Как такое могло произойти? А как часто у Пульхра бывает — случайно. Незадолго до Большого зубца, он, все на той же должности второго помощника, получил звание капитан-коммандера. Команда его откровенно не любила. Тогда-то никому в голову не приходило над ним шутить. Это, кстати, не дань уважения, а очень тревожный знак. Воспринимать нашу космофлотскую жизнь всерьез нельзя, с ума сойдешь. Юмор на флоте — защитная реакция организма на тяготы службы. Иначе нельзя. Все шутят над всеми. Кормовые постоянно прикалываются над носовыми, и обратно. Оказавшись вместе, за глаза, естественно, они рассказывают друг другу анекдоты про капитана и его помощников. Экипаж в целом обожает разыграть «пиджаков», особенно научников. Космопехота для них вообще непрекращающийся повод поржать. В общем, если на корабле над вами не шутят — вас нет. Единственные, кого обходит этот праздник жизни, — абордажники, которые всегда серьезны, как катафалки, и над которыми, как над покойниками, шутить не принято.
У Пульхра даже клички не было. Это вообще непорядок. Кличка должна быть у всех. Это освященная столетиями космофлотская традиция. Меня, например, называют «Наше сиятельство». Потому что я, якобы, из тех Юсуповых, которые русские князья. Не самый плохой вариант, я считаю. Раздражает правда, когда они «Наше сиятельство» сокращают до простого «Наше». Когда я возвращаюсь из увольнительной, Сикорский каждый раз интересуется: «Где Наше не пропадало?». И ехидно ухмыляется. Каждый, повторяю, раз. Начинает раздражать, если честно.
А вот у Пульхра клички не было. Но звать-то его как-то надо, и за глаза Пульхра называли «этот». Капитан спросит: «Где «этот»? — и сразу понятно, что это он про своего любимого второго помощника. И если «этот» в кают-компании, то капитан где-нибудь послоняется, чтобы аппетит себе не портить.
А потом был Большой зубец, и Пульхр собственноручно захватил флаг крейсера Мезальянса. Потом, правда, выяснилось, что захватывать флаг было не обязательно, а вернее — не желательно, и даже катергорически нельзя его было захватывать. Нужно было только обозначить — так, слегка, — атаку, вытеснить противника из района, помахивая полотенчиком, вежливо, аккуратно, не нарушая конвенций. Но об этой особенности нашего задания были в курсе только капитан и старпом, а до второго помощники — невелика птица, — они эту информацию не донесли.
Во время маневра подлета к крейсеру, когда перегрузки и так на грани допустимых, двигатель вдруг переклинило и ускорение превысило норму в несколько раз. Вся команда, кроме Белова, потеряла сознание. Я тогда впервые понял, почему это отродье — это я про Белова — до сих пор держат на флоте. Если бы не он, не выжил бы никто. Несмотря на чудовищную перегрузку, он каким-то чудом сумел стабилизировать двигатель и сбросить ускорение. По выходе из маневра команда начала приходить в себя. Выяснилось, что боеспособность сохранили только клоны, люди в большинстве получили травмы различной степени тяжести. Многим, включая капитана и старпома, перегрузкой переломало ребра. Старшим офицером на борту оказался Пульхр. И он принялся воевать как привык — всерьез. Белов, используя все преимущества «Неуловимого», сумел пришлюзоваться к крейсеру. Взломали шлюз, и Пульхр отправил на крейсер абордажную команду. Он-то был уверен, что остальные корабли нашей эскадры идут следом и вскоре присоединятся к веселью.
Когда Чехова с его командой прижали, Пульхр взял добровольцев и пошел на выручку. Он сумел захватить флаг крейсера, но был ранен и потерял половину абордажной команды, включая Чехова. Так бы нас всех там и перебили, но два наших корабля, в нарушение приказа, все же пришли на помощь. И выручили, и вытащили, вместе с флагом. Флаг потом, правда, вернули по линии МИДа, да еще с извинениями, мол, погорячились, не обессудьте.
Но прыть второго помощника оценили, а всех собак повесили на капитана, благо, у него не приходя в сознание насмерть оторвался какой-то тромб, и возразить он ничего не мог.
Из госпиталя Пульхр вернулся капитаном во всех смыслах, и по званию и по должности, со свежим орденом и наградной золотой саблей. Шутка ли: человек в мирное время напал на крейсер Мезальянса. Все подумали, что теперь, после смерти Чехова, да еще на капитанском месте, Пульхр вконец озвереет. Ничего подобного.
После госпиталя он ходил какой-то слишком задумчивый, как прибитый. Оживал только во время военных действий. Чувствовалось, что к Мезальянсу у него тоже появились претензии. А вот веры в Альянс поубавилось. Он продолжал лично ходить на абордаж, но уровень зверств сильно убавил. Руки, например, вообще рубить перестал…
Я осмотрел обсервационные помещения, согласовал с Картье план карантина и вернулся в Центральный. Близилось время сеанса связи для доклада капитану. Его загоревшее лицо на экране видеосвязи подтверждало мои худшие опасения: он явно много времени проводил на открытом солнце без шлема.
— Как дела? — спрашивает он.
— Без происшествий. Прошу разрешения завтра провести учебные стрельбы.
— Какие стрельбы?
— Два залпа кормовой батареи на двадцать километров.
— Разрешаю. Как Сикорский?
— Нормально. Тоже без происшествий.
— Никакого ремонта еще не затеял?
— Пока нет.
— Точно? Тогда вот что. Мне кажется, механоиды заскучали. Это недопустимо. Необходимо решительно и беспощадно их развлечь. Сикорский спать ушел?
— Так точно.
— У него каюта в шестом отсеке?
— В седьмом, там где ракеты.
— Тогда слушай мою команду. Пока котел и двигатель заглушены, самое время провести учения. Подожди пару часов, чтобы он разоспался, и начинай учения по возгоранию в седьмом… нет, мало… в шестом, седьмом и восьмом отсеках. В темноте.
— Есть!
— Я еще не закончил. После учений всех распустишь, подождешь еще два часа, гаси свет и начинай учения по разгерметизации этих же отсеков. Кто не впишется в норматив оскафандривания — тренировки до победного, без перерыва на сон и еду. Сам не суйся, только наблюдай и фиксируй. Пусть Сикорский с ними отрабатывает — его люди. Вопросы?
— Прошу восьмой отсек освободить от учений.
— Почему?
— Там раненные, и идет подготовка к приему груза. Ты говорил — двадцать тонн планируется.
Прежний капитан на любые возражения начал бы на меня орать — все должно быть только так, как он приказал. У него, после моего замечания, и я и раненные тоже начали бы оскафандриваться без перерыва на сон и еду. А по Пульхру видно, что вся его оперативная память занята, у него там приключения, Стерн, зомби и таинственный груз в двадцать тонн. Думать об отсеках и учениях ему скучно.
— Хорошо, тогда учения только в шестом и седьмом отсеке.
Итак, сегодня мы двум отсекам устраиваем веселую жизнь. Учения вещь жесткая, но необходимая, они спасают корабли и жизни. Я выключу в отсеках свет, заблокирую систему объемного пожаротушения, чтобы они там сдуру не потравились, и объявлю тревогу. Сам буду оценивать и фиксировать их действия. Потом пообедаю, отдохну часок, снова выключу им свет и объявлю разгерметизацию. Это все займет часов шесть-восемь. А там и дежурство мое закончится.
Но и этому плану не суждено было сбыться. Прямо во время обеда меня экстренно выдернули в Центральный — капитан экстренно вышел на связь. Да, нечасто увидишь Пульхра небритым.
— Как обстановка? — спросил он.
— Все по плану. Провели учения по возгоранию, через полчаса начнем отрабатывать разгерметизацию.
— Отставить отрабатывать разгерметизацию и отменить завтрашние стрельбы. Появилась работа. Отправь сюда челнок. Жук нашелся. Через четыре часа будет у вас. Отремонтировать, откалибровать. Память сохранить, посттравматический синдром убрать. Встань у инженеров над душой и стой. Делай с ними что хочешь, хоть бей, — через двое суток Жук мне нужен в строю. Вопросы?
ГЛАВА 12
— Газ подаем уже полчаса, и еще ни один не заснул, — озабоченно сказал Бенуа. — Человеку тридцати секунд хватает…
Пульхр взглянул в круглый иллюминатор. Обе двери в пассажирский шлюз были задраены, и там, в кромешной тесноте топталось не менее десятка зомби. Они, как слепые, ощупывали стены и пол, видимо, не понимая, куда вдруг исчез выход. Сонными они и правда не выглядели.
— Увеличь концентрацию. Подождем пару часов, может все-таки подействует.
— Когда они заснут, я бы хотела забрать себе пару штук, — сказала Стерн.
Пульхр удивленно поглядел на нее. Откуда она здесь взялась? Только что же ее не было. Когда не надо, она такая тихая…
— И что вы собираетесь с ними делать? — спросил Пульхр.
— Вскрою.
— Какие-то странные у вас для этнографа методы. Разве вы не должны собирать песни-пляски и мифы-легенды?
— Очень смешно, — поморщилась Стерн. — Я бы хотела взять себе вон того, справа, который посвежее, и вон ту самку без уха.
— Как вы думаете, они чувствуют боль?
— Вот и узнаем, — улыбнулась своей детской улыбочкой Стерн.
Пульхр подумал, что иногда человеческого в ней оставалось меньше, чем в зомби.
— Насколько я помню, вивисекция у нас запрещена после Второй Космической.
— Да что вы в самом деле? Эта планета точно не в зоне юрисдикции Земли.
«И чего я с ней препираюсь?» — подумал Пульхр. Ведь она права. Между мной и моим призом стоят только эти существа. Уже поэтому о них нужно знать все. Взять одного и разобрать на молекулы. Мы же элементарных вещей не знаем. Например, дышат они или нет. Газ на них не действует, так что возможно, не дышат.
С другой стороны Дедал вполне однозначно велел считать зомби мирным населением. Тем более вивисекция. После Второй Космической, кстати, запретили вивисекцию не только людей, но и животных. А если вскрытие покажет, что зомби это просто больные люди? А мы их живыми под нож. Нехорошо.
С другой стороны дело тоже надо делать. И побыстрее. Значит, зомби надо вскрыть, но не живого. Тогда как? На настоящий момент мы знаем только один способ умертвить зомби — сжечь. Это не подойдет. Подумаем логически: если зомби это все-таки люди, то они чувствуют боль мозгом. Значит, надо разрушить мозг, и тогда зомби, даже если он останется живым, попросту нечем будет чувствовать боль. По крайней мере, юридически. Значит, выстрел в голову крупным калибром…