Круто заломленная бровь, наконец, съехала на место.
- И ты ее там убил. - Не вопрос - размышление вслух.
Но Эд все-таки решил, что подтвердить не помешает.
- Да.
- У нее дома. На Са-до-вой… - с намеком, непонятным и оттого еще более раздражающим.
- Да, - губы пересохли, и он облизнул их, ощутив густой соленый вкус.
Толстяк вздохнул. Внезапно повернулся к нему с еще одним, похоже, только пришедшим на ум вопросом.
- Тебя кто-то видел?
Эд ненадолго задумался. Покачал головой.
- Нет, это было на заднем дворе. Там деревья густые, и цветы выше забора. Соседям не разглядеть.
- Соседям? - мужчина бросил на него резкий, преувеличенно внимательный взгляд.
- Ну да, там эта… девочка, школьница, живет, старуха с собачкой еще, Леня-алкаш… Да много кто! Вы проверьте - поспрашивайте, может, кто и видел! - Эд вдруг уставился в пол под жарким приливом стыда - его же и правда могли увидеть, когда… Почему-то эта мысль была невыносимо тяжкой!
Над головой ядовито хмыкнули.
- Много кто живет, говоришь… На Садовой? - в воздухе повисла многозначительная пауза.
Эд поднял глаза, не понимая, почему тот так на него смотрит - как будто долго ловил на чем-то (на вранье?) и вот наконец поймал. Толстяк чуть наклонился и произнес, чеканя каждое слово ему прямо в лицо:
- На Садовой уже лет двадцать как никто не живет! - и выпрямился, оценивая реакцию.
Но Эд продолжал сидеть в той же позе, окаменев от неожиданности (этот мент, что, правда думает так дешево его развести…?).
После короткой паузы, не принесшей ожидаемого, мужчина опять принялся ходить взад-вперед, изредка поглядывая в его сторону.
- Видишь ли, у моих родителей дача была на Садовой. И я мальчишкой там весь район оббегал, можно сказать, вырос там… Так что точно знаю: всех расселили. Хотели сносить. Но у нас… как обычно, - его рука очертила плавную окружность, которая должна была что-то объяснить. Но не объяснила.
Эд растерянно тряхнул головой. Что за бред?…
А «начальник» снова опустился за стол напротив. Просмотрел бумаги. Сложил их аккуратной стопкой и уставился на Эда - уже почти сочувственно.
- Мой тебе совет, Эдуард Савин, - не пей больше. В смысле - вообще никогда. Добром это не кончится. И, кстати, сходи к профильному врачу. Я оформлять не буду - вижу, тебе и так хватает…
Помолчал. И, поскольку в ответ не последовало ни звука, с усталым вздохом обратился к несчастному еще раз:
- Пообещай, что прямо отсюда пойдешь в больницу.
Он заглянул Эду в глаза, полный того же (притворного) понимания и заботы. Однако в последний момент левое веко дернулось.
И Эд понял: все это - вранье! Бездарная попытка запутать его окончательно!…Однако, если даже здесь заговор, что дальше?…
Мужчина потер глаз-предатель, сцепил пальцы в замок и вновь пристально посмотрел на него.
- Сам доберешься?
Эд кивнул, стараясь ничем не выдать охватившего его волнения - ему внезапно стало ясно, куда нужно идти. Ну конечно!
Во всем мире оставалось лишь одно такое место.
По влажному, отливающему свинцом асфальту проносились машины. В предвечернем смоге их плотный поток сиял фарами и, жизнерадостно просвистывая мимо - туда, где тепло и уют ожидают достойных, лишь подчеркивал своей суетой пустоту тротуаров. Обдавал шумом, гарью и безысходностью одинокую фигуру, бредущую вдоль дороги…
Тепло сдуло с земли без остатка - тяжелые тучи, хлесткие капли-предвестники и ветер - леденящий, пробирающий до костей. Под его безжалостной плетью, раз за разом обрушивающей на город свой сокрушительный удар, дрожали деревья, под его натиском стонали провода, а последние птицы срывались в дальний путь…
Вот и все! Будто и не было лета. Буйство оттенков выцвело до серого, обнажив мертвые камни домов и осиротевшие клумбы, вновь заплывшие мусором. Травы-шелка, листья - от игольчатых до опахал-лопухов, лепестки (сама жизнь!) растворились в унылом осеннем тумане, исчезли из этого мира, будто и не было…
Будто не было золотого водопада волос и кружащего голову цветочного запаха… И невозможного терпкого счастья…
Не слыша холода - с грудью нараспашку, Эд шел, пошатываясь, запинаясь о камни. Иногда падал и поднимался вновь, чтобы опять и опять переставлять ноги в сбитых ботинках - монотонно, без всякого представления о времени…
Уже давно остались позади глянцевые витрины и такие же люди. Поблескивая чистой обувью, они огибали его издалека, гадливо кривясь под элегантными зонтами и избегая пересекаться с подобным попутчиком не то что взглядом - даже мыслью.
Но движения Эда, равнодушного и отстраненного, были все так же неловки, а полы неряшливой куртки все так же вились за спиной.
И лишь воспаленный взгляд цепко держался за цель - растущую, нависающую, приближающуюся…
Когда он преодолел длинный дугообразный поворот, последнее препятствие в виде какого-то еле живого завода отодвинулось, полностью открывая недостроенные многоэтажные дома со старым дачным районом у ног…
И Эд понял: его путь окончен.
Он был на Садовой. Но не узнавал ее.
По колено в прелых листьях брел, оглядываясь и беспредельно удивляясь: ведь раньше их убирали, разве нет? Он же видел своими глазами не раз (и год назад - в бинокль, и… кажется… недавно), как соседи сгребали огромные кучи, как вертикальной струйкой курился дым в сумраке осенних вечеров и прикрывал сады седым туманом… Что ж теперь? Слишком холодно?…
Может, и собаки не лают поэтому? Нигде ни души. Днем же всегда доносились, пусть и едва различимые, но какие-то звуки присутствия жизни - разговоры, музыка, смех, плач младенцев…
Сейчас на Садовой царила глубокая, почти осязаемая тишина. Только шорох листьев, потревоженных ногами, да стон ветра в кронах узловатых обнаженных деревьев нарушали ее плотный саван…
Чуть углубившись в коридор из намечавших направление буйных кустов, Эд потерянно замер и попытался отыскать привычные ориентиры - дом с красивым венцом и огромный орех в одном из ближайших дворов… Но без пестрых одежд, сброшенных наземь - линять и таять под дождем, улица оказалась совсем незнакомой… Нет, хуже! До боли чужой.
Вместо старых опрятных заборов - прогнившие доски. Где грудой за кустами, а где и вовсе труха, пронзенная порослью. Лишь изредка их облизанные бесчисленными дождями колья еще торчали вдоль грязно-желтой шуршащей реки, в которую превратилась дорога.
А во дворах… Там подставляли ветру свое развороченное нутро остовы - черные, покосившиеся. От взгляда случайного прохожего (щадя его) их прикрывала сухая сказочно высокая - до самых чердаков - трава. В ней, словно поверженные великаны, лежали столбы, оплетенные паутиной проводов - уже безопасных, опутанные сетью хмеля и дикого винограда. Немногие, самые стойкие, почтительно клонились к останкам домов - слушали их горькие тайны…
Но вот и последний перекресток.
Строго на пересечении лиственных рек Эд остановился не в силах сделать дальше хоть шаг.
Тяжело дыша, он долго, долго вглядывался в густое сплетение ветвей шиповника… Того самого. И уговаривал себя под бой рвущегося сердца: «Это ничего… Ничего, что не видно. Ведь и раньше ее дом был незаметен… Разве нет?»
В конце концов сумел себя преодолеть и поплыл вперед.
Пара шагов - все в порядке: вокруг те же заросли, колючие и упрямые, - рыцарская охрана, оберегающая покой принцессы… Эд невольно выдохнул, ощутив огромное облегчение (просто почудилось!), и уже спокойнее двинулся туда, где должна была белеть табличка с потертой надписью: «ул. Садовая, 37»…
И тут же жестокое разочарование настигло его! Сбило с ног! Заставило потрясенно щуриться на невозможную картину…
Сквозь поредевшие ветви виднелся присевший скелет дома.
Как зачарованный, Эд пошел вперед… И даже не осознал, что исчезло привычное препятствие - калитка. Просто шагнул в глубокий и теперь такой беззащитный двор…
За соломенной рослой травой темнели бревенчатые стены, изглоданные острыми зубами самого беспощадного хищника - времени. На месте двери зиял провал.
Ветер жег глаза, словно уговаривая: не смотри, глупец! ну не надо тебе это видеть!…
Но Эд шел, механически переставляя ноги снова и снова, неспособный противостоять чьей-то безумно злой шутке…
Не может быть… А как же ее сад?… Неужели ничего не осталось?! (…Или не было?)
Он обогнул угол, упал, подхватился и похромал вокруг дома, продираясь сквозь колючие заросли и удивленно разглядывая царапины на покрытых грязью руках - такие реальные в этом больном мире…
Наконец выбрался на округлую поляну.
С нее, устланной пышным и удивительно мягким ковром, открылся вид на сад, который в своем запустении казался еще более… Нагим - без разноцветных листьев и цветов. Одичавшим - без прикосновений людских рук. Чужим - невыносимо. Лишь бесконечное пространство, отданное вековым деревьям и гулкому осеннему ветру…
Эду вдруг стало страшно.
Потому что кто-то смотрел ему в спину.
Сцепив зубы и сжав кулаки, ожидая чего угодно, он стремительно обернулся!…
И увидел куст рыжевато-красной хризантемы. У самой стены дома. Именно там… Даже время не могло укрыть это место от пронзительного взгляда его памяти.
Не чуя тела, Эд приблизился и рухнул на колени в жухлую траву, а от куста потянулась тонкая нить горьковатого запаха. Того самого. Ее запаха…
И такой же горькой нитью пришло воспоминание о том, как часто она их рисовала - эти рыжие цветы: едва показавшимися из-под снега, полными летнего зноя, на пороге зимы и смерти, яркими, разными… Как ложились на полотно неровные мазки, заслоненные живым светом ее волос, как дрожала вытянутая кисть, пока она решала, что и как на ее сегодняшнем рисунке будет жить…
Его золотая девочка. Его судьба… Эд нежно коснулся цветов, пылавших на фоне поздней осени…
И они посыпались!
- Нет! - он дернулся, чувствуя, как рвется внутри натянутая годы назад тетива. Как умирает что-то бесценное… Только теперь, только здесь