Дядя Леша спустился вниз, еще, похоже, не придя в себя, и вдруг остановился, что-то вспомнив, побежал, заторопился наверх. Он вернулся к той двери, где они только что расстались, постучал тихо, приоткрыл дверь, просунул голову.
У окна за большим столом сидел, судя по виду, начальник, у стен на стульях – подчиненные. Все удивленно смотрели на дядю Лешу. Он нашел, наконец, лицо того следователя, обратился к нему с виноватой улыбкой:
– Я это… мне ж снова писать будут, черенки просить… Как теперь-то, высылать?..
Олег нахмурился, глянул виновато на своего начальника, потом на дядю Лешу.
– Лучше не надо, – сказал он.
Ночью и утром был сильный дождь, но холод ему на смену, как обычно, не пришел – тучи без ветра подевались бог знает куда, и продолжалась летняя теплынь и благодать.
Дядя Леша ходил перед домом в майке и закатанных по колено брюках, утопая по щиколотку в теплой грязи. Рядом, повторяя и шаги дяди Леши, и даже его выражение лица, ходил мальчик. Тот, который подарил весной звонок. Был он в одних линялых сатиновых трусах, перемазанный грязью.
– Вот так вот, Санек, – повторял негромко дядя Леша. – Потоп у нас произошел… Ну, это ничего… Яблоням не страшно. Зато в рост пойдут теперь. Самая погода для сада… Ночью выйдешь – слышно, как яблоки растут. Аж потрескивают. Не веришь? Я тебе врать не стану.
Не вытерев ноги, он вошел в дом, остановился, уперев руки в бока, в своей комнате. На полу стоял старый мятый таз, почти полный воды. Очередная капля с темного, в разводах потолка сорвалась и упала в таз звонко и весело. На столе стояло также почти полное теплой дождевой воды ведро, на этажерке – большая кастрюля.
…Они вышли из темных сенцев; дядя Леша держал полрулона старого толя, Санек – гремящую, заляпанную краской стремянку. Дядя Леша забрался на крышу и подмигнул сверху Саньку. Тот смутился и почесал затылок. По дяди-Лешиному лицу было видно, что неожиданная эта общая работа нравится ему в такую вот радостную счастливую погоду. Шел дядя Леша по крыше осторожно, передвигая голые ступни по старому, настеленному уже в несколько слоев драному толю, прислушивался к вздыхающему от каждого шага дому.
…Он уже перебросил полоску толя через конек крыши в тех местах, где текло, намереваясь прихватить его гвоздями и благополучно закончить таким образом ремонт, когда в сад, взвывая и разбрасывая в разные стороны ошметки грязи, въехала новая оранжевая «нива». Санек испуганно указал на нее дяде Леше пальцем. Дядя Леша присел на корточки, глядя с интересом и даже любопытством на машину. «Нива» остановилась, и из нее вышли мужчина и женщина – молодые, стройные, красивые, в джинсах и футболках.
В машине на заднем сиденье кто-то остался.
– Здравствуйте! – прокричали мужчина и женщина почти хором и, улыбаясь приветливо, пошли к дяде Леше. Проходя мимо Санька, женщина хотела потрепать его, как ребенка, по волосам, но тот отбежал в сторону и стоял теперь настороженный.
– Здравствуйте, – отозвался на приветствие дядя Леша, негромко и дружелюбно.
– Вы хозяин этого сада? – спросил, подойдя, мужчина.
Дядя Леша улыбнулся.
– Я бригадир…
– Но вы здесь главный?
– Главный – да… – Дядя Леша расправил плечи.
– С хорошим урожаем вас! – прокричала женщина.
Дядя Леша кивнул, а сам поплевал тихонько трижды через левое плечо…
– А вы небось насчет работы… по охране. Так? – спросил он.
– Откуда вы узнали? – удивился мужчина.
– Так приезжали нынче уже… Каждый год ездиют… – объяснил просто дядя Леша.
Из машины раздался громкий собачий лай. Мужчина обернулся.
– Максим, выведи собаку! – крикнул он.
Дверца машины открылась, и из нее выскочила крупная и, видно, хорошо тренированная овчарка, за нею – подросток. По лицу, по розовым персиковым щекам – он был подросток, еще мальчик, но по росту, осанке, крепким бицепсам и уверенному взгляду был юношей, можно сказать, – мужчиной. Несколько мгновений он смотрел на Санька, а Санек на него – по-мальчишески оценивающе и неприязненно.
– Альфа! – приказал юный гость, и собака послушно встала у его ноги.
– А мы глядим, у вас ни забора, ни проволоки… Как вы сад-то охраняете? – спросил, улыбаясь, мужчина.
Дядя Леша улыбнулся в ответ.
– А у нас тут народ не больно здоровый, много не унесет…
– Нет, мы серьезно, – сказала женщина.
– Да не, ребятки, – помотал головой дядя Леша.
– Что так? – Мужчина перестал улыбаться. – Просим немного. Тысячу рублей и две тонны яблок при расчете.
– Тыща рублей, – усмехнулся дядя Леша. – Это ж десять тысяч старыми.
– Кто же сегодня на старые считает? – вмешалась женщина.
– Да есть еще… считают…
– У нас ведь с гарантией, – продолжил мужчина, – ни одного яблока не пропадет.
– У нас собака! – крикнула женщина. – А у вас, я гляжу, нет!
– А я, ребятки, сам заместо собаки. – Дядя Леша смущенно улыбнулся.
– Вас, я вижу, не уговоришь, – разочарованно произнес мужчина. – Скажите, а здесь в округе сады еще есть?
Дядя Леша помотал отрицательно головой.
– Раньше полно было… Теперь один… Да вы б на юг поехали…
– На юге своих хватает…
– Это верно, – согласился дядя Леша. – Охрана – дело серьезное. Было б чего охранять… Так что нет, ребятки…
Ночь стояла лунная, сад – серебряный, любоваться бы, но дядя Леша бежал и притом размахивал суковатой дубинкой.
– А вот я вас! – кричал он. – Стой! Стой, говорю, стрелять буду!
Пацаны летели впереди, поддерживая руками туго набитые яблоками пазухи.
Спускаясь в овраг к озеру, они на ходу раздевались, взвизгивая от жгущейся крапивы, роняя яблоки, заполняли ими спешно объемистые отцовские картузы и с разбегу, поднимая брызги, кидались в спасительную воду.
Дядя Леша остановился наверху и смотрел, как плывут пацаны, держа в поднятых руках скомканную, мокрую одежду и подталкивая плывущие перед собой наполненные яблоками картузы – как маленькие груженые баржи.
У кого-то яблоки белыми пятнами разбежались по черной ночной воде, и он пытался их собрать, что-то часто приговаривая.
– Догнал, Глаз? – крикнул в темноте высоко, ликующе и мстяще кто-то из пацанов.
– Запомнил я вас! Запомнил! – грозно закричал дядя Леша сверху. – Завтра с участковым к родителям приедем! Ты, Симаков!
Он улыбнулся, слушая в ответ только всплески воды внизу, и пошел обратно в сад. По пути подобрал одно из просыпавшихся яблок, откусил, пожевал, сморщился.
– Поросята, – сказал он незло, – зелень совсем…
И вдруг снова увидел белеющие меж яблонями фигуры. Они мелькнули и пропали. Кажется, теперь это были не дети. Дядя Леша постоял пару секунд, замерев, и направился к ним, осторожно ступая по траве и отодвигая рукой от лица низкие, гнущиеся от тяжести плодов ветки.
– Тише! – прошептал кто-то рядом, и дядя Леша остановился снова и замер.
– Тише! – повторил тот же голос – женский, девичий.
– Да никого нет, – возник другой голос, мужской, вернее – почти мужской. – Это тебе послышалось…
Они стояли у яблони: она в светлом платьице, он – в белой рубашке и черных брюках, – тоненькие, юные.
– Не послышалось, не послышалось! – настаивала она. – Он, говорят, с весны до осени вообще не спит, сад охраняет… А кого поймает, тому потом достается.
Дядя Леша, втянув голову в плечи, удивленный, слушал.
– Да болтают это, – не очень уверенно произнес юноша.
– А я боюсь…
Их юные голоса дрожали от темноты ночи, от близости друг друга и от возможной опасности.
– Володь, – укоряюще заговорила она. – Ну не надо, убери руку…
– Ну чего ты? – голос его дрожал даже больше, чем ее. – Сама говорила: пойдем в сад, пойдем в сад… Ну пришли, чего теперь?..
– Давай смотреть, слушать… – серьезно настаивала она.
– Чего слушать, музыка, что ль? – обижался он.
– Музыка, – убежденно отвечала она. – Музыка, конечно…
– Ну давай тогда сядем… Будем сидеть и слушать, – хитрил он.
– Зачем, я не устала, – не сдавалась она. – Ну чего ты, зачем?
Дядя Леша тихо ушел.
Он присел на кровать, которую вытащил из дому и поставил в саду на лето. Сутулясь и положив ладони на колени, долго и внимательно слушал сад. Улыбнулся, видимо, вспомнив что-то, потом, не наклоняясь, сбросил ботинки и лег на спину, заложив ладони за голову.
Снова улыбнулся, повернулся на бок, закрыл, глаза, съежился от наступающей предутренней прохлады.
…Праздничная благость за общим столом вдруг нарушилась, заколыхалась. Вскочили вдруг люди на дальнем краю стола, и кто-то кого-то потянул за грудки. Какой-то длинный мужик выкрикивал что-то часто, выбрасывая вверх худую, как плеть, руку. А другой – плотный, низкий, с разбегу, с ходу, широко и долго вынося из-за плеча кулачище, ударил его в лицо. Бежали туда перепуганные женщины.
– Передрались мужики! Ножами пластаются! – закричал кто-то высоко, будто радуясь.
– Тятя!! Тятенька!!! – визжала девочка-подросток, обхватывая от ужаса голову руками.
– Лешка! Лешка, уйди оттуда!
Дядя Леша приоткрыл дверь:
– Можно?
– А, Алексей Алексеевич, входите-входите!
Савченков, новый председатель, шел навстречу, улыбаясь. Был он молод, лет тридцати, худощав, строен. Они поздоровались за руку, и дядя Леша, кажется чуть смутившись столь радушным приемом, к какому он в этом кабинете не привык, заговорил:
– Я вот чего… зашел, чтоб, значит…
Но председатель не дослушал его:
– Очень хорошо, что вы пришли, Алексей Алексеевич… Никак нам не удается поговорить… Только ответьте мне сперва, пожалуйста, на такой вопрос, – председатель улыбнулся. – А то я смотрю на вас и поверить не могу… Скажите, это правда, что вы из-за своего сада однажды чуть не зарубили одного из председателей?
Дядя Леша удивленно и непонимающе смотрел на Савченкова.
– Правда? – повторил вопрос тот.
Дядя Леша улыбнулся.
– Да это когда было-то… Я уж не помню…
– Ну все-таки, Алексей Алексеевич… – настаивал председатель.