– Ну, что тут у вас, показывайте.
– Начнем со слона? – предложила Забродина.
Переводчица равнодушно пожала плечами и, обернувшись, что-то объявила иностранцам. Те закричали «оу» и зааплодировали, не снимая разноцветных перчаток.
Они точно так же зааплодировали и закричали «оу», когда увидели слона.
– Сами видите, а каких условиях содержится животное, – рассказывала Забродина. Она волновалась, но вид робко стоящих в отдалении односельчан придавал ей силы. – Санитарное состояние неудовлетворительное, рацион питания однообразный, фруктов нет, витаминов не хватает…
Переводчица была специалистом старой школы, высокого класса: она говорила иностранцам не то, что им говорили на русском, а то, что они должны были услышать на английском. Каждая ее фраза вызывала восторженное «оу» и аплодисменты.
Малоивановцы хотя и робели, но потихоньку подбирались поближе…
После слона Забродина показала ооновцам льва. Высокие гости слегка струхнули, но «оу» прокричали и похлопали.
– Чего это они кричат «о-о, о-о…»? – задался вопросом Мякиш.
– ООН, – пришел на помощь с ответом Чучмек.
Малоивановцы согласились: было логично, что ооновцы кричат «ООН».
Потом были зебры и страус. Если гости смотрели на зверей, то хозяева смотрели на гостей. Особенно интересовали афроамериканцы. Катя с Тосей скрытно показывали пальцами на негритянку, горестно качали головами и соглашались, что та – вылитая Кончита.
Кенгуру вызвала восхищение.
– Russian miracle! – повторяли гости, глядя и на спящего в костюме, но босого Афоню.
– Что это они про нас говорят: «Рашен…» – поинтересовался у Председателя Зароков.
– Подойди спроси, – предложил старшина.
– Боюсь, – объяснил свое состояние Егорыч.
– Да я тоже боюсь, – признался милиционер.
Переводчица вытащила из пачки «Явы» очередную сигарету и устало спросила:
– Ну, всё у вас?
– Есть еще медведь! – вспомнила Забродина. – Не спит, а кормить нечем.
Переводчица крикнула всего лишь одно слово, и иностранцы в который раз закричали «оу!».
– Как заведенные, – посочувствовала им Тося.
– Цивилизация, – объяснил Сорокин.
Медведь чуть не подложил свинью. Хотел угнать мотонарты. Благо Сухов не растерялся, вскочил на другие и остановил хулигана. Иностранцы были в восторге, и даже переводчица изобразила подобие улыбки.
– Неплохой номер…
– Йес! – согласилась Забродина, уже начавшая забывать родной язык.
На этом бы все и закончить, но тут Кончита навстречу летит. Наряжалась, видно, и опоздала… В сарафане и кокошнике с косой и бутафорским хлебом-солью.
– Без этого, конечно, не смогли, – поморщилась переводчица.
Тут Егорыч все же осмелел и тронул ее за рукав.
– Товарищ переводчица, я извиняюсь, а что это они говорят: «Рашен…» – Председатель попытался выговорить второе слово, но не получилось.
– «Russian miracle»? Русское чудо, – перевела переводчица.
Председатель замялся.
– А это они… в каком смысле?
– В том самом, – ответила женщина и покрутила у виска пальцем. – Вы кормить-то думаете их, русское чудо?
– Кормить? – растерялся Председатель. – Чем… кормить?
– Чем их обычно кормят? Водкой, икрой, блинами…
– Так мы не знали… Блинов-то уж напекли бы… Если б знали…
Подобравшиеся ближе малоивановцы закивали, уверяя, что блинов-то уж обязательно напекли, если б знали.
– А вас что, не предупредили, что через вашу деревню будет проезжать экологическая экспедиция ООН «Чей снег белее»?
– Чей снег белее? – заинтересовались малоивановцы.
– Вот они и ездят, выясняют…
– А мы не знали.
– Весь мир знает.
– Так то мир. А у нас телефон за неуплату отключили, радиопровода порвались, а телевизоры – у кого совсем не показывают, а у кого показывают, а ничего не видно. Да нам и некогда их смотреть, хозяйство у всех…
Переводчица бросила окурок в снег и, глядя на этих людей с жалостью и презрением, спросила:
– Как же вы тут живете?
Малоивановцы растерялись, почувствовали себя виноватыми.
– Живем, – робко ответили они и, немного обидевшись, прибавили: – Не хуже других!
Это они сказали, когда переводчица уже уходила. Она выкрикнула какую-то короткую фразу иностранцам, и те впервые не закричали «ООН» и не захлопали, а быстро и деловито уселись на свои агрегаты, выстроились в цепочку и по-английски, не прощаясь, уехали. Будто не было их вовсе. Правда, следы остались. Но ненадолго, потому что почти сразу пошел снег, пушистый малоивановский снег, самый белый на свете.
И поняли тогда малоивановцы, что не только своим, но и чужим они не нужны. И потекла неторопливая сельская жизнь дальше – с радостями своими и печалями.
И еще неделя прошла…
Не успела баба Шура ведра с водой с коромысла снять и на лавку поставить, как внук из соседней комнаты – лётом:
– Ба, пляши! – А у самого руки за спиной спрятаны.
Баба Шура конечно же поняла, о чем идет речь, но, хорошо зная, что с Колькой надо держать ухо востро, поставила ведра на лавку, выпрямилась, расправила плечи и потребовала:
– Покажи сперва.
– Да пляши, пляши! – настаивал внук, а руки-то все за спиной.
– Нет, так не пойдет, – не соглашалась бабка, а сердце ее уже наполнялось радостью.
И тогда Колька торжествующе поднял над головой запечатанный конверт.
Баба Шура торопливо сняла телогрейку и сбросила платок.
– Заводи!
Колька быстро пощелкал каналами на стареньком «Рекорде», на котором изображения не было, но звук был, и поймал музыку – твист. Там, наверное, крутили кино целиком, а может, и отрывок из «Криминального чтива». Баба Шура с Колькой, конечно, не знали – что им это «Криминальное чтиво»? – а сплясали не хуже, чем те… Так ведь и стимул был – письмо.
– «Здравствуй, мама!
Когда пишу эти слова из одноименной песни, у меня слезы выступают в душе, а когда слышу “День Победы” в исполнении Льва Лещенко, прямо плачу. “День Победы. Был от нас он так далек, как в печи погасшей тает уголек”. Победа, мама! Я выхожу замуж! Всё как в сказке! Я стою, торгую хот-догами, а он выходит из своего шестисотого мерседеса и предлагает мне руку и сердце! Но я, конечно, не дура, в тот раз не села, и потом еще два раза не садилась, тянула сколько могла, он даже думал сперва, что я девушка. (Это Кольке не читай.)».
Баба Шура недовольно что-то пробурчала и глянула на Кольку. Тот сидел напротив, положив ладони на стол, а сверху пристроил голову и никак не реагировал на услышанное. Он, кажется, засыпал.
– «Сейчас о новых русских такие небылицы плетут, но ты никому не верь, только мне верь, я теперь знаю. Они такие же, как все, только лучше! Они богатство свое беспробудным трудом наживают, а люди им завидуют. Поэтому и охрана. Александр Иванович без нее никуда, даже в туалет. Он сидит, а они рядом стоят».
Тут Колька оживился, глаза его заблестели.
– С автоматами? – спросил он восхищенно.
– С пулеметами, – недовольно нахмурилась баба Шура и продолжила чтение:
– «А насчет того, что новые русские в сексе не очень, это тоже наговоры, по крайней мере, не хуже иностранцев. (Это тоже Кольке не читай.)».
– Да уж прочитала! – воскликнула баба Шура и выругалась шепотом.
– Читай, ба, – попросил внук, он был равнодушен к этим подробностям.
– «А это прочитай моему любимому единственному сыночку!»
Колька вздохнул и прикрыл глаза.
– «Мой милый мальчик, мой дорогой Жан-Поль. Теперь у тебя будет папа. Он очень хороший. Скоро мы приедем и заберем тебя, и ты поедешь учиться в Англию в королевский колледж».
Бабушка шмыгнула носом и подняла глаза на внука. Колька спал, а его лежащие на столе ладони были сложены в два крепких кукиша, Александра Ивановна вздохнула и продолжила чтение вслух, но уже шепотом:
– «Мама, я с Сашей счастлива, как Алла с Филиппом, а разница в возрасте у нас не такая большая, что тоже немаловажно.
Передай привет тете Кате с дядей Сашей, дяде Феде Чучмеку, Зое Каллистратовне, Павлу Ивановичу и всем нашим, а также Афоне, хотя и не стоило бы. А грузину вашему привет не передавай, я грузин давно разлюбила.
Крепко целую.
Твоя дочь Любаша».
– Прячься и зверей прячь! – кричал, стоя в санях и нахлестывая взмыленную свою лошадку, Сашка Мякиш. – Прячься, психовозка едет! Три фуры для зверей и две для людей!
Малоивановцы выскакивали из своих домов, слушали грозовое предупреждение и заскакивали обратно. Паники не было, так как все было отработано.
Тот же Мякиш, например, быстренько вымазал зебрам морды глиной, и от домашнего мерина их в темной конюшне было не отличить.
А страуса закрыл в курятнике, где тот немедленно сунул голову в специально стоящий для этого дела ящик с песком.
Сухов только расправил своего наконец заснувшего посреди комнаты Топтыгина, придал ему еще большее сходство с лежащей на полу медвежьей шкурой.
Звери много слышали о психовозке от людей, им два раза говорить не надо было.
Лев с трудом просунул свою здоровенную башку в дырку подвала, а остальное уже легко проскочило.
Удав Удача конечно же ничего не боялся, но Змея Каллистратовна, без ума полюбившая вверенную ей рептилию, тоже приняла меры предосторожности. Она связала своей Даше полосатый комбинезончик для тепла, что-то вроде очень длинного чулка, и теперь только накинула на ее головку украшенный бубенцами капюшон – и получилась оригинальная диванная подушка.
Сонный Афоня подвел кенгуру к двери и разрешил:
– Кто зайдет – бей в морду. – И пошел досыпать. Матильда встала в боевую стойку.
Баба Шура повесила на дверь слоновника громадный незакрывающийся замок, воткнула в снег палку с фанерной табличкой, предупреждающей: «Стой! Секретный объект! Стреляем без предупреждения!» – а сама влезла в длинный, до пят, тулуп, обняла ружье и сдвинула брови.
И только один человек не знал о грозящей опасности. Это была Нюра-барыня, которая любила гулять со своим волком в окрестностях Малых Иванов. Стоя на взгорке, она наблюдала, как кавалькада машин и автобусов свернула в сторону от села и остановилась у сосновой рощи. Из них деловито и шумно стали выходить люди, вытаскивать какие-то ящики, прожектора, и хотя Нюра ни разу не была на съемках фильма, она почему-то сразу поняла, что там будет сниматься кино. Вопросительно глянув на своего друга и поняв, что это ему тоже интересно, утопая по колено в снегу, Нюра-барыня направилась на съемочную площадку.