ный район столицы. Многие прибрежные деревни уже оказались под водой, у расположенных раньше за десять — двенадцать километров от берега населенных пунктов сейчас плещется вода.
Танганьику открыли в 1858 году англичане Р. Бертон и Дж. Спик. Но значительно больше сделал для исследования озера Давид Ливингстон, первым из европейцев обошедший вокруг озера и оставивший в своих дневниках прекрасные описания природы его побережья и нравов его обитателей. Именно здесь скитавшегося уже два года по глубинным районам Африки Ливингстона, измученного болезнями, обманутого купцами-арабами, нашел его «добрый самаритянин» Генри Стэнли. Встреча их произошла в Уджидже, тогда крупном центре работорговли, а сейчас заштатном городке на танзанийской территории. Вскоре путешественник оправился от болезней и вместе со Стэнли вновь двинулся в путь вдоль Танганьики. Через месяц они добрались до места, где, как записал в своем дневнике Ливингстон, был «ясно виден конец Танганьики, образованный закруглением… Шли около двух часов до деревни на высоком берегу…»
Таково оставленное Ливингстоном описание мест, где ныне «на высоком берегу» амфитеатром расположилась бурундийская столица. Бужумбура тогда еще не существовала, она была основана немецкими колонистами в 1899 году. Сейчас неподалеку от столицы, в скрывающих берега озера зарослях слоновьей травы, мне показали камень внушительных размеров, на котором высечены имена Ливингстона и Стэнли, а под ним дата: 27 ноября 1871 года. Говорят, что у этого камня находился ночной бивак великих путешественников.
Судя по тем записям, что сделаны в дневниках Ливингстона и Стэнли, путешествуя вдоль Танганьики, они были заняты больным вопросом европейской географии: поисками истоков Нила. В свое время, впервые попав в Центральную Африку, Ливингстон, со слов арабов, сообщал, что Танганьика сбрасывает свои воды на север, в озеро Альберт, а следовательно, питает Нил. Это сообщение Ливингстона вызвало сенсацию в географическом мире. Ливингстону «разъясняли, насколько важно установить, существует ли такое соединение озер, и с этой целью он отправился вместе с м-ром Стэнли исследовать район предполагаемого звена (течения Нила. — С. К.) на севере, чтобы проверить утверждение арабов», — объясняет английский редактор первого лондонского издания «Дневников».
Но 27 ноября Ливингстон достиг устья Лузизе — современной Рузизи и опроверг свое первое донесение, обнаружив, что река эта течет в противоположном направлении, с севера на юг. Следовательно, Танганьика не питает Нил. Само по себе это было великое открытие. Но разгадка истоков великой реки вновь выскользнула из рук путешественника.
Ливингстон отдал поискам истоков Нила тридцать лет своей жизни, пройдя по африканским дебрям сорок пять тысяч километров. Но он так и не смог сказать последнего слова в великом географическом споре, бушевавшем вокруг проблемы «нильского начала». Ирония судьбы, но, сидя вместе со Стэнли у камня неподалеку от нынешней Бужумбуры, великий путешественник был ближе, чем когда бы то ни было, к своей цели. Меньше чем сто километров отделяли тогда Ливингстона от Аканьяру и Рувуву — извилистых бурундийских речушек, дающих начало Нилу, вернее, реке Кагере. Именно Кагеру, которая вытекает из болот уже знакомого нам одноименного руандийского парка, географы считают самым дальним истоком Нила.
Непосвященному в историю географии человеку трудно предположить, что географы «отодвинули» истоки Нила так далеко на юг, проследить даже на карте связь с Нилом густой сети речушек Бурунди, Руанды и Уганды, теряющихся в болотах, впадающих в бесчисленные озера и вытекающих из них под другими названиями. Когда географы все же распутали этот речной клубок, они обнаружили, что Нил — самая длинная река земного шара, протянувшаяся на 6671 километр через добрую половину Африки.
Другая ирония судьбы — открытие истоков Нила прошло почти незамеченным. Время притупило интерес к этой проблеме, внимание ученых и публики отвлекли более необычные и романтичные приключения в Арктике, Антарктиде и Центральной Азии. Поэтому, когда в самом конце прошлого века немец Рудольф Кандт изучил верховья Кагеры, все успокоились. Теперь уже никто не посылал экспедиций в эти самые глубинные районы Африки, никто не отпускал огромных средств, чтобы искать «одиозные истоки».
Уже в наше время немецкий колонист Буркардт Вальдекер, человек, каких у нас называют пытливыми краеведами, начал распутывать лабиринт истоков Кагеры. Небогатый, он не снаряжал дорогостоящих сафари. В сопровождении всего лишь одного слуги-проводника, с рюкзаком за плечами, он потратил семь лет на исследование болот и гор Руанды и Бурунди. Подвижничество было вознаграждено. В 1938 году на топком водоразделе Малагараси и Рувуву он набрел на небольшой родник Казумо, бьющий из-под торфяной кочки. Он оказался истоком Рувуву. На другой ключ, рождающий Аканьяру, случайно натолкнулись в 1958 году бельгийские геологи.
Сегодня добраться до этих мест до обидного просто. По дороге я проехал до бурундийского городка Рутана, а оттуда пешком в сопровождении гида-мальчишки всего за два часа добрался до «чемчеми я Найл» — одного из истоков Нила.
У журчащего тоненького ручейка Казумо, прародителя великой реки, до сих пор стоит небольшая, сложенная руками Б. Вальдекера пирамидка, копия египетских пирамид.
Владыка силы, благоуханный,
Тот, кому радуются,
Кто родит траву стадам… —
восхваляли жизнетворную реку древние египтяне.
Трудно сказать, что испытывает человек, у ног которого зарождается Нил. Тут и благодарность судьбе, приведшей его в это место, к которому на протяжении веков, всей истории географии были прикованы мысли великих ученых. Тут и изумление обыденностью великого, преклонение перед природой, превращающей ручеек в длиннейшую реку мира, вырастившую на своих берегах культуру, ставшую прародительницей современной цивилизации.
Нил выбивается из-под моих ног. Он прытким водопадиком спрыгивает со спрятавшегося в торфе камня и исчезает в зарослях травы…
По всей Бурунди теснятся такие же холмы, как в Руанде, природа не хочет считаться с границами, придуманными человеком.
Холмы пропадают лишь к северу от озера Танганьика, где волнистое плоскогорье Восточной Африки резко обрывается в сторону грабена, занятого водами великого водоема и рекой Рузизи. Здесь плоскогорье сильно расчленено и имеет настоящий горный облик: сырые темные долины, водопады, головокружительные серпантины дорог. Между горами и Танганьикой тянется плоская плодородная долина Рузизи.
Поближе к Бужумбуре долина хорошо освоена, кофейные плантации чередуются с полями хлопчатника. Но на севере, за городком Бубанза, поля исчезают. Здесь в основном край рыбаков. Большинство из них довольствуется мелочью — ндакаля, которую вялят или тут же, на разложенных между берегом и дорогой кострах, жарят в пальмовом масле, шипящем в закопченных глиняных чанах.
В жару без соли рыба долго не сохраняется. Поэтому рядом организовано «предприятие» по добыче соли. В обмазанной глиной яме мужчины жгут стебли каких-то соленосных растений, а золу насыпают в сплетенное из папируса сито, положенное на горшок. Золу промывают водой десять, двадцать, сто раз. Постепенно вода насыщается, делается соленой. Этот первобытный способ получения соли был воспринят местными племенами от пигмеев.
Как-то во время поездки по этому району, глубоко вдающемуся в территорию Руанды и ДРК, за Ругомбо, я случайно наткнулся на крохотную деревеньку «настоящих» тутси. Это были руандийские беженцы, спасшиеся в Бурунди от террора 1959 года и, быть может, поэтому сохранившие исчезнувшие за последние годы обычаи; их не затронули реформы, проведенные в обеих республиках.
Первым делом мое внимание привлекли мужчины-дояры. Если бы рядом с животными были женщины, я бы, наверное, проехал мимо. Но мужчины в столь необычном амплуа вызвали мое любопытство и воскресили в памяти слышанные раньше рассказы из бурундийской истории.
В скотоводческих феодальных государствах, какими по сути были раньше Руанда и Бурунди, где главным мерилом богатства считался скот, возникла очень интересная форма «держания коров», превращавшая владельца животных — шебуйе — в крепостников, а арендаторов — умугарагу — в крепостных. В Руанде эта система называлась «убухаке», в Бурунди — «убугабире».
Когда у крестьянина разрасталась семья и начинал чувствоваться недостаток в молочных продуктах, он наполнял кувшин банановым пивом и отправлялся к шебуйе.
— Я прошу у тебя молока, хозяин, — говорил он, ставя кувшин в ноги феодалу. — Помоги мне, и мои дети, взращенные молоком твоих коров, будут твоими детьми. Они сполна отблагодарят тебя за доброту.
Если шебуйе соглашался удовлетворить просьбу, он выпивал пиво и наполнял горшок молоком. Это значило, что умугарагу мог идти и выбирать в хозяйском стаде корову.
Внешне безобидный ритуал. Но именно он и заложил неравноправные отношения, расколовшие все общество дореволюционной Бурунди на два класса. Сколько бы лет ни ухаживал за арендованными иньямбо крестьянин, ни скот, ни приплод не делались его собственностью. Аренда, как правило, была пожизненной. Животные старели, переставали приносить молоко, но крестьянин не имел права их забить и был обязан по-прежнему отрабатывать за них в хозяйстве шебуйе, смотреть за его личным скотом, отдавать в его закрома часть урожая со своего поля. Если крестьянин нарушал освященные веками условия убугабире, хозяин имел право отобрать у него весь скот, обречь всю семью на голод. Все это привязывало формально свободного умугарагу к феодалу, давало шебуйе возможность облагать крестьян новыми повинностями, выжимать из бедняков последние соки. Шебуйе знал: деться арендатору некуда.
Только в 1954–1955 годах древняя система «держания скота» была упразднена. Вместе с ней постепенно забылись, были заменены новыми архаические формы у