ает на то, что вступать в эру Водолея не возбраняется и бухгалтерам. Таким образом, пока в артистическую не входит Арт Джеймс, Мирьям остается единственной из присутствующих, у кого на лице нет растительности.
Арт Джеймс. Поскольку никто не в силах устоять против нынешней моды, лощеный, ухоженный, чисто выбритый Арт Джеймс в сером костюме, сшитом по мерке, появляется в сиреневой рубашке и широком галстуке из такой ткани, будто узор для нее рисовал то ли Клее, то ли Кандинский. Мирьям охотно носила бы платье из этой же материи. И все-таки, когда он радушно приветствует гостей фойе, чтобы все чувствовали себя как дома и не боялись неминуемого выхода на сцену студии, становится совершенно ясно, что Арт Джеймс являет собой живой феномен путешествия во времени. Это был изолированный от современного мира пришелец из того неопределенного времени, относящегося к 1950-м годам, когда любой человек возраста Мирьям впервые познакомился благодаря телевидению с легко узнаваемым щеголеватым образцом американской мужественности – с четким выговором и неуловимым духом севера Среднего Запада, – иными словами, с типом “телеведущего”, “хозяина студии”. Ведущего не важно чего – почти чего угодно. Для этого типа характерна прежде всего успешная сублимация той тяжкой травмы, которую получило поколение ветеранов Второй мировой – то самое поколение, откуда и вышла эта новая порода людей. Эта порода настолько завладела общественным сознанием и воображением, что нынешний мэр Нью-Йорка, Джон Линдсей, тоже является, по сути, “ведущим”. Но чего не знает Мирьям – при том, что память на всякие пустяки, которых у нее в голове хранится великое множество, что и позволило ей принять участие в одной из самых трудных телевикторин, – и при всей своей зоркой любви к тайным и подлинным еврейским, польским или русским именам разных американских знаменитостей, давно скрывшимся под звучными псевдонимами, – она не знает, что настоящее имя Арта Джеймса, занесенное в метрику при рождении, – Артур Семенович Элимчик.
Название игры. Когда Мирьям ступает на сцену телешоу, которое она смотрит пять раз в неделю, у нее появляется такое же сюрреалистическое чувство, как если бы она обнаружила собственное лицо среди множества лиц на коллаже из знаменитых людей, окружающих восковые фигуры Битлов на обложке пластинки “Сержант Пеппер” (умение опознать почти все эти лица – один из “салонных” трюков, к которым прибегает Мирьям, при этом у ее друзей буквально отвисает челюсть: они просто не в силах понять, как можно держать в голове такое бешеное количество имен собственных). Студия игры “Кто, что или где” являет собой нечто вроде кричащей авансцены, где сидят на стульях все трое участников (будто товары в витрине магазина), а за ними – синий занавес, в который вплетена звякающая мишура. И как это Мирьям раньше ее не замечала? Наверное, она всегда принимала это позвякивание за помехи в своем не очень исправном телевизоре. Над головами игроков красуются гигантские стилизованные буквы К, Ч, Г и индивидуальные табло игроков. Сейчас все три показывают “$125” – таковы первые ставки участников. Дикторский голос коротко объясняет правила. Услышав объявленную тему, каждый должен выбрать, какой вопрос из трех он предпочитает: “Кто”, “Что” или “Где”, а затем, оценив свои силы, выбрать сумму, которую он поставит на кон. От зрителей, сидящих в студии и скрытых за слепящими прожекторами, доходит далекий слабый гул, – на них можно вообще не обращать внимания. Однако Мирьям остро ощущает близкое присутствие Питера Матусевича и Грэма Стоуна: ее как единственную женщину усадили посередине, и теперь она, будто на званом ужине, должна реагировать на флюиды, исходящие от каждого из них. Звучит музыкальная заставка, почему-то страшно громко, и оба противника наклоняются к ней, чтобы пожелать удачи: Стоун – игриво, обнажив резцы, что неожиданно для человека с таким крепко сбитым телом и лобастым черепом, а Матусевич – с лисьим, постным видом, будто притворно сожалеет о своем намерении распотрошить ее точно так же, как распотрошил всех предыдущих соперников. Голос диктора нараспев произносит: “Кто? Что? Или – Когда? Это название игры! А вот ее ведущий, Арт Джеймс!”
Джеймс приветствует игроков, представляет их публике в соответствии со стандартными правилами – назвав место проживания и профессию – или, в случае домохозяек, ввернув какую-нибудь забавную фразу или коротенькую историю, относящуюся к их хобби или “интересам”. Проходя отбор для участия в этом шоу, Мирьям отрекомендовалась “активисткой” и предложила упомянуть о том, что во время первомайских протестов ее незаконно арестовали на ступенях Капитолия. Хотя в тот день были арестованы сотни людей, Мирьям с удовольствием относит себя к “Тринадцати с капитолийских ступеней”, потому что ее заключили в тюремную камеру для тринадцати женщин, и спустя тридцать шесть часов в числе этих же тринадцати она была освобождена и взята на поруки адвокатом Американского союза защиты гражданских свобод. В течение этих полутора суток она пользовалась – прилюдно и гордо, наравне с остальными – единственной общей уборной, а еще из солидарности с сокамерницами отказалась от единственной пищи, предложенной им за все это время. Тюремщики принесли в камеру сэндвичи с копченой колбасой, и тринадцать узниц – не столько из неповиновения, сколько из хулиганства – принялись отклеивать колбасу от влажноватого белого хлеба, в который она была впечатана, и пришлепывать эти липкие кружки к блестящей серой стене тюремной камеры. Лишь пара кружков отлепилась и упала на пол до того, как узниц отпустили, остальные так и остались там висеть, прочно приклеившись: мясные граффити. Политическое воззвание, сложенное из животного продукта и связующих добавок, из соли и ферментов.
А еще конечно же все тридцать часов заключения у нее из грудей сочилось молоко и потом, когда они ехали из тюрьмы вместе со Стеллой Ким и ее приятелем-хиппи в его черном “Додже”, на капоте которого был нарисован увесистый кулак. Мирьям уютно свернулась рядом со Стеллой на заднем сиденье, они забили косяк и слопали сэндвич с котлетой. Потом, нахихикавшись, уснули, но вначале Мирьям показала Стелле свой безнадежно промокший бюстгальтер под футболкой, и рассказала, что в тюрьме, когда никто не видел, она прикладывала к соскам грубую туалетную бумагу вместо промокашки.
– Хрен с ними, с колбасными сэндвичами – ты бы нас всех могла накормить! – сказала Стелла.
– Фу, какая гадость.
Казалось бы, Мирьям вполне могла сделаться лесбиянкой, да она и сама не раз шутила на эту тему, говоря, что не прочь попробовать себя в этой сфере, однако на деле все было не так: в “той сфере” она сразу же натыкалась на кирпичную стену. Особенно отвратительными казались Мирьям женские груди. Они напоминали ей о теле ее матери.
Главный тайный триумф, связанный с этим арестом, триумф, в котором она не признавалась даже Стелле Ким, не имел ни малейшего отношения к фантазиям в духе низкопробного фильма “Женская тюремная камера”, зато имел нечто общее с ее теперешней поездкой в Рокфеллеровский центр: возможность побыть немного вдали от ребенка. Получив небольшую передышку, она оставляла Серджиуса с Томми, а сама обретала на час-другой независимость, ненадолго возвращалась к себе прежней. Ей необходимо было вздохнуть свободно, стряхнуть вечную роль матери маленького мальчика, вырваться из тисков бессменного дежурства любви: в тоске по такой утраченной свободе Мирьям никогда до конца не сознавалась даже самой себе. И когда ей предоставили возможность воспользоваться телефоном-автоматом в тюремном коридоре, она позвонила не кому-нибудь, а Розе. Она сказала ей: “Садись на метро, езжай к Томми, помоги ему”. Остальное она оставила невысказанным, понимая, что это так же очевидно, как и кружки колбасы, висящие на стене. Ступай, присмотри за моим ребенком, организаторша, ниспровергательница, необычная и нестандартная мать! Потому что я в тюрьме. Ты, коммунистка, любительница полицейских, погляди, что со мной! Да, я угодила в тюрьму, потому что это ты меня подстрекнула. Я здесь из-за веры в твои идеалы. Ты обличала Гитлера и совала мою голову в печь. Ну, так позаботься теперь о моем ребенке, потому что я в тюрьме!
Сегодня же Мирьям обнаруживает, что ее слова отредактировали, да еще как. Арт Джеймс говорит:
– Мирьям Гоган живет в Нью-Йорке, на Манхэттене. Она жена, мать и организатор общины. Добро пожаловать в нашу игру! Знаете, когда я был ребенком, моя мама тоже была чем-то вроде организатора общины: ей каждое утро приходилось собирать нас с братом в школу, а это, уверяю вас, была задача не из легких.
Американа: песни 1890-х годов. Эта первая категория не кажется особенно привлекательной. Мирьям, как прилежная зрительница передачи, приучила себя выбирать в таких случаях вопросы из разряда “Кто?”, поскольку увереннее всего она чувствует себя с именами. Вероятнее всего, именно из этой сферы она способна будет выудить какие-то малоизвестные факты, потому и выбирает данный разряд, хотя на табло к нему приписана не самая высокая ставка – тридцать долларов. Грэм Стоун, который сделал ставку на “Что?” (тоже тридцать долларов), вступает в игру первым. Арт Джеймс зачитывает ему вопрос с карточки:
– В одной песне, характерной для тысяча восемьсот девяностых годов, девушка сравнивается с пойманной птицей. Где, согласно этой песне, находилась девушка?
В позолоченной клетке, мысленно отвечает Мирьям, и Стоун вслух дает этот же правильный ответ. Казалось бы, в этом можно усмотреть добрый знак, но у Мирьям почему-то появляются плохие предчувствия. Теперь ее черед.
– Песня тысяча восемьсот девяносто четвертого года “Тротуары Нью-Йорка”, – хит своего времени, стала еще популярнее в тысяча девятьсот двадцать четвертом году, когда ее начали связывать с одним претендентом на пост президента. Вы можете назвать его имя?
Мирьям снова отвлекается на то, что, казалось бы, сулит ей удачу: в любой категории вопрос, заключавший в себе название “Нью-Йорк”, должен оказаться ее “хлебом” – по праву наследия. Она слышит собственный голос, дающий ответ: “Уэнделл Уилки?”, и тут же, пока Арт Джеймс чуть медлит с ответом, на нее почему-то обрушивается уверенность, что она ошиблась.