Мадам Сесиль. Непринужденная болтовня в саду о хорошей кухне, например о луковом супе: как его готовить по будням, а как — по воскресным дням. Затем о паштете из дикого кролика: прежде чем облекать его в хлебное тесто и панировать, большим пальцем продавливают углубления и заполняют их выдержанным коньяком. Наконец, о «жаворонках на канапе». Там, где мы говорим «подрумянить», французы употребляют более элегантное dorer. Вообще, различные способы схватывать значения слов напоминают разные по форме пинцеты, которыми берут одни и те же предметы. Сходный результат достигается и в случае более редких выражений, например, в слове la culbute: «кувырок».
Потом разговор о бывшем супруге. Мужчины, когда случается возможность рассмотреть их через женскую оптику, предстают в совершенно ином свете — в свете, который хотя и падает не под прямым углом, но зато делает зримой оборотную сторону. Мы, собственно говоря, видим друг друга только en face. Вальяжно устроившись в пронизанном солнцем саду, я немного наслаждался тем тайным, кошачьим превосходством, с каким такая вот капризная дамочка держит мужчин в поле своего зрения. В таких садовых беседках мы нередко, чувствуя себя верхом на белом коне, служим лишь источником развлечения.
Последний день в Бурже. В первой половине дня со Спинелли — по букинистам в поисках гравюр и цветных эстампов, однако ничего примечательного нам так и не попалось. Во второй половине дня снова визит мадам Сесиль: она осталась на ужин и вручила мне на прощание письмо, распечатать которое я должен был лишь назавтра.
По доходящим до меня слухам, нам предстоит пешком добраться до Цвайбрюккена, чтобы 25 июля поездом выдвинуться в Берген, а затем отправиться в отпуск на неопределенный срок. Так должна была завершиться самая быстрая кампания из тех, что мне доводилось видеть.
Пеший переход до района Анришамо, где переночевали в усадьбе уединенного поместья Ле Таллан. Дорогой я ехал верхом рядом с Хилбрехтом. Я охотно слушаю его истории, потому что в его лице познакомился с особым типом солдата.
Когда я впервые услышал: «Зарядить боевыми патронами и поставить на предохранительный взвод», то почувствовал себя конфирмантом, стоявшим перед алтарем.
По прибытии в Ле Таллан я осушил полбутылки вина и потом два часа спал в занятой мною комнате, выложенной камнем. Несмотря на струившийся с полей зной, оно было погружено в чудную прохладу и полумрак. На этой древней ферме, стены которой нимало не изменились с самого XIV столетия, время, мне кажется, течет куда медленнее — так, здесь по сей день отапливают каминами и жгут только восковые свечи. Выдвижной ящик моей прикроватной тумбочки был застлан газетой за 1875 год.
На склоне дня я отправился бродить по полям — тут мы находимся в древнем герцогстве Бери, которое мне весьма по душе. Интересно наблюдать, как здесь возделывают сельскохозяйственные угодья: обширные пастбища и скудные поля — все обсажено высокой живой изгородью, над которой возвышаются могучие дубы, яблони, тополя да благородные каштаны, со свечками белых цветов. Тенистые проселки тянутся подобно густым крытым аллеям, а с холмов перед взором распахиваются широкие просторы. Местность, таким образом, одновременно преподносит и открытую, и лабиринтную стороны.
Не слишком поздно после полуночи мы собрались на леталланской кухне пить кофе. Компанию нам составили владелица поместья, одна учительница да стряпуха. Они восседали на приподнятой площадке у камина. В самом камине обуглившиеся дрова время от времени вспыхивали новыми язычками пламени, что давало повод к всевозможным шуткам и прибауткам. Мы пребывали в том расположении духа, какое иной раз свойственно этому часу; всеми овладело что-то похожее на утренний хмель.
В этом-то настроении речь у нас зашла о bassinoires: широких, округлых противнях из красной меди для раскаленных древесных углей. Крышки их нередко украшаются богатыми узорами прорезных отверстий. Противни эти служат для обогрева постели перед отходом ко сну и переносятся на длинных черенках, впрочем, нынче они уже вышли из употребления, поскольку их использование предусматривает наличие прислуги. Хозяйка хвалила эти противни, и мы затеяли в несколько раблезианском духе спор о преимуществах того или иного вида постельных грелок, в результате которого победительницей была, в конце концов, признана «шестнадцатилетняя черкесская невольница».
Мы маршем прошли до Парасси, где я переночевал в домике одного рабочего. Здесь с нами распрощался подполковник Фоглер. Майор д-р Отто сменяет его на посту командира батальона.
В час ночи меня разбудил хозяин дома: «Le réveil sonnait»[173]. Ночной марш, плавно переходящий в дневной. Когда около полудня мы под Бонни переходили большой понтонный мост через Луару, стояла гнетущая духота.
Размещение на маленькой ферме Ле Каду. Жители лишь совсем недавно воротились обратно и были несказанно рады вновь оказаться у родных очагов. Несмотря на то, что за время отсутствия у них пропало много скота и домашнего скарба, я нашел их веселыми, даже исполненными какой-то внутренней ясности, нашедшей живой отклик в моей душе. Я ощутил в ней возобновление союза с исконной почвой, воспоминание о священном моменте первого заселения. В этом состоянии всякая работа, всякая ухватка превращается в источник радости — в них открывается нечто неповторимое, во все времена важное, что пронизывает повседневность; и после невзгод и боли жизнь вспыхивает новой, сулящей счастье глубиной.
Разбужен в четыре часа. В усиливающуюся жару мы промаршировали до Мазилле и там, на лысой вершине горы, устроили полуденный привал. Колодец небольшой фермы, возле которого я велел сполоснуть котелки, уходил в толщу мергеля метров на пятьдесят. В нарастающий зной мы к вечеру достигли района Туси и остались на примеченной наверху ферме. Бойцы держались, как и должно держаться солдатам на марше, то есть, буквально, на последнем дыхании. То тут, то там кто-нибудь из них выбывал из строя, но темп марша не снижался. Я тоже смертельно устал.
Прибыли мы в сильный ливень. Но стоило нам появиться, как небо прояснилось. Как обычно, в это время года я любовался лилиями Мадонны[174]; один прекрасный куст цвел в фермерском садике. Я разговорился о ней с хозяйкой, и та рассказала мне, что из цветов и листьев этого растения получается благодаря алкогольной вытяжке чудесное средство для остановки кровотечения.
Характерные черты этой женщины: маленькая, сухая, в высшей степени энергичная, с зоркими, как у хищной птицы, глазами и узким подбородком. Она показала себя не в пример смышленее своего мужа, который при виде такой уймы народа, растекшегося по всему домашнему хозяйству, сейчас же потерял голову. Так, когда лошади уже начали было обгладывать в садике листья капусты и кочаны салата, она позаботилась о том, чтобы выпроводить их оттуда, заявив мне, что сплошная-де сырость повредит животным. Затем она самолично сопроводила солдат, дабы показать им стойла и сено, не преминув прежде побеспокоиться и о том, чтобы я, в ком она подозревала колдуна-повелителя погоды, получил яйца и вино. Я размышлял потом об этом человеческом типе, а еще о том, что всех этих неимоверных затрат воли хватает только на то, чтобы обеспечить себе мало-мальски приемлемое местечко под солнцем.
Уже в два часа был снова разбужен. Поскольку я на протяжение всего марша был назначен командиром авангардного отряда, который должен загодя подготавливать места расквартирования, то через Оллан, Сенан, Жуаньи и Бюсси я на машине проехал вперед до района Диксмон, и в Ля Тюильри обеспечил постой для батальона.
Сам я устроился здесь на постоялом дворе «Clos des roses»[175]. Очевидно, он знавал и лучшие времена, но сейчас его владелец вел образ жизни, отчасти напоминавший вышедшего на пенсию полицейского чиновника, а отчасти — крестьянина. У него-то я с Рэмом и наслаждаюсь тем, что со времен существования походов и войн, зовется у солдат «хорошей квартирой». Правда, наука этим не ограничивается. Надо еще уметь открывать источники изобилия; а посему сразу по въезде я первым делом сошелся с детьми и подарил им кое-что для копилок. Вслед за тем появилась яичница-глазунья, кролик, зеленые бобы, картофель в уксусе и растительном масле, и сыр; детишки, снуя один за другим, как муравьи, тоже притащили к десерту всякую мелочь: дочурка Леонна, например, ром для кофе, принесенного до этого ее братиком. Так все снова и снова попадаешь в дома, которые благодаря появлению солдата преисполняются таким хлебосольным волнением, как будто за стол к ним собственной персоной уселся ненасытный Геракл.
В отведенной мне комнате я снова обнаружил пол, привлекший мое внимание еще в Монмирели: красные кирпичные плитки, пригнанные по примеру пчелиных сот и выкрашенные блестящей олифой. Вымощенный так пол прохладен, прост и ненавязчиво рационален.
Во второй половине дня прогулка по полям и холмам. На склонах обширные поляны сиреневой скабиозы с вкраплениями отдельных кустиков золотисто-желтого зверобоя образовывали узор, характерный для пика лета. К этому добавлялось витиеватое жужжание бронзовок и шмелей. Вид скабиоз по-прежнему таит для меня что-то электрически возбуждающее: я, как ребенок, верил, что собирающий их накликает грозу.
На обочине проселков и в городке сложены огромные груды кремня, кажется, молнией высеченного из мергеля; его используют здесь для строительства домов. Кремни вспыхивают в лучах солнца дымчато-коричневыми, красочно-розовыми и карнеолово