Проведя ночь в разбойничьем гнезде, я через Шомениль, Сулен, Дульван и Доммартен приехал в Во-сюр-Блэз. В канцелярии бургомистра я нашел толковых служащих, умело содействующих подготовке мест расквартирования и вообще всей работе авангардного отряда. Мэр, который вчера, в Дьенвиле, сопровождал меня всюду, несмотря на свои семьдесят два года и обилие хворей, сегодня тоже проявил завидную предприимчивость. В муниципальном совете я познакомился с таким типом людей, который мне по душе – им по плечу справиться с нестабильностью ситуации, и они одарены врожденным пониманием общественного блага.
Покончив с распределением квартир, я остановился в доме священника, который за ужином угостил меня хорошим анжуйским вином – коричнево-желтым, как темные сорта янтаря, и приятным на вкус. За столом разговор о собрате из Дьенвиля, которого он знал и хвалил, чем подтвердил мое физиогномическое впечатление, затем о символике погребения. Здесь мой хозяин оттаял окончательно; покачивая головой, он время от времени удовлетворенно ронял: «Tiens, tiens, tiens»[180]. Чертополох же на хоральной мантии, по его словам, задуман как индивидуальное художественное оформление; впрочем, в христианском укладе ему всё-таки отводится и символическое значение.
Как и весь городок, этот священник и его экономка тоже бежали; ибо прошел слух, что священнослужители якобы расстреливались. Его сообщение о бегстве было замечательно тем, как он комментировал картину множества выгоревших автомобилей, представших взору по обочинам дорог. Они, стало быть, отправились в путь ранним утром, пастор на одной из телег для перевозки с поля снопов, экономка на изначально неисправной автомашине, которую пришлось тащить на буксире. Дороги были заполонены марширующими войсками и сорвавшимися с насиженных мест жителями. Еще прежде, чем они добрались до Доммартена, раздались исполненные ужаса крики:
– Они приближаются – les voila[181]!
Появившиеся на большой высоте девять пикирующих бомбардировщиков обрушились с ревущими сиренами на колонну, стреляя из пулеметов и сбрасывая бомбы. Все спрыгивают с телег, ищут укрытия на обочине дороги. Взрывы вспарывают дорожное покрытие. Священник снова поднимается и слышит обращенные к нему крики:
– Ложитесь на землю, они возвращаются.
– Но для меня это было невозможно, потому что я слышал стоны раненых и умирающих, которым надо было дать отпущение грехов. Поскольку их оказалось слишком много, я отпустил им грехи всем вместе.
В этот момент начался второй налет, и осколком, пробившим ему бедро, священник был сбит на землю. Автомобиль тоже охватил огонь, резкой вспышкой пламени обожгло экономку. Священника куда-то унесли на носилках, а он всё сжимал в руке мешок с церковными драгоценностями. Экономка потеряла его след, тащилась дальше как могла до самого Кот-д’Ора и в конце концов была помещена в немецкий лазарет, где ей заживили кожу, лохмотьями свисавшую у нее с ног. Затем она вернулась в Во, где тем временем объявился Тото – пес, пропавший после взрыва и потом снова пойманный в лесах. Священника лишь несколько дней назад выписали из больницы, и, принимая во внимание всё, что довелось ему испытать, его добрый юмор изумлял меня. Он так и сыпал шутками да анекдотами, коими умел мастерски уснастить разговор. Так, к примеру, когда я отказался от предложенной мне сигареты:
«Папа предлагает одному кардиналу понюшку табаку.
– Благодарю, ваше преосвященство, но я избавлен от этого порока.
– Кабы то был порок, вы б непременно его имели».
Или, иллюстрируя увеличение в сельской местности случаев прелюбодеяния:
«Один тугоухий видит, как служитель магистрата делает какое-то объявление, и осведомляется у соседа, о чем это тот говорит. Сосед, шутник, и отвечает:
– Все рогоносцы должны сегодня после обеда явиться в мэрию.
На что тугоухий:
– Зайди-ка за мной, когда будешь проходить мимо».
О разнице между французской и швейцарской кухней – за обеденным столом в одной из женевских гостиниц.
«Швейцарец:
– Вы едите слишком много хлеба.
Француз:
– Зато вы слишком много всего остального!»
Экономка, мадам Луиза, всё еще не оправилась от сильного потрясения, она без конца говорила, не могла видеть никакого оружия, переносить звук самолета, даже звонка пугалась. Я подшутил над ней, сказав, что она, как относящаяся к духовенству, не должна была бы всё же так бояться.
– Оно-то конечно, но поскольку я здесь очень необходима, то пусть Господь обойдется пока без меня.
Так, под аккомпанемент разнообразных острот воистину приятно и прошел вечер.
Утром прогулка, сначала к расположенному поблизости литейному цеху, где я наблюдал за проворным вращением гигантского водяного колеса из железа. После этого – в Домблен. Там я присел передохнуть в церквушке. На тронутых временем стенах из-под отслоившейся известки проглядывали древние фрески. Кровля основательно прохудилась; на хорах с места на место перелетали голуби и воробьи. Проселок вытянулся вдоль полей, опустошенных колорадским жуком. Я видел несметные массы личинок, но совсем немного имаго. При прикосновении к ним из сочленений наружу выступает желтый сок – этот жук, как большинство кризомелид, кажется, не употребляется птицами в пищу. Впрочем, цвет этого сока совпадает с изысканной цветовой гаммой – от светло-желтого до темно-коричневого, – которая характерна для этих насекомых. Natura наносит краски то бледными, то густыми мазками.
В полдень у священника угощался приготовленной мадам Луизой jardinière: горох, картофель, бобы и баранина. Затем прощание, при котором священник молвил, что едва, дескать, успеваешь сойтись с человеком и оценить его, как уже снова приходится расставаться. Это меня порадовало; живя по квартирам, я в каком-то смысле выхожу на ловлю людей.
Через Моранкур, Жуанвиль в Пансе, одно из самых маленьких и убогих захолустий, с разрушениями, сохранившимися еще со времен Мировой войны, и опустелыми домами, поскольку жители просто побросали свои владения на произвол судьбы, за что их упрекать невозможно. Хотя я планировал организовать размещение еще в Эффенкуре, под руку, однако, подвернулось лучшее место для бивака. Потом я вернулся обратно в Тонанс и в придорожном доме занял квартиру, которую в ответ на первую же мою просьбу мне предложила приветливая женщина. Расстройство желудка; для меня был заварен чай, а в ответ на вопрос о грелке принесен завернутый во фланель горячий утюг.
Несмотря на то что я жил у дороги – а это было несколько небезопасно, – я всё же и в этом случае не отказался от своей старой привычки: не запирать дверь спальни, – это черта всех искателей приключений. Не следует оставлять фортуну топтаться за порогом. Правда, действительность посылает обычно пьяниц да взломщиков.
С утра я предпринял попытку еще немного улучшить места расквартирования, а затем совершил прогулку по бесплодным полям Верхней Марны. Нищета, брошенные дворы, грязь.
Муж хозяйки, у которой я жил, пропал без вести. Она оставалась в местечке до тех пор, пока рядом с домом не начали падать бомбы, и тогда с двумя детьми своей экономки спряталась в водопроводной трубе, которая тянулась под улицей и которую я попросил показать мне. После этого она, как и все местные жители, сломя голову пустилась бежать оттуда и только после долгих скитаний вернулась обратно. В разговоре она отвечала фразами, полными меланхолии. Так, например, на вопрос о детях:
– Нет. Да и зачем? Чтобы они смотрели на то, что творится?
На сожаление, что-де наше присутствие в доме добавляет ей хлопот:
– Работа – это единственное, что отвлекает от мыслей.
Как и все французы, с которыми мне довелось до сих пор разговаривать, она, как я увидел, тоже была недовольна правительством и его политикой. В самом деле, слепота последнего, проявившаяся, например, в резком сокращении рабочей недели накануне судьбоносных событий, была просто поразительна. Тому, кто хочет жить так роскошно, следовало бы держаться подальше от оружия. Также я находил странной боязнь нас, боязнь, распространившуюся задолго до того, как мы снова начали вооружаться, уже сразу после мировой войны. И это несмотря на значительное превосходство в материальной силе. Благодаря таким признакам исход событий дает себя почувствовать задолго до их начала. Наряду с этим боязнь, естественно, соответствует и области низкого давления в показаниях барометра; она притягивает непогоду.
Во второй половине дня через Удленкур, Монтиньи и Вокулёр в Нёвиль-ле-Вокулёр, где места расквартирования показались мне чуть лучше. Приют я нашел в доме одного вышедшего на пенсию служащего Северной железной дороги, который, как и многие, ему подобные, по завершении срока службы вернулся в родные края. К сожалению, мухи из всех окрестных коровников слетаются на свидание в мою комнату.
В постели, как обычно очень удобной, я читал во французском переводе «Голубой карбункул» Конан Дойля. Такого рода вещи увлекают читателя описаниями подробностей охоты на человека и изощренных способов выслеживания.
Из-за затора на дороге под Нанси продолжение марша дивизии задерживается на день. Поэтому я еще раз вернулся в Пансе, а к обеду был в Нёвиле.
Во второй половине дня я, поскольку мы находились совсем рядом, совершил вылазку в Домреми. Городок опоясывали свежие могилы, например могила лейтенанта Якоба Райнерса, павшего там в возрасте двадцати трех лет 26 июля у самой дороги на Гро.
Я видел дом со скромной обстановкой и ту самую комнату, где родилась дева[182]