Данилов не понимал.
– А еще ты рассказывал, что он все твое лекарство от ревматизма вылакал однажды. А оно ведь на муравьях было настояно! Понимаешь?
Нет, не понимал Данилов.
– Муравьед это! – воскликнул Сорокин. – Ему нужно туда, где тепло, туда, где муравьи!
…И тут подняла свою рюмку Змея Забродина и заговорила – торжественно и проникновенно:
– В одна тысяча восемьсот девяносто восьмом году товарищ Ленин отправил товарища Сталина в Тифлис вести там революционную работу. И вот сегодня, ровно сто лет спустя, мы отправляем нашего товарища Сталина по тому же адресу. История повторяется, товарищи! За это я предлагаю выпить стоя.
Кое-кто из малоивановцев с готовностью поднялся: Тося, например, со своим сыночком, Катя, а за ней – Мякиш.
– Не сметь! Не сметь пить за тирана всех времен и народов! – воскликнул, вскакивая, подвыпивший Сорокин.
– А я не предлагаю вам пить за товарища Сталина, много вам чести! – ужалила через стол Змея.
– Правда! Она же про другое говорила, – обиженно объяснила Сорокину Катя.
Поднялся шум, но Сталин вдруг поднял руку, и стало тихо. Вообще-то, Сталина, этого Сталина в Малых Иванах, не только уважали, но и любили. Особенно когда он говорил тосты.
– Я не знаю, повторяется история или нет, – негромко, но значительно заговорил Майсохро Амиридонович. – Человеческая жизнь очень короткая, и если история и повторяется, то этих повторений просто не успеваешь замечать. Но я расскажу вам такую… историю. Это было давно, еще до войны, до той войны. Мой отец был очень большим человеком. Я и двое моих старших братьев жили с ним в горах в большом доме – на государственной даче. И вот однажды в тех местах случилось наводнение. Это довольно часто там случается, но то было очень большое наводнение. И тогда отец сделал плот, большой такой плот, мы взяли всю нашу живность: собаку, кошку и канарейку в клетке. И мы сели на этот плот и поплыли. И вот, когда мы плыли, отец сказал: «Дети, запомните на всю жизнь то, что я вам сейчас скажу. Самое главное в жизни – это дружба!» Я предлагаю выпить за дружбу!
У многих малоивановцев в тот момент вдруг перехватило дыхание, защекотало в носу.
– За дружбу! – повторили малоивановцы и так яростно сдвинули разом стаканы и рюмки, что чуть посуду не побили.
И тут Колька вдруг встал и запел «Сулико». Это было очень неожиданно, особенно для Сталина: то первую букву не мог запомнить, а тут первый куплет спел. А голосок у Кольки оказался чистый и звонкий, как колокольчик. И Сталин заплакал. К счастью, этого никто не заметил, не успели, потому что Колька спел первый куплет и замолчал, и песню пришлось подхватывать. И подхватили! Сухов растянул меха гармони, и ударили по песне хором, во всю мощь малоивановских глоток, озорно, с мужским присвистом и женским взвизгом, и пока они пели, Сталин справился со слезами, а когда наконец замолчали, он уже улыбался.
– Скажите честно, друзья, скажите честно, вам всем медведь на ухо наступал?
Малоивановцы не обиделись, но шумно запротестовали. Хотя немного и обиделись.
– До свидания, товарищ Мойсцралишвили, – сказал на прощание старшина Зароков, чем еще больше растрогал Сталина.
– До свидания, храбрые рыцари и благородные дамы!
Егорыч уложил завернутого в доху зверя муравьеда на дно саней и попросил Сталина:
– Ты уж там за ним пригляди. Смотри, чтоб он там кушал хорошо.
– Не беспокойся, – успокоил его Сталин. – У нас в Грузии столько муравьев: маленькие черные, рыжие большие… Когда ты приедешь ко мне в гости, ты его не узнаешь. А я тебя попрошу, Егорыч: береги Льва. Добрый лев – это также ненормально, как злой человек. Ему трудно. Он страдает. Пожалуйста, береги его.
Сталина усадили в сани, Сухов растянул меха и заиграл «Златые горы», но каждый понял мелодию по-своему: Председатель, к примеру, запел «Комсомольцы-добровольцы», Забродина – «Стою на полустаночке», а Сорокин вообще не пойми чего: «Клянусь я сердцем и мечом: иль на щите, иль со щитом!» – каждый пел свое.
И когда Мякиш звонко хлестанул мерина и по-разбойничьи свистнул и санки сорвались, взметая пушистый снежок, и растворились в зимней белизне, малоивановцы еще продолжали доказывать, что никакой медведь никогда в жизни им на ухо не наступал.
А на следующий день…
А на следующий день приехала Любаша со своим мужем… А прятаться бесполезно было – уж слишком быстро все произошло, можно сказать, скоропостижно.
Денек выдался не сильно морозный, и баба Шура решила выгулять Раджу. Колька свалился с ангиной, и хоть и непросто было одной, но одела слона: и попону, и нахоботник, и уши у ушанки завязала. И, взяв его, смирного и неторопливого, за веревочку, повела выгуливать. У околицы встретился Мякиш. Он запряг в санки, которые сделал специально, своего страуса и теперь их опробовал. Петя ходко бежал.
– Здоров, – сказала баба Шура, а Мякиш только рукой успел махнуть. И пошла баба Шура со своим Раджой дальше.
А у околицы, на выезде из деревни две черные машины – на страшной скорости. Первая тормознула, вторая тормознула, и из первой Любаша вылетела и летит – раскрылетилась.
– Мамочка!
А баба Шура как стала, так и стоит. Веревка из рук выпала… но Раджа тоже остановился и стоит. А Любаша подбегает и кричит так, будто ее сейчас резать будут:
– Теперь я не Потапова! Теперь я Нетужилина!
И, хотя мать никаких доказательств не требовала, дочь стала перед ее носом паспортом своим новым размахивать.
– Вот, вот, читай: Нетужилина Любовь Петровна!
Баба Шура кивает – вижу, мол, вижу, а сама на Раджу косится, но Любаша на него ноль внимания. Тычет пальцем в сторону первой машины и кричит:
– Там он, мама, там! Новый-новый! Русский-русский!
– А чего не выходит? – спросила баба Шура.
– А они, новые русские, никогда сразу из машины не вылазиют. Посидят сперва, оглядятся… – объяснила Любаша. – А где же Жан-Поль, где мой малыш?
– Приболел маленько.
– Что с ним? – воскликнула Любаша, прижимая ладонь ко лбу и откидываясь назад.
Баба Шура видала и не такое и ответила спокойно:
– Снег жрет, сосульки грызет, что с ним, – и, вглядываясь в затемненные стекла лимузина, двинулась вперед.
А навстречу ей, из второй машины – два здоровяка в драповых пальто.
– Секьюрити! – отрекомендовались они хором, но баба Шура поняла по-своему.
– Секрютины? А мы Потаповы! Очень приятно!
А тут и новый русский, Любашин муж, из своего лимузина выходит. Одет, как новый русский, но худенький и грустный. Идет к бабе Шуре, а сам от Раджи глаз не отводит.
– Александр Иванович, – представился он и протянул руку.
– Александра Ивановна.
– Вот видите, – закричала Любаша, которая рта, вообще-то, не закрывала. – Это судьба! У вас и гороскопы сходятся!
А муж не слышит, смотрит все на Раджу. А баба Шура – то на зятя, то на Раджу, и сердце у нее все ниже и ниже опускается.
– Какая большая у вас корова, – слегка заикаясь, поделился впечатлением зять.
– Корова! – обрадовалась баба Шура. – Большая, ага… Выросла такая… Кормим, не жалеем, ага…
– А молока много дает? – деловито поинтересовался зять.
– Молока? – Баба Шура замялась. – Да, вообще-то, это бык…
– Бык, – повторил Александр Иванович.
– А как его зовут?
– Имя у него индийское – Раджа.
Нетужилин удивленно помотал головой.
– Я недавно в Индии был, но таких коров там не видел.
– Таких больше нигде нет, – подтвердила баба Шура. – Наша порода, местная.
– А на морде у нее противогаз? – задал вопрос один из Секрютиных, и баба Шура совсем осмелела.
– Ага, противогаз! Экология у нас ни к чёрту! Люди еще ничего, а животным тяжко.
– Ну, пойдемте же скорей домой! – требовала Любаша, так и не приметившая слона.
Встреча матери с сыном проходила так, как и должна проходить встреча матери с сыном в представлении матери: со слезами, всхлипываниями и возгласами: «Мой бедный мальчик!», «Малыш, мой малыш!» и «Жан-Поль! Жан-Поль!» Колька вел себя как мужчина, терпел, время от времени поправляя шерстяной шарф, которым было завязано его горло.
А вот знакомство с отцом вряд ли можно назвать типичным.
Сначала Колька увидел первого Секрютина, и тот ему очень понравился. А второй понравился больше первого, потому что был больше первого. Но когда между ними протиснулся, виновато улыбаясь, Александр Иванович, Колька все понял и сказал негромко:
– Блин…
Александр Иванович протянул узкую ладонь и заговорил, заикаясь.
– Ну-ну-у… здравствуй…
– Заика? – спросил Колька.
Секрютины зашевелились, возможно почувствовав угрозу для охраняемого лица.
– К-когда волнуюсь, – объяснил Нетужилин.
– А ты не волнуйся, – предложил Колька. – Я же не волнуюсь.
И все облегченно засмеялись.
А дальше начался сумасшедший дом, и если бы вице-мэр и господин супрефект оказался в тот момент в доме бабы Шуры, то утвердился бы в своем мнении о психическом здоровье малоивановцев.
Во-первых, пошли соседи.
Во-вторых, Секрютины стали носить в дом какие-то коробки.
В-третьих, Любаша не закрывала рта.
То, что Александра Ивановна при этом накрывала на стол, а Колька запустил подаренный Нетужилиным радиоуправляемый вертолет, и тот летал вокруг и всех обстреливал, это уже, как говорится, детали.
Бедного нового русского заняла, развлекая, Катя-продавщица. Ямочки на ее щеках так и играли.
– Это все ваша родня? – вежливо спросил Нетужилин, указывая взглядом на десятки фотографий, вставленных по-деревенски в одну большую рамку.
– Родня… – отозвалась Александра Ивановна, тяжело выбираясь из подпола с ведром картошки.
– Родня, – подтвердила Катя, начиная свою экскурсию по лицам. – Это – Женька Шулейкин, с ним однажды такая история приключилась, ужас! Он, вообще, в торговле работал, а попал на корабль, где диких зверей везли. А его там за дрессировщика приняли! Ох и страху натерпелся! Он потом нам тут рассказывал, мы обревелись…