– Начните с шоу-бизнеса, – осторожно подсказывает Сурепкин. – А также кино… Российское кино сейчас на подъеме.
Но олигарх не слышит лукавой подсказки, а, глядя вдаль, растерянно повторяет:
– Все изменилось, все…
– А вот и не все! – радостно восклицает Анна. – Смотрите: домик, садик, огородик…
– И сортир, – добавляет Сурепкин.
Среди дворцов каким-то чудом уцелела хижина.
Но олигарх не удивляется, а грустно улыбается:
– Последний остался…
– Как это он умудрился, – недоумевает Сурепкин. – Здесь же земля золотая.
– Золотая, – со вздохом соглашается олигарх. – Дороже, чем на Манхэттене…
Сурепкин: И хозяин до сих пор не продал свой участок?
Олигарх: И не продаст. Такой человек.
Анна: Что, такой жадный?
Олигарх: Нет, не жадный… Как сказать… Тяжелый…
Анна: В каком смысле?
Олигарх: Рука тяжелая… И нога… Бил меня в детстве… По шее, по спине и… ниже спины…
– За что? – удивляется Анна, но олигарх ответить не успевает, так как на балкон выбегают, словно расшалившиеся дети, Илья и хорошенькая школьница в бриллиантах.
– Ах вот вы где! – звонко восклицает она. – Наконец мы вас нашли! Папа, познакомь же меня с Анной Сапфировой!
Олигарх смущенно улыбается и представляет девочку:
– Моя жена.
Растерянность на лице Анна мгновенна, и она представляет Илью:
– Мой муж.
Теперь растерян олигарх.
Девочка указывает пальцем на уже знакомый нам домишко с садом, огородом и сортиром и коротко оценивает:
– Жесть!
Анна и олигарх смотрят друг на друга, не понимая.
– Жесть значит круто, – приходит на помощь Илья.
– А круто значит хорошо, – переводит с русского на русский Анна.
– Это надо запомнить, – говорит олигарх, вновь впадая в задумчивость.
11. Перед домом олигарха. Вечер.
Праздничная поляна заполнена людьми. На эстраде играет джаз. Столы с угощениями, снующие официанты. Гости танцуют, пьют, беседуют. Анна сидит в белом кресле, в руке стакан с соком. Сурепкин пьет, Илья ест.
– Еще будет салют! – радостно сообщает Илья.
– Как же без салюта, без этого они не могут – победители, – разводит руками Сурепкин и опрокидывает в себя рюмку водки.
К ним подбегает стройный, безупречно одетый молодой человек. Это и есть Толстой – пиар-директор Анны. Он целует ее ручку, приятельски здоровается с Ильей и вопросительно смотрит на Сурепкина. Сурепкин поднимает руку и трет пальцем о палец, требуя выигранные деньги. Толстой кисло улыбается.
– Да я бы раньше вас успел, если бы не ГАИ. Выпил утром бутылку квасу, а в нем, оказывается, есть алкоголь. Два часа мурыжили, на двести баксов развели…
– Кто же с утра пьет квас? – иронично спрашивает Анна.
– Толстой! – рапортует Сурепкин.
Толстой улыбается в надежде, что прощен, но Сурепкин вновь трет пальцем о палец. Толстой вынимает из нагрудного кармана заготовленный стольник и с кислым видом протягивает Сурепкину. Тот деловито прячет его в бумажник и деловито же обращается:
– Выпьем с горя?
– А обратно кто вас повезет? – огрызается Толстой.
Стоящие рядом Сурепкин и Толстой совершенно разные: возрастом, весом, статью, мастью, характером, но в глубине глаз обоих можно разглядеть присущую всем жуликам постоянную озабоченность.
– Это правда, что Анна Ивановна при всех поставила на колени Хомутова? – как бы между прочим интересуется Толстой.
Сурепкин опрокидывает в себя рюмку и кивает.
– Он назвал маму незабвенной, – докладывает Илья.
– Ну и что? – пожимает плечами Сурепкин. – Хорошее слово…
– Это хорошее слово, господин Сурепкин, произносят на похоронах, – с сарказмом в голосе говорит Анна.
– В ближайший год на телевидении мы не появимся, – меланхолично произносит Толстой.
– Но есть же разные каналы, – напоминает Илья.
– Ворон ворону глаз не выклюет, – с иронией в голосе произносит пьянеющий на глазах Сурепкин и обращается к Толстому с вопросом: – А вот скажи мне, Толстой, олигарх и олигофрен – слова одного корня?
Толстой пожимает плечами:
– Надо справиться у Даля.
В этот момент к Анне сзади скрытно подходит женщина, делая мужчинам знаки, чтобы они ее не выдавали. Женщина крупная, нескладная, смешная. Появление ее в глазах мужчин никакого энтузиазма не вызывает, скорее наоборот – они переглядываются, кисло улыбаясь, но все же ее не выдают. Женщина сжимает ладонями голову Анны. Та, однако, недолго думает.
– Пашка Лебедкина, – угадывает Анна, причем в голосе слышится теплота.
Это – Паша Лебедкина, старинная подруга Анны, хотя и вдвое ее моложе. Хозяйка салона «Русские шторы».
– Узнала! Ха-ха-ха! – весело смеется она. – Опять узнала! Ну скажи, как ты узнала?
– Кто же, кроме тебя, на такую глупость решится? – отвечает Анна, поправляя прическу, и спрашивает удивленно: – А что это ты тут делаешь?
– Клиентов ловлю! – жизнерадостно отвечает Паша.
Мужчины прыскают смехом.
– Что подумали, дураки? – укоряет их Паша и вновь обращается к Анне: – Тебе, Нюся, хорошо, ты красивая и знаменитая, а тут… – Грустит Паша всего одно мгновение. – Слушай, а ты видела его жену?
– Видела.
– Нет, я понимаю, для чего нужен женщине молодой муж, но зачем мужику девочка – не понимаю! – громко восклицает Паша.
– Для того же самого, – многозначительно произносит Сурепкин.
– Потише, – морщится Толстой.
К ним направляется улыбающийся господин с пакетом в руке. Подойдя к Анне, он наклоняется и подобострастно шепчет, протягивая пакет:
– Анна Ивановна, Давид Давидович просил вам это передать в качестве гонорара за исполнение музыкального произведения.
Анна удивленно вскидывает брови, глядя на пакет:
– Что там?
– Деньги. Доллары. Сто тысяч.
Анна капризно морщится.
– Я разлюбила доллары и полюбила евро…
– Мы можем их поменять.
– Я о другом. То был подарок, а разве можно брать за подарок деньги?
Господин недолго обдумывает услышанное.
– Я передам ваши слова Давиду Давидовичу.
– Передайте, – говорит Анна, великодушно улыбаясь.
Господин ретируется.
– Ну, мама… – восторгается Анною Илья.
– Это что-то с чем-то! – восклицает Паша. – Отказаться от ста тысяч…
Сурепкин безнадежно машет рукой и снова выпивает.
– Гениальный пиаровский ход! – восторгается Толстой. – Жаль, что фотографов поблизости не было. Ну, ничего, смонтируем! Гениально, Анна Ивановна!..
– Как же вы мне надоели, – морщится Анна, встает и уходит.
Следом спешит Паша.
Илья направляется за ними, но, понимая, что в женской компании он нежелателен, останавливается.
Сурепкин и Толстой смотрят на уходящих.
– Чудит старуха, – задумчиво произносит Толстой.
– Вторую неделю не спит, – сообщает Сурепкин.
– Как бы ласты не склеила…
– Не дай бог! – восклицает Сурепкин. – Набегут наследнички – затаскают по судам. – Его так пугает эта перспектива, что он поднимает руку, чтобы перекреститься, но увидев проходящего официанта с напитками, машет ему, подзывая.
12. Там же. Тогда же
Анна и Паша неторопливо идут через праздничную поляну, сдержанно отвечая на приветствия.
– Глянь, глянь, – говорит Паша, указывая взглядом на длиннющую красавицу-блондинку. – Узнаешь?
– Нет.
– Баранова, жена Козлова.
– Не может быть… – удивляется Анна. – Она же была маленькая и толстенькая.
– Была. Пятнадцать пластических операций плюс увеличение роста на пятнадцать сантиметров. Ломают ноги и вытягивают. Какой-то миллион долларов – и совсем другой человек.
– Да-а… – Привыкшая не удивляться, Анна даже оглядывается.
– А Козел на нее посмотрел и дал деру. Сказал: «Я любил толстенькую и родную, а ты длинная и чужая…» Она ведь и фамилию сменила. Теперь она Кэтрин Барски… А это Мыльникова… Теперь Божена Мынска… Нет, это что-то с чем-то… Нинка Мыльница, вчерашняя бэ – миллиардерша…Умереть – не встать!
– Завидуешь? – насмешливо спрашивает Анна.
– Я? Никогда! Просто обидно! Бьешься тут как рыба об лед, а эти…
– А как твои «Русские шторы»?
– Горят синим пламенем. Я же говорю – ловлю клиентов… Только бесполезно это. Чтобы таких клиентов иметь, надо быть всегда с ними рядом. Рядом с большими людьми… Слушай, Нюсь, давай я тебе шторы поменяю! – мгновенно воодушевляясь, предлагает Паша.
– Ты мне их уже пять раз меняла.
Воодушевление тут же сменяется унынием.
– Ткань красивая есть, – говорит уже безо всякой надежды Паша и прибавляет с мечтательным вздохом: – Эх, купить бы здесь домик, уж я бы тогда развернулась!
– Здесь земля золотая, дороже чем на Манхэттене, – напоминает Анна.
Паша не слышит, глаза ее мечтательно блестят. Анна смотрит на нее, снисходительно улыбаясь:
– Дура ты, Пашка. Как была дура, которая приехала из деревни и завалилась в мой дом со своим дурацким платьем, так дура и осталась…
– Есть тут один домишко – последний непроданный… – В Пашиных глазах горит огонь желания.
– У тебя есть такие деньги? – удивляется Анна.
– Денег нет, есть спонсор.
– Наконец-то, поздравляю!
Паша отмахивается:
– А, щиплется только.
Анна морщится, как будто ее ущипнули.
– Больно?
– Терпимо. То ли депутат, то ли делегат, не запомню никак. Его по телевизору чаще, чем тебя, показывают. Говорит, давай тебе домик куплю, буду приезжать…
– Щипаться?
– Жалко, что ли? Я уже ходила, да хозяин такой гад оказался… Разговаривать даже не стал. Да и кто я для него?
Паша неожиданно останавливается, берет Анну за руки и произносит с чувством:
– Слушай, Нюся, только ты можешь меня спасти!
До Анны не сразу доходит смысл просьбы подруги. На них обращают внимание.
– Хочешь, я на колени перед тобой встану!?
– Пошли, а то неизвестно, что подумают, – говорит Анна и идет дальше.
– Мне он отказал, а тебе не посмеет! Ты – Анна Сапфирова! – продолжает уговаривать Паша.