— Конечно, если вы будете настаивать, я завтра дам вам тех же проводников, которые ходили с американцем; сегодня они слишком устали, — перечитав письмо, продолжал он. — Но я считаю это бесполезным.
И видя, что я уже начал сомневаться в успехе поездки, решил отговорить меня окончательно.
— Ну что вам шимпанзе? Вы же не специалист по обезьянам. Съездите посмотрите мертвого слона. Его нашли сегодня ночью у Кикорондо. Сейчас там тучи грифов, марабу, стаи шакалов и гиен. Все они дерутся, все хотят поживиться. Это тоже редкое зрелище, ведь тайна слоновьих кладбищ еще не раскрыта. Проводника туда я дам хоть сейчас. И свой лендровер. О’кэй? — почти просительно предложил он.
— О’кэй, — согласился я и через минуту уже сидел в машине.
На берегу озера Эдуард, вдоль которого мы ехали, было устроено нечто вроде пляжа. Туристы наслаждались теплом и добротой природы, решившей не заселять этот водоем крокодилами. Но поверить в то, что здесь нет зубастых чудовищ, было трудно. Ведь вытекающая из озера река Семлики впадает в озеро Альберт, то самое, что «кишит крокодилами».
— Почему же эти животные не поднимаются вверх по Семлики? — спросил я у Маду, водителя Лендровера.
— А потому что в отрогах Рувензори Семлики течет в узком, порожистом ущелье, которое крокодилы не могут преодолеть, — как бы удивляясь моей неосведомленности, с расстановкой объяснил он. — К тому же крокодилам в Семлики холодно. Они не заходят в реку дальше ее устья. По этой же причине из всех видов рыб, обитающих в озерах Альберт и Эдуард, обнаружено лишь два одинаковых.
Представляя мне Маду, англичанин — инициатор экспедиции к слоновьей туше рекомендовал шофера как «знатока парка, на которого можно положиться». Так оно и оказалось. Маду не только хорошо знал парк, но и вообще был достаточно образованным человеком. Два года, проведенные им в школе егерей, которой руководит Патрик Хемингуэй, сын великого писателя, не прошли для него зря.
— А почему умер слон? — стараясь перейти на менее уязвимую для моих знаний тему, спросил я.
— Точно, конечно, я не знаю, но чаще всего крупные животные погибают в этом районе парка, надышавшись масуку. Так местные племена называют выходы ядовитых газов, которые пробиваются из застывшей лавы вокруг кратеров Кикорондо, к югу от Рувензори. Во многих из этих кратеров есть озера, вокруг которых растет сочная трава. Поэтому, когда в парке начинается засуха, некоторые животные, особенно слоны и буйволы, поднимаются туда. В безветренную погоду газ скапливается на дне кратеров, и звери, надышавшись его, находят себе там смерть. Когда я был молодым, мы ходили туда добывать мясо только что погибших животных. После каждой такой «охоты» у всех два-три дня разламывалась от боли голова, хотя на дне мы оставались всего лишь несколько минут.
— Видимо, в таких кратерах должны быть настоящие кладбища слонов, носорогов и буйволов, и там, верно, множество ценных бивней, костей и рогов?
— Здесь, в Уганде, нет. Кратеры в парке Куин-Элизабет маленькие, газ выделяется не всегда. А вот в соседнем конголезском парке Альберт, где газ в кратере струится из-под лавы непрестанно, раньше, как рассказывают, были огромные запасы кости и рогов. Но потом их быстро расхитили. Бельгиец Безеденхоут отправлял в кратеры целые экспедиции пигмеев. Многие из них гибли, но оставшиеся в живых доставляли ему тысячи слоновьих бивней.
— Можно ли добраться до этих кратеров?
— Никто из проводников не возьмется за это дело. Водить туда посторонних запрещено, и каждый, кто нарушит запрет, останется без работы. А жители окрестных деревень сами боятся подниматься туда. Про ядовитые газы им ничего не известно. Они уверены, что это дух, живущий под землей, убивает всякого, кто осмелится увидеть вход в его обитель. А вон и наш слон.
Гигантская слоновья туша была сплошь облеплена марабу и грифами, которые, перемазавшись в крови и остатках пищи, вывалившейся из разорванного живота, насыщались с остервенелой жадностью. Наше приближение почти не потревожило участников этого дикого пиршества. Лишь две гиены вылезли откуда-то из-под птиц, а может быть, и из слона, отбежали на несколько шагов, оскалили зубы и попытались ощетиниться. Но у них ничего не получилось: шерсть была мокрая, прилипла к впалым бокам и не хотела становиться дыбом. Хищницы несколько минут постояли, а потом вдруг бросились обратно, в самую гущу птиц.
Гиены насыщались где-то внутри, так что их не было видно. А марабу и грифы, облепившие тушу снаружи, неистово дрались за каждый кусок мяса, хотя было его здесь больше чем достаточно. Эти пернатые пожиратели трупов никак не поймут, что практически не могут существовать друг без друга и поэтому им надо жить в мире. Отличные летуны, грифы обычно первыми, паря в поднебесье, находят падаль. Однако, если животное умерло своей смертью, а гиены и шакалы еще не растерзали его, грифы не могут сами добраться до мяса. Поэтому они ждут, а как утверждают некоторые охотники, даже наводят на свою находку марабу, которые здоровенными, словно топоры, клювами рассекают шкуру жертвы. Но, вскрыв тушу, марабу делаются беспомощными. Их клювы могут долбить, дырявить, буравить, но они не способны зацепить куски мяса и оторвать его. Это дело грифов. У них клюв словно крючок, он будто специально приспособлен для этой цели.
И вот тут-то, когда ожидаемый всеми кусок мяса отделен от туши, наступает конфликт, союзники делаются врагами. Марабу требуют дань за вскрытие туши, а грифы не хотят упускать изо рта лакомый кусок. Драки вспыхивают без конца, то на одном, то на другом конце слоновьего тела. Когда птицы уж особенно сквалыжничают и нарушают все нормы этикета, из распоротого брюха появляются гиены. Они хватают птиц за лапы и оттаскивают в сторону. Остальные взвиваются в воздух, но через несколько минут усаживаются обратно и в тишине вновь приступают к своим делам: марабу долбят, грифы отдирают, затем начинается свалка…
К югу от Касинги горный ландшафт Рувензори сменяется равниной. Все тропки заповедника выходят здесь на шоссе, которое одновременно служит и восточной границей парка Куин-Элизабет.
Крупные животные, главным образом слоны, то группами, то в одиночку стоят у обочины дороги, сонным взглядом провожая несущиеся на бешеной скорости машины. Изредка молодой самец, желая показать свою удаль, расставит огромные уши и устремится за автомобилем, догонит его и, довольный, остановится. «Нет, я не хочу делать ничего плохого. Я молод и только играю», — как бы говорит он, помахивая хоботом.
Тем не менее щиты на дорогах предупреждают: «Остерегайтесь диких животных», «Не выходите из машины, если на горизонте слон», «Буйвол — самый злой зверь».
Шоссе ведет в Кигези — самый дальний, юго-западный угол Уганды. Чтобы попасть в этот край, надо добраться до носящего по-руандийски длинное название селения Каньянабулимано, свернуть по одной из тропок, вьющихся у подножий зеленых холмов, и попасть на дорогу, проложенную через леса Бвинди и Рухуииджа — знаменитый Недоступный лес Уганды.
Наверное, потому что его территория давно объявлена заповедной, а вне ее активно орудует человек, лес начинается как-то сразу, вырубки и деревенские огороды вдруг сменяются сплошной темно-зеленой массой вековых деревьев. Дорога проложена здесь примерно по средней части склонов: сверху над насыпью нависает сплошная отвесная стена, покрытая мхами, лишайниками и спускающимися с деревьев лианами. А снизу к дороге подступает поистине первобытный, чужой, непреодолимый лес, от которого веет холодом и одиночеством.
Здесь растут гигантские деревья — могучие, высокие, с раскидистыми кронами, сплошь покрывающие длинные гряды гор. Лишь четыре самые большие вершины — Касотора, Руйагара, Киджумва и Нтендура — не дали лесу укрыть себя.
В эти дебри редко проникает солнце. Когда смотришь на них сверху, то кажется, что под тобой не лес, а подводное царство, какой-то призрачный мир, над которым едва колышется сине-зеленая пелена тумана. Но горные вершины иногда озаряются солнцем. Растительность там посветлее, краски поярче. Горы возвышаются над суровыми низинами, словно сказочные малахитовые острова из зеленого океана.
Где-то там, внизу, в центре зеленого царства, есть селения, в которых обитают пигмеи батва. Они сторонятся всего, что связано с цивилизацией. Живущие же по периферии леса земледельцы-баньяруанда избегают вступать в чужой и непонятный для них лес. Даже охотничьи племена банту — бакига и бахаву, — вооруженные копьями, луками и стрелами, держатся обычно лишь опушки Недоступного леса.
Лес кажется мертвым. Никто до сих пор не может сказать, какие звери его населяют, какие тайны скрываются под его пологом. Вряд ли наберется с полдюжины экспедиций, исследовавших этот район. Да и те шли по окраине леса, не осмелившись проникнуть в его сумрачные дебри. Известный американский естествоиспытатель Д. Шаллер, совершивший недавно небольшое путешествие по Недоступному лесу, утверждает, что в нем обитают около 150 горилл, а также шимпанзе, чьи гнезда он видел рядом.
На дороге, по которой я ехал, то и дело попадались бесчисленные кучи помета, по которым можно было судить, что из леса сюда выходят слоны и буйволы. Но все это, когда наездишься по Африке, начинает казаться тривиальным, особенно для Недоступного леса, от одного названия которого веет романтикой и загадками.
Грек Кикирос, уже двадцать лет живущий на склонах Вирунги, утверждает, например, что несколько раз натыкался в Недоступном лесу на окапи. Это животное до сих пор считали эндемиком конголезских лесов. Но на пигмеях батва, которые все же иногда появляются на рынке местного административного центра Кисоро, нет-нет да встречаются обрывки шкур, не похожих ни на какие другие.
Ходят слухи, будто бы в пещерах на склонах Касотора и Киджумва обитает загадочное человекообразное существо «какундакари». И вряд ли стоит огульно отмахиваться от всех этих слухов, касающихся района, который почти не исследован и в котором начиная