Прикусив губу, она переломила винтовку, зарядила. Выстрел, и снова мимо.
– Эй! Меня это уже начинает раздражать, – громко заявила зеленому яблоку.
– Злиться при стрельбе – последнее дело, – у Лутца был жесткий латгальский выговор, он жевал травинку с пунктирной метелкой и жмурился на солнце.
Полина дернула плечом и, бросив винтовку на одеяло, фыркнула:
– Ружье кривое, – и отвернулась.
– Ну, это да… это уж как водится, – усмехнувшись, пробормотал Лутц, легко подкинув и влет крепко ухватил ружье за цевье. – Ох ты! Вайраух! Настоящее «монтекристо»! – разглядывая фабричное клеймо, изумился он.
– Монтекристо? – Полина повернулась вполоборота и скрестила голенастые ноги в комариных крапинках. – Граф?
Лутц, похоже, не расслышал, – увлеченно разглядывал ружье, ладонью провел по прикладу, залюбовался текстурой полированной вишни. Возникла и повисла пауза, заполненная стрекотом кузнечиков.
– Там еще прицел, оптический… я что-то не смогла… – сказала Полина, чувствуя неловкость и непреодолимое желание хоть что-то сказать.
– Где?
Полина раскрыла футляр.
Она сидела, неудобно выгнув спину, назло не меняя позы, и медленно наливалась ненавистью. В профиль Лутц напоминал ей того угрюмого пилота, который так лихо дрался в «Западне-2», а в конце, простреленный много раз, красиво умер, упав с жуткой скалы в бушующие волны залива.
На предплечье у него (у Лутца, не пилота) была выколота какая-то пятнистая ящерка, красная с черным. Лутц моментально приладил оптический прицел и тут же принялся старательно протирать его носовым платком. После долго настраивал, подкручивал, целился и снова подкручивал. При этом не обращая на Полину ни малейшего внимания! Безусловно, деревенские были правы, считая Лутца высокомерным хамом.
– Дай-ка пульку! – не глядя, потребовал он.
– Какую прикажете? – язвительно поинтересовалась Полина.
– Кисточку дай.
– Извольте!
Зарядил. Выпрямился, лихо, как в кино, крутанул «монтекристо», на стволе вспыхнул зайчик и прочертил круг. Широко двигая плечами, неспешно поднял винтовку. Словно собираясь играть на скрипке, нежно прижался к прикладу.
Полина перестала дышать.
Лутц застыл (ящерица на бицепсе тоже замерла), прицелился и спустил курок.
Яблоко разлетелось вдребезги.
– Ух ты! – вырвалось у Полины, но она тут же подобралась и, закусив губу, отвернулась.
Лутц ласково погладил винтовку, провел рукой по прикладу:
– «Монтекристо» – классика германской пневматики, чертовский элеганс!
– Воздушка, – буркнула Полина, – подумаешь, как в тире.
– Сама ты воздушка, – неожиданно горячо возразил Лутц, – из этой воздушки запросто человека можно убить. Если в глаз попасть. Или в ухо… Воздушка…
8
Солнце завершало свою обычную возню с тенями, растянув их и покрасив сиреневым, – это за окном. В спальне медово плавился дощатый пол и горел белым угол простыни.
Полина выпотрошила на кровать материну сумку, содержимое сиротливо рассыпалось мелким мусором. Шариковая ручка, несколько тусклых монет, коллекция беспризорных ключей, окольцованных брелоком с Микки-Маусом.
Портмоне из кожи фальшивого крокодила сияло медной пряжкой на тертом боку, телефон, слепой как камень, – Полина пальцем потыкала, – мертв. В грязноватых футлярах неаппетитная косметика, – тут же с обезьяньей ловкостью были сочно намазаны губы.
Из записной книжки выпала семейная карточка в узоре трещин, призраки на ней полиняли, но продолжали вполне убедительно улыбаться на фоне каких-то пузатых балясин. Полина с трудом и без эмоций вспомнила: позапрошлый июль, пансионат на Липовой Горе. Странно, словно и не с ней это было.
Она пальцем погладила лицо отца, он смеялся и совершенно не подозревал о грядущих переменах. Полина долго всматривалась в фотографию, ей казалось, что она знает наизусть все движения этих губ, помнит назубок каждую искорку этих глаз, но чем дольше она всматривалась, тем страннее и незнакомее становилось лицо, постепенно став совершенно чужим. Полина прислонилась к стене, скривила рот, будто судорожно пытаясь что-то проглотить, потом бессильно сползла на пол и, уткнув лицо в острые колени, тихо завыла на одной ноте.
9
Превосходная все-таки штука этот оптический прицел! Полина лежала на животе, пятна солнца едва заметно шевелились на сером одеяле, густо-зеленой траве, тепло щекотали спину. От жары и усердия ладони потели, их приходилось часто вытирать об одеяло.
В мутноватый глазок оптического прицела мир виделся отчетливо гладким, ненастоящим.
Припав к окуляру, Полина совершала плавные путешествия (плавная неспешность тут самое главное, стоит дернуть – и уже не понять, куда ты смотришь) – от шишки, что свисала с сосновой лапы, она спускалась по рыжим чешуйкам ствола, скользила по гальке к стеклянной воде, из плывущих зигзагов там торчали камыши, покачивая замшевыми сигарными макушками, к одной прилипла синяя стрекоза и тоже качается в такт, чуть дальше беззвучно плеснул хвостом окунь, и тут же брызнули врассыпную мальки. Стремительным демоном ворвалась и исчезла чайка. На том берегу по пояс в камышах скучал заезжий рыбак с удочкой, – деревенские удочек не признавали, промышляли сетями.
Справа камыши, пятнистый бор, дальше дом Лутца. Местные болтали, что у него там персидские ковры и гигантский камин, по бокам которого настоящие рыцарские доспехи из музея. Чушь, скорее всего.
Полина научилась лихо сшибать шишки, отец оказался прав, все дело тут в плавности спуска и твердости руки. Взяв цель в перекрестье, она делала вдох и мысленно повторяя: «Нежно, нежно…» на выдохе спускала курок. Нежно. Выстрел – шипящий поршневой щелчок, злой и звонкий, как удар плеткой, несильная отдача в плечо – и шишка, будто в цирковом фокусе, исчезала.
А в пятницу случилась беда – она подстрелила синицу. Полина сама не поняла, каким образом это произошло. Она лениво скользила по солнечным бликам и пятнам лесной черноты, набрела на роскошную глянцевую шишку, прицелилась. И в этот момент к боку шишки прицепилась проворная птица, ухватив ее тонкими лапками, начала резво шелушить клювом, выковыривая орехи и весело раскачивая из стороны в сторону. Синица смешно крутила головой, раздувала желтую грудь, сорила шелухой.
Вот ведь егоза, азартно подумала Полина, ради шутки стараясь поймать птаху в перекрестье прицела. Синица не давалась – пряталась за шишкой, висла вниз головой, отчаянно долбила клювом, взмахивая и помогая себе крыльями. Полина начала злиться, и когда синица, неожиданно замерев, подставила канареечную манишку в крест прицела, быстро нажала курок.
Полине показалось, что она ясно видела, как пуля пробила грудь птицы, как та дернулась и пропала. В прицеле покачивалась пустая шишка. Все это случилось почти моментально.
Полина отложила «монтекристо», встала, медленно пошла к сосне. Издалека увидела клок пуха и рубиновую кляксу на траве, она все еще надеялась на чудо – что она промазала, что ей показалось, что птица улетела, что… Синица лежала в траве, неуклюже растопырив крылья, одна лапка сухой веткой торчала вверх.
Полина поплелась домой. На кухне, порывшись в ящиках, вытащила картонку, остатки кукурузных хлопьев из нее пересыпала в миску. Ножницами взрезала верх коробки поперек морды веселого тигра, сопя и шмыгая носом, вырезала корявый прямоугольник. Внутри расстелила кусок ваты. Подумав, насыпала немного хлопьев из чашки.
Вышла на яркое крыльцо, потопталась на ступенях, словно пытаясь что-то припомнить, уходя, прихватила в сарае ржавую лопату с налипшей окаменелой землей.
На песчаном пригорке, среди узловатых корней сосны, была вырыта могила. Полина опустила коробку с птицей, пригоршнями засыпала песком. Утрамбовала ладошками аккуратный холмик. Из тесного кармана вытянула свечной огарок, зажгла, воткнула в макушку холма. Вздохнула, с сожалением подумав, что не знает ни одной молитвы. Не вставая с колен, подняла голову и уставилась в выцветшую от жары лазурь.
– Ага! Успел-таки к поминкам! – громко раздалось за спиной.
Полина обернулась, смутившись, грубо проворчала:
– Иди куда шел…
Лутц бодро присел на корточки рядом, медленно провел ладонью по самому пламени:
– Кто усопший?
Веселый, с крепкими как орехи костяшками загорелых рук, пахнущий свежим потом и чем-то парфюмерно-цитрусовым, Лутц, ухмыляясь, насмешливо разглядывал Полину.
– Не ваше дело, – смутясь еще больше, буркнула она и отвернулась, вдруг поняв, что он заметил ее заплаканные глаза и что именно этот факт веселит его больше всего.
– Я нечаянно ее убила, – пробормотала Полина, глядя куда-то вбок.
– Нечаянно убила? – развеселился Лутц еще больше, – Ну, это бывает, это не страшно. Реветь-то зачем?
Полина шмыгнула носом.
– Ладно, фроляйн, пошли, устроим достойные поминки твоему дятлу. Вставай, вставай…
– Это не дятел. Синица.
– О, синица? Тогда тем более!
10
Никаких рыцарских доспехов не обнаружилось, а камин, да, камин был огромен. Во всю стену, выложенный серым булыжником. Дверь в дом была раскрыта настежь, с солнечной террасы комната казалась налита гробовой чернотой, там в густом мраке угадывались рогатые силуэты на стенах, моргали тусклые блики на хищных ятаганах.
А снаружи пекло. От гладких досок веяло полуденным жаром. Полина, заткнув незаметно пяткой шлепанцы под шезлонг и вытянув длинные ноги, шевелила грязными пальцами с облезшим розовым лаком.
Озеро за спиной оцепенело от жары и отливало ртутным блеском. Ни ветерка, ни облачка, ленивый августовский зной, плотный и недвижимый.
Полина мелкими глотками пила ледяной клюквенный морс, ухватив обеими руками большой потный стакан.
– Какая к черту справедливость, о чем вы, барышня, толкуете? – Лутц вернулся и, поставив на пол поднос, опустился в шезлонг напротив. Подмигнув, кивнул: – Налетай, пока холодная.
И сам, наклонясь, подцепил за черенок ядреную клубничину, макнул в белую гущу сбитых сливок и отправил в рот. Хвостик с зеленой звездочкой ловким щелчком пульнул через перила в озеро.