Илья хотел отработанным методом самовнушения решительно подавить смятение чувств, но в последний момент передумал:
«Это моя боль и моя жалость. Без них, конечно, можно прожить. Но тогда я действительно буду глух и слеп… Поплачься, Илюшенька, поплачься. Это можно. Нельзя только отчаиваться. Кажется, так ты собираешься увещевать Анатоля?!»
САМОРОДОК
Занималось утро, и птицы приветствовали его приход. В открытое окно врывались щебет и свист, трели и рулады, а рядом, в саду, изредка вскрикивала какая-то и вовсе необыкновенная птаха: ее стремительное «а-а-ах!» напоминало возглас восхищения.
Хор тоже ликовал.
«Ай Илья, ай молодец, — подумал Илья и прямо через окно выпрыгнул в сад. — Прожить в Птичьем Гаме месяц и только сегодня все услышать… И всего один голос узнать. Нет, постой. Разве это дикий голубь?.. Ай Илья, ай молодец…»
Роса обжигала щиколотки, между деревьев витал легкий туман. Было так рано и так вольготно, что Илья, кроме обычного комплекса упражнений, выполнил еще и свою произвольную программу по спортивной гимнастике. И хотя он дважды сбился, а на брусьях чуть вообще не сорвался, со спортивной площадки Илья ушел с видом д'Артаньяна, только что вручившего королеве небезызвестные алмазные подвески.
Он возвратился в дом. Позавтракал, продиктовал электронному секретарю традиционный перечень поручений и решил отправиться на Днепр. Обживаться так обживаться!
Но не успел Илья пройти и десяти шагов, как над головой мелькнули красные «плавники». Двухместный гравилет — нарядный, новенький, с улыбчивым лицом Солнца на борту — опускался на площадку перед домом.
— Егор!..
Они обнялись и замерли на миг, затем Егор отступил в сторону. На подножке гравилета стояла стройная русая девушка. Илью поразило ее лицо: удивительно чуткое, нежное и в то же время будто скованное неведомым ожиданием. Такое выражение лица, отметил он про себя, бывает у тех, кто к чему-то напряженно прислушивается, ловит даже тень звука. Или у… слепых.
— Это Оля! — сказал Егор и просиял. — Пятое крыло Стрекозы, Это жена моя, Илюша.
«Господи, до чего же щедра жизнь! — подумал Илья, подавая руку гостье и помогая ей сойти на землю. — Она одаривает всех детей своих, только надо уметь разглядеть эти дары. И принять…»
— Я сию минуту раздобуду для вас свободный модуль. Или возьмите мой. Я так рад…
— Нет, нет! — Егор замахал руками. — У нас всего шесть дней, свободных. Мы летим в Сухуми. Представляешь, Оля сто раз писала о море, но ни разу… не видела его…
Он сбился на слове «не видела» и смущенно замолчал.
— У нас есть два контура поливита, — пояснила Ольга. — И одни глаза на двоих. Это очень много. Целое богатство.
— Я тоже мог бы… — начал Илья, но тут же понял, каким нелепым покажется влюбленным его предложение, и перевел разговор на другое: Кстати, — поинтересовался он, — как вы со Славиком решили судьбу этой диковинной машины? Только не подумай чего: я сам провалил экзамен, поливит здесь ни при чем.
— Решит референдум. Мы пока предлагаем резко ограничить сферу его применения. Во всяком случае, это не игрушка. И, тем более, не развлечение.
— Спасибо, Илюша, — улыбнулась Ольга. — Ты не договорил, но я поняла. Спасибо! Нам хватит одних… Я и так устаю во время сеансов: стараюсь меньше двигаться, чтоб не потерять ориентацию. Непривычно все это…
— Как твой подопечный? — вспомнил Егор.
— Анатоль? — Илья неопределенно повел плечом. — Сложный случай. Почти месяц составлял психологический портрет. Думаю, пора браться за дело всерьез.
— Можно? — Ольга осторожно шагнула к Илье, и ее прохладные пальцы пробежали по его лицу. Мгновенно и неощутимо — будто ветер вздохнул.
— Вот и свиделись, — сказала она довольно. — А то Егор мне все уши о тебе прожужжал.
Он столько купался и нырял, что порядком устал от чередований зеленых глубин, где было прохладно и сумрачно, и раскаленного пляжа.
По дороге в город Илья зашел в кафе «Таинственная сень» и выпил стакан пива. Пиво было густое и светлое, будто свежий мед. Веселый парнишка-программист, который обслуживал кафе, объяснил ему, что «сень» трава с Медеи, состоит она чуть ли не из одних витаминов, и если ее добавлять к ячменю, получается пиво, лучше которого нет во всех Обитаемых мирах.
Пешеходная тропинка заросла полевыми цветами. Рядом, за живой изгородью, текли разноцветные ручьи самодвижущейся дороги. Оттуда долетали голоса и смех, меж ветвей мелькали яркие женские платья. Здесь же было тихо и сонно, равномерно чередовались тень и солнечный паводок, а чуть дальше, на склонах холмов, облепленных молодым ельником, росла земляника.
Илья вошел в город.
Он успел полюбить Птичий Гам, похожий больше на ландшафтный парк, чем на традиционный город. Единственное, что скрепляло его и что при большой доле воображения можно было назвать основой планировки, — так это белые кольца центров обслуживания да площади Зрелищ. Дома же располагались вокруг них совершенно произвольно, на разной высоте, и издали походили на грозди винограда. Такое сравнение, впрочем, показалось Илье не очень удачным. Автономные модули, из которых слагались дома, отличались и размерами, и расцветкой. Гирлянды! Причудливых форм гирлянды — так будет точнее.
Как-то по контрасту — вокруг столько солнца, улыбок, радости — вдруг вспомнился Анатоль: одинокий коттедж, вымученное лицо, мешковатый коричневый свитер, привычка прятать руки.
«Нам пора повидаться, — подумал Илья. — В ближайшие дни. Промедление может оказаться таким же опасным, как и моя прошлая поспешность».
Внезапно он остановился.
Вместо розового пластбетона — имитации мрамора — под ногами… белел пушистый слой снега.
Небо вдруг провисло под тяжестью низких туч.
Срывалась поземка.
На заснеженном поле там и сям торчали кукурузные стебли, а дальше, справа от Ильи, лежала укатанная машинами и санями дорога и по ней шла группа людей. Он глянул влево. Там, шагах в тридцати от него, земля кончалась, а далеко внизу горбилась ледовая спина реки.
«Что за наваждение?» — удивился Илья.
Он глянул на свои босые ноги. Они по-прежнему ощущали тепло пластбетона, но ветер, ударявший в лицо, был вполне реальным и очень холодным. И запахи… Много запахов. Снега, реки, далекого дымка, конской мочи, раскрасившей дорогу желтыми мазками.
И звуки. Неестественно отчетливые для такого расстояния — он слышал даже прерывистое дыхание людей, хотя они еще только сворачивали с большака на кукурузное поле.
Их было шестеро. Илье хватило одного взгляда, чтобы все увидеть и понять.
Сейчас должна состояться казнь. Убийство. Потому что четверо из шести идут со связанными руками, не идут, а еле плетутся — простоволосые, босые, в порванных гимнастерках, а один, самый маленький, все спотыкается о кукурузные стебли, и лица этих людей — изуродованные, в сплошных кровоподтеках — уже лишены всякой жизненной силы. Вся она, — это Илья почувствовал сразу и безошибочно, — ушла на то, чтобы выстоять, чтобы заслужить это утро и этот обрыв, как избавление от мук.
«Заслужить смерть, ибо жизнь в данной ситуации — есть цена предательства». Эта мысль заставила Илью вздрогнуть. Он совершенно забыл, где находится, хотя сразу разобрался в происходящем: шел, задумался и оказался на площади Зрелищ. Где-то здесь, рядом, зрители. Идет исторический фильм. Или документальный. Словом, обыкновенный голографический сеанс с воспринимаемой средой. Массовый вид искусства, который пришел на смену опостылевшему «театру настроения»… Об этом он и подумал. Раньше. И тут же забыл обо всем на свете, ибо действо, которое разворачивалось перед ним, было настолько реальное, настолько гнусное, что он весь напрягся, сердце застучало тяжело и гневно.
— Шнель! — отрывисто бросил небритый автоматчик и ударил самого маленького сапогом.
Опять налетел морозный ветер. Напарник небритого взвизгнул от холода и тоже начал торопить пленных: толкал в спины дулом автомата, покрикивал.
— Стой, рус, пришел, — скомандовал небритый, когда пленные подошли к обрыву. — Спиной, бистро, спиной…
— Стойте! — возглас взлетел над заснеженным полем, будто осветительная ракета. — Остановитесь!
«Возникнув» из пустоты, из снежной дымки, к месту расстрела бежал человек.
— Не смейте их убивать! — закричал он.
То, что произошло дальше, было похоже на кошмарный сон. Перед глазами зрителей, скрытых за «кадром», стали одновременно разворачиваться два разных действия. Сочетание иллюзорного с реальным показалось Илье одуряюще неестественным и диким.
Человек («Наверно, тоже случайно забрел на площадь Зрелищ, — подумал мельком Илья. — И тоже с пляжа: босой, яркая рубашка, шорты…») бросился на ближайшего автоматчика и тут же испуганно отпрянул: его гневные кулаки проткнули небритого насквозь. Кто-то из невидимых зрителей, кажется, женщина, тихонько охнул, а фантом гитлеровца, такой же реальный на вид, как и современник Ильи, бросил напарнику какое-то короткое приказание и вскинул автомат.
— Нет! Нет! — человек попятился к красноармейцам, раскинул руки, будто хотел защитить обреченных. — Вы… не… смеете!
Ударили очереди.
Человек остановился. Будто споткнулся, будто почувствовал, как иллюзорные пули прошили его тело. Только теперь он, наверное, понял, почему повалились в снег четверо пленных, а он остался цел и невредим.
— Остановите сеанс! — крикнул Илья и бросился к незнакомцу: ему показалось, что тот сейчас тоже рухнет на землю.
— Как же так? — ошеломленно пробормотал человек в шортах, с благодарностью принимая руку Ильи. Его толстые большие губы дрожали, в уголках глаз светились капельки-слезинки. — Фашисты, убийцы… И даже не замечают… Разве это кино? Это кошмар!
— Успокойтесь, пожалуйста. — Илья уводил его от обрыва, куда автоматчики деловито сбрасывали трупы. — Успокойтесь. Вам нельзя смотреть такие фильмы.
И тут что-то щелкнуло.
Заснеженное поле, обрыв, черные фигуры гитлеровцев — все это исчезло, будто оборвался дурной сон. Они шли по лучистому монокристаллу площади Зрелищ. На них вновь обрушилось не по времени жаркое сентябрьское солнце, вернулись людские голоса. Илья перехватил несколько взглядов, адресованных его спутнику. В них было недоумение, но были и искорки гордости, будто этот чересчур чувствительный человек совершил нечто героическое. Будто он, пусть странным образом, по-детски, выразил и их протест, их ненависть к убийцам.