноног и довольно гибок, и охотно использовал это преимущество в драках. У Бимлифура еще не выросла густая борода, потому он не имел полного голоса в команде, но все ценили его за острый ум и умение подмечать необычные вещи.
– Ты говоришь верно, – согласился Гурн, – но дай мне досказать! Когда медвежачие поведали о своих наблюдениях конунгу и сказали, что это самый странный зверь, с которым им доводилось иметь дело, конунг стал бледен и хмур, затем пришел в волнение и обругал их, пообещал выгнать и взять на их место других медвежачих, знающих своё дело лучше. Одна же из дочерей конунга, очень молодая и не слишком умная эльфийка, слыхала этот разговор, и потом со смехом поведала медвежачим, что доверенный им зверь – вовсе не зверь, а заколдованный гном- берсерк. Что он был продан конунгу собственным родичем, который хотел поквитаться с ним за какую-то обиду, и что на его ошейнике закреплена пластина с давним гномским заклятием, усыпляющим разум берсерка, и она не позволяет ему снова превратиться в гнома. И медвежачие задумались над словами эльфийки, поскольку на ошейнике необычного зверя действительно была закреплена серебряная пластина со странными письменами, о чем дочь конунга не могла узнать сама, ведь никто из домочадцев не осмеливался подходить к медведю близко.
Собравшиеся выразили возмущение таким вероломством, однако признали, что подобное могло произойти: всем было известно, что родственная вражда способна вынудить на гнусные поступки даже достойнейших гномов, и что еще не повсюду забыт древний гномский язык заклятий, при помощи которых можно творить ужасные вещи, и что серебро, укрепленное таким заклятьем – единственное, что может быть сильнее берсерка.
– После этого, – добавил Гурн, – медвежачие несколько раз словно невзначай упоминали при конунге о берсерках, и всякий раз он бросал тревожный взгляд в сторону медвежьего загона. В конце концов медвежачие убедились, что дочь конунга говорила правду, и решили покинуть эти края сразу после праздника Глевэля Сильного, поскольку опасаются берсерка и того, что может произойти в будущем, если выбитое на пластине заклятье вдруг потеряет силу.
– Вот почему я знаю, что этот медведь – мой сородич- берсерк: потому что сам Айгонэль это знает! – снова заговорил Рурин и опять с силой ударил кружкой об стол. – И вот почему я знаю, что конунг Айгонэль не согласится продать или обменять его – ведь медведя он использует как способ поквитаться с берсерками за своего предка! Это способ, достойный труса, и все зачатки уважения к конунгу, какие я прежде мог испытывать, исчезли без следа, когда Гурн поведал мне эту историю!
Все решительно согласились, что лишь существо с самой гадкой сущностью способно на такую низость, как взять лишенного силы берсерка и превратить его в пляшущего медведя.
Затем все принялись оживленно обсуждать, как им освободить зверя, ибо к тому моменту не осталось за столом гномов, которые не уверились бы в справедливости слов Рурина и Гурна и всей душой не пожелали бы содействовать освобождению плененного собрата.
Некоторые гномы (по большей части среди них были самые молодые) настаивали на том, что нужно отбить медведя на завтрашнем празднике. Но Бимлифур, а слово его имело вес среди молодых, не поддержал этого предложения, отметив, что для начала им пришлось бы прорваться в праздничное коло, а это само по себе может быть непросто, что драка может завязаться вдали от того места, где будет находиться медведь, и это сильно усложнит их задачу.
Гномы старшего возраста, в их числе и Гурн, предлагали подкупить медвежачих и увести зверя ночью. После долгих споров это предложение тоже отвергли: медвежачие могут не пожелать пойти на сделку с незнакомыми гномами и будут опасаться навлечь на себя гнев Айгонэля. Более того: они способны предупредить его об опасности, и тогда зверя станут охранять более тщательно, чем теперь. Штурмовать же двор конунга малыми силами одной своей команды – занятие опасное и бессмысленное.
А значит, оставалось одно: отбить медведя в дороге, когда его повезут на праздник.
– Нам потребуется большая удача, чтобы придумать такой план и исполнить его, – отметил Рурин. – Но все вы, кто плавает со мной много лет, и вы, кто сопровождает меня в этом походе впервые, – все вы знаете, что удача моя хороша! Разве не я провел вас через Гибельное Колено при самом густом тумане, что только может опуститься на воду в это время года? Разве не со мной вы осуществили так много удачных набегов на людские прибрежные селения? Кто, если не я, привел вас в края, где так много богатств, драгоценных каменьев, тучных стад и всякого добра, за которое дают хорошую цену на южном побережье? Мы долго странствуем, но до сих пор потеряли лишь пятерых из команды, причем только трое из них пали в сражении!
Гномы согласились, что это были справедливые слова, что Рурин действительно повел их в добрый поход, что удача его велика и, без сомнения, распространяется на всех, кто вышел в море на его корабле. Ибо те трое, что погибли в сражении, получили хорошую смерть и забрали с собой куда большее число противников, а об оставшихся двоих сожалеть не стоит: раз уж они выпали спьяну за борт, значит, так было угодно морским богам.
Придя таким образом к согласию, гномы вскрыли новый бочонок пива и стали обсуждать, как они будут воплощать в жизнь задуманное.
Чествовать Глевэля Сильного многие эльфы принялись с раннего утра, потому к полудню, когда начались гуляния в праздничном коло, гости были уже основательно пьяны. Утратив медлительность движений и вычурность речи, свойственные им в обычные дни, эльфы плясали, пели и хохотали, словно какие-нибудь люди. Они размахивали кубками с вином, и сладкие брызги летели во все стороны, привлекая летучих насекомых, но никто не огорчался по этому поводу: все были слишком пьяны и веселы, чтобы обращать внимание на что-то столь мелкое, как муха или пчела.
Повсюду стояли яркие шатры и прилавки торговцев, показывали своё искусство фокусники и музыканты, пахло сладостями и жареным мясом, в избытке приготовленными для гостей. Отовсюду звучали крики зазывал, взрывы смеха, музыка и голоса гуляющих, а также звуки несерьезных потасовок там и сям. Наиболее трезвые эльфы состязались в стрельбе из луков или пытались взобраться на политый маслом столб, на вершине которого был закреплен приз – плечная накидка из меха северных белок. Каждый, кто выходил поражать мишени на стрельбище или карабкаться на масляный столб, был встречаем ободряющими криками собравшихся и советами – как лучше действовать, чтобы достигнуть желаемого. При этом никто из советчиков не торопился испытать собственную удачу, предпочитая наблюдать за потехой со стороны.
Ветер далеко разносил все эти звуки и запахи, призывая всякого, кто еще не присоединился к гуляниям, сделать это как можно быстрее. И эльфы, везущие клетку с пляшущим медведем, были довольно мрачны духом, поскольку выезд сильно задержался, а это отдаляло момент, когда им удастся исполнить свою работу и стать частью весёлого праздника, выпить кубок-другой вина в память о подвигах Глевэля Сильного и предаться прочим развлечениям.
– Наш поезд выглядит почти столь же внушительно, как если бы мы везли на гуляние одну из дочерей конунга, – промолвил вполголоса один из медвежачих, и другой согласился с ним.
Помимо медвежачих, эльфов было восемь: один возница и семеро охранников, что ехали верхом рядом с возком и позади него. Никто из них не ожидал каких-либо неприятностей по пути и никто не понимал, отчего конунг велел держать клетку накрытой тканью и бдительно следить за дорогой. Двор конунга находился недалеко от праздничного коло – его было хорошо видно после спуска с холма и поворота дороги, так что подготовка медведя к этой поездке заняла значительно больше времени, чем требовала сама поездка. Сам Айгонэль собирался появиться на празднике позднее, поскольку эльфы считали, что конунгу не подобает пить вино до полудня. Тогда же, после полудня, и должно было состояться представление с медведем.
Все мысли медвежачих занимало предстоящее выступление: они не были вполне уверены, что своенравный зверь охотно спляшет перед публикой, но всё же рассчитывали, что он покажет пару трюков, даже если будет пребывать в сварливом настроении.