Белый холодно посмотрел на него.
— Ну и что же с того? Ведь Мели был мятежником!
Он наклонился над очнувшимся и посмотрел в лицо.
— О! Да ведь это Хатако, наш мьема!
— А да, квели (правда), Хатако, — радостно закричали аскари и бросились к товарищу, чтобы оказать ему помощь.
— Он аскари, говорите вы? Нет, это зверь, пожирающий человеческое мясо! — в бешенстве закричал пленник. — Он изувечил труп моего дяди, вырвал у него сердце и сожрал его! Я видел это собственными глазами!
Белый угрожающе посмотрел на него и стал на колени около Хатако.
— Ты слышал, что сказал этот человек?
— Да, бана, это правда! — проговорил Хатако тихим голосом.
Унтер-офицер содрогнулся и быстро встал. Вытирая руки о полу своей тужурки, он мрачно смотрел на лежащего перед ним человека. Он повел плечами, словно его лихорадило.
— Африка, ужасная Африка, — пробормотал он себе под нос и провел рукой по глазам.
Старый аскари, осматривающий раненого, бросил на него быстрый взгляд.
— Дестури ай миема, бана! Нафанья пини! (Обычай миема, что тут поделаешь!) — сказал он, пожав плечами, затем открыл пакет с перевязочным материалом и занялся своим беспомощным товарищем.
Белый быстро нагнулся и поднял с травы револьвер. Он переводил глаза с людоеда на дно коронго и обратно. Затем он усилием воли стряхнул ужасные впечатления этого грозного дня. Он встал на колени рядом со своими черными солдатами, перевязывавшими раненого, и крепко пожал руку, прикосновением которой еще минуту назад считал себя оскверненным.
— То, что ты сделал с этим мятежным вождем дшагга, Хатако, карается по европейским законам. Но это дело бана полковника. А меня касается лишь то, что ты мужественно нам помогал, а теперь сам нуждаешься в помощи. Но теперь я понимаю ту чепуху, какую несли пленные о злом духе, который низверг в пропасть их короля и многих воинов уложил пулями, которые он разбрасывал голыми руками.
На лице Хатако появилась едва заметная усмешка. Он провел языком по сухим губам и поднял на белого просящий взор лихорадочных глаз.
— Ты хочешь пить?
Он заботливо обнял его голову и приложил свою фляжку к губам людоеда. Хатако жадно стал глотать. Затем он со вздохом закрыл глаза и снова впал в беспамятство. Своими умелыми руками аскари исследовали его тело, сплошь покрытое черной свернувшейся кровью.
Этот мрачный пришелец никогда не искал их дружбы, он всегда был замкнут. Холодный и одинокий, он шел своей дорогой, он никогда не делил с ними их радостей. Но безошибочным чутьем своих бесхитростных душ они всегда понимали, что этот молчаливый дикарь с задумчивым, пытливым взором в борьбе и в нужде окажется хорошим, надежным товарищем…
Когда из-под снятых кожаных перевязок показались глубокие рваные раны на его плечах, из уст всех вырвался крик изумления и испуга.
— Великий Бог, кто его так изранил! — вскрикнул, содрогаясь, белый.
— Хьюю (тот), бана! — просто проговорил старый аскари и серой курчавой головой показал на изогнутую в предсмертной судороге спину гепарда, пестрым пятном выделявшуюся на фоне травы. Только теперь заметил белый хищного зверя, в распоротом брюхе которого копошились рои толстых синих мух.
— И его он тоже одолел! Что за человек! — пробормотал он тихо, покачивая головой и разглядывая Хатако. Он подумал о том, что раны, нанесенные хищным зверем, почти всегда вызывают заражение крови, и быстро обернулся к аскари, которого толстая окровавленная повязка на руке лишала возможности работать вместе с товарищами.
— Ты, Хамис, беги живо к фельдшеру, он должен быть где-нибудь у реки, и скажи ему, чтобы он как можно скорее шел сюда и захватил с собой свой большой ящик с перевязочными средствами и сосуд с водой… И пусть приведет четырех пленных с палками и веревками для носилок. Но живо, слышишь!
Аскари щелкнул каблуками и быстро побежал вдоль ущелья.
XII
Когда ночное небо, прояснившееся после дневной бури, осветило степь белыми огнями звезд, оба отряда, или то, что от них осталось, длинной колонной двинулись в обратный путь. Впереди шел авангард, на флангах — прикрытие. Аскари держали в руках заряженные ружья и обменивались только необходимыми замечаниями и то лишь вполголоса. Несмотря на паническое бегство вадшагга, унтер-офицер, в качестве единственного оставшегося в живых белого несший ответственность за сотню черных солдат, не забывал об осторожности.
Он отлично знал, что не все властители Удшагга погибли вместе с прежним королем Коронго. В многочисленных областях горной цепи было немало независимых и сильных вождей, которые охотно заняли бы опустевший престол Моши, тем более, что им в связи с открытым или тайным участием в мятеже, поднятом Мели, приходилось теперь опасаться мести немцев.
Усталым шагом плелись аскари. Их осунувшиеся, покрытые грязью лица хранили следы боев и лишений последних дней. Покрасневшие от бессонницы глаза зорко следили за каждым знаком молодого начальника.
Среднюю, самую большую часть колонны составляли пленные. Они были многочисленнее, чем охрана. Все здоровые пленные несли на плечах грубо сделанные носилки и гамаки с тяжелоранеными аскари. Рядом с носилками, на которых уже несколько часов безмолвно и неподвижно лежал Хатако, шел старший санитар и молча награждал быстрыми и меткими пинками спотыкавшихся носильщиков.
Ночная прохлада позволяла относительно быстро двигаться несмотря на усталость. Когда узкий серп луны исчез на западе, они расположились на берету покрытой туманом реки. Перед ними грозно возвышались темные громады гор.
Они жадно пили и погружали в холодную воду руки и лица. Ударами прикладов и сочной бранью аскари заставили бросившихся к воде пленных построиться в ряды. Фельдшер, вооруженный своей сумкой и маленьким фонарем, тусклый свет которого он заботливо закрывал ладонью, перебегал от одних носилок к другим, поил и утешал раненых, для которых это передвижение на тряских носилках было невыносимым мучением.
Унтер-офицер торопливо подкрепился из фляжки, послал новых людей, чтобы сменить авангард, и со стоном изнеможения свалился на поросший мхом камень. Он сидел сгорбившись и низко свесив на грудь голову. В его сознании вновь и вновь мучительно вспыхивала мысль о его начальнике, обер-лейтенанте, погибшем при первом же нападении мятежников, но и другая дума сверлила его, — забота о судьбе крепости и ее гарнизона. Он послал вперед самых быстрых гонцов, чтобы известить о своем приходе — если только кто-нибудь остался там в живых и мог. принимать сообщения! Вот уже пять дней как он не получал никаких известий из крепости, а только слышал насмешливые крики осаждавших вадшагга, хваставшихся победами своих братьев. Он не хотел и не мог верить их похвальбе, — эту ужасную правду мог бы ему подтвердить лишь знакомый гул орудий, отнятых у побежденных, но его он, слава Богу, ни разу не слышал. И все же…
Но вот в тишине ночи раздался крик, пронзительный, ужасный, леденящий душу предсмертный вопль человека. Вырванный этим ужасным криком из своего раздумья, белый человек вскочил. Вокруг него все смолкло и застыло в неподвижности. На темных лицах матовым светом заблестели белки поднятых к небу глаз. Взгляды старались проникнуть в мрак леса, откуда донесся этот жуткий крик. За ним последовало томительное молчание. В окружающей мгле слышался только глухой ропот реки.
Но вот выстрел прервал мучительную тишину. Грохочущий отзвук прокатился по скалам, и бешеная пальба пробудила новое, долго не смолкающее раскатистое эхо.
Безмолвие ночи мгновенно сменилось ревом и воем голосов, призывавших к нападению и к отчаянной обороне. Страшная паника охватила расположившихся на привал людей. В сознании своей беззащитности пленные с воплями ужаса прятались за аскари, залезали под носилки кричавших и стонущих раненых, прыгали в воду и отчаянно искали спасения в чаще кустов и деревьев. Аскари с ревом врезались в рассыпавшуюся толпу, они рубили, кололи и беспорядочно стреляли по разбегавшимся, как крысы, темным фигурам, а на них самих тем временем градом сыпались выстрелы с крутого берега. Долгий пронзительный свисток белого человека дал сигнал к сбору и положил конец дикой сумятице, оглушительному реву голосов и ружей, безрассудному бегству и бесполезному преследованию.
Через мост с бешеной быстротой промчался человек. Вслед ему полетел град свинца. Среди оглушительного дикого рева едва мог разобрать отрывочные хриплые слова донесения:
— Вана, авангард натолкнулся на отряд Шигалла Ромбо — их много! Два аскари убиты!
Вой хлынувшей на мост толпы заглушил его слова. Призрачные тела, искаженные лица, раскрашенные белыми и черными полосами под развевающимися пучками перьев, сверкающие стальные копья и клинки ножей выплывали из мрака. Воины Шигалла бросились на аскари, как свора диких собак, смешались с ними в ожесточенной рукопашной схватке. Началось дикое побоище. С беспощадным остервенением, с упрямством отчаяния бились люди в мрачной узкой долине реки. Рев, стоны, крики бешенства и боли, глухие удары, стук и звон копий, треск выстрелов вырывались из кипящего моря сражающихся. Люди с глухим шумом валились на землю, корчились и извивались в последней схватке, свившись в клубок, скатывались в воду и с предсмертным криком исчезали в шумных водах потока.
Новые орды дикарей, хлынув из леса, бросались через мост или переправлялись вплавь через реку и с кровожадным воем обрушивались на тающую кучку аскари. Некоторые, не находя противника, как опьяненные кровью леопарды, набрасывались на носилки с ранеными и в безумной жажде убийства вонзали ножи и копья в беззащитных страдальцев. Умирающие с хрипом корчились на скользких, залитых кровью камнях; их топтали ногами другие, продолжавшие битву. Впившиеся друг в друга тела натыкались на шесты от носилок и чудовищными клубками валились на землю.
Удар чьей-то ноги разбил фонарь фельдшера, и горящее масло пролилось на смазанную жиром курчавую голову валявшегося на земле дикаря. Воя от безумной боли, он вскочил с объятой пламенем головой и, пылая как живой факел, кинулся в гущу сцепившихся клубком тел. Сражавшиеся с криками расступились, а он отчаянным прыжком бросился в бурлящий, пенистый поток, поглотивший его страдания и его самого.