Во многом геосинклинальные процессы и рифтообразование противоположны. В геосинклиналях маломощная кора океанического типа преобразуется в мощную кору материков. В рифтах же главное — растяжение земной коры, раздробление и разобщение ее массивов. Земная кора в ходе этого процесса подвергается утончению, мантия приближается к поверхности.
Раньше распознать рифтовые пояса было невозможно по той причине, что большая их часть скрыта под водами океанов. О них узнали лишь в последние годы, когда начались океанографические работы и были проведены съемки дна. Но изучать то, что скрыто под водой, пока что почти недоступно для геологов. Им надо посмотреть, пощупать. Поэтому так возрос интерес к рифтовым поясам, которые лежат в пределах континента, по которым можно походить, где без труда можно отколоть кусочек породы.
Больших материковых рифтов только три: Байкальский, Кордильерский и Аравийско-Африканский. Наш, Байкальский, очень мал, со слабыми вулканическими проявлениями. Кордильерский, хоть и побольше, но имеет как бы гибридный характер, поскольку возник в пределах древней геосинклинали. Зато Аравийско-Африканский пояс дает возможность изучать рифтовые процессы в «чистом виде». Здесь классические рифтовые структуры, удивительное разнообразие пород, грандиозный вулканизм. В общем геологический рай, лучшее место для изучения закономерностей развития и строения рифтов.
Евгений Евгеньевич переворачивает лист своего планшета, на котором за разговорами уже успел зарисовать клубящийся Ол-Доиньо-Ленгаи, и с профессиональной уверенностью рисует мне схему Аравийско-Африканского рифтового пояса — то, что обычно называют Великими африканскими разломами.
— Как видите, — говорит профессор, — из десяти зон Восточно-Африканского рифтового пояса пять в той или иной степени заходят на территорию Танзании. Поэтому она скорее всего может претендовать на титул «страны Великих разломов». Здесь очень интересные рифтовые системы. Из-за долготной ориентации Великих африканских озер, которые занимают наиболее пониженные участки рифтовых долин, принято считать, что рифты простираются обязательно с севера на юг. На самом же деле здесь, в Танзании, большинство разломов тянется в юго-западном или в юго-восточном направлении. Это результат того, что рифты появились не на пустом месте, а как бы приспособились к уже существовавшим структурам древнего докембрийского фундамента Африки, повторили их направление.
Но есть рифты-бунтари, которые имеют другое направление, чем докембрийские структуры. Один из таких участков — грабен озера Эяси, неподалеку от нас. Да и вообще район, где мы сейчас находимся, очень интересен. Среди рифтовых зон он наиболее молодой и тектонически и вулканически активный.
Выжженный ландшафт, который нас окружает, — не только детище африканского солнца. Раскаленная мантия здесь приближена к поверхности и как бы подогревает ее изнутри. К сожалению, наши знания о тепловом потоке в пределах материковой части Африканского рифта крайне ограничены. Но есть уникальные данные о тепловом потоке, полученные недавно в зоне рифта Красного моря — самого древнего и зрелого рифта этой системы. Там обнаружены отдельные котловины глубиной до двух километров, температура воды в которых доходит до 56 градусов, а концентрация солей — до 25,5 процентов. Это почти насыщенный раствор поваренной соли! В этих котловинах тепловой поток в десять — двадцать раз выше нормального. На их склонах выпадает осадок, состоящий в основном из окислов железа.
Эти удивительные данные, как мне кажется, дают возможность предполагать, что в осевой части рифта Красного моря, лишенной материковой коры, существуют ювенильные источники[13] соли и железа, — продолжает Е. Е. Милановский. — А это значит, что высокому тепловому потоку в рифтовых зонах сопутствует и восходящий поток веществ из верхних слоев мантии. Причем, что особенно интересно, поступают они на поверхность не только в виде силикатной магмы, но и в форме высокоминерализованных растворов.
И вот тут мы приближаемся к самому интересному. Мне кажется, что на материке аналогичный процесс происходит именно в районе нашего лагеря. Дно южной части рифта Грегори занимает цепочка бессточных, очень сильно минерализованных содовых озер, питаемых горячими содовыми источниками. Озеро Магади — одно из мировых месторождений соды. Натрон и Эяси, когда к ним проложат дороги, будут иметь не меньшее значение. Озера Накуру и Элментейта минерализованы слабее, но тоже достаточно соленые. Все они расположены в зоне активного разлома. Важно, что этот разлом является подводящим каналом и для соседних вулканов — действующего Ол-Доиньо-Ленгаи и недавно успокоившегося Керимаси. Они извергали карбонатитовые — содовые и известковые — лавы. Сода и известь содержатся и в окрестных озерах.
— А может быть, засоленность этих озер связана всего лишь с климатическими условиями? — интересуюсь я.
— Видите ли, среди окрестных озер в условиях такого же жаркого климата попадаются и бессточные водоемы с пресной водой, например Найваша и Баринго, — возразил Е. Е. Милановский. — Но где же наши покорители вулканов?
«Покорителей» ждали всю ночь, но они так и не появились. Каждый успокаивал себя тем, что оба они люди бывалые, с большим стажем полевых работ и что, восходя на недавно извергавшийся вулкан, не всегда можно уложиться в лагерное расписание. Но в глубине души все время копошилось сомнение: «А вдруг?»… Вдруг — ядовитые газы, скрывшаяся под пеплом коварная воронка или просто неверный шаг?
Но все обошлось благополучно, и на следующий день А. Краснов и А. Поляков появились в лагере. Обычно с покорителями гор обнимаются, их долго хлопают по плечу и подбрасывают вверх. Но в данном случае пришлось нарушить традицию. По плечу ударили лишь один раз: после хлопка над обладателем плеча появилось облачко, на мгновение скрывшее героев. Покорители Ол-Доиньо-Ленгаи были все в пепле, выглядели они как трубочисты.
— Удивительно много пепла, — чуть отдышавшись, рассказывал Саша Краснов. — По склонам шли в нем по щиколотку, то и дело мы теряли друг друга из виду, потому что каждый шаг поднимал в воздух тучи пепла. В полдень в разогретом воздухе начали кружиться пепельные смерчи. Мы очень боялись сильного ветра, потому что даже слабое дуновение поднимало пепел в воздух и сокращало видимость.
— Но зато пепел и спас нас, — перебивает его Андрей Поляков. — Ночью мы зарылись в него и так спали. Мягко и уютно. Он снизу еще не остыл и вполне заменил нам одеяла. Иначе на такой высоте мы бы замерзли. Ночью просыпались только один раз, когда почувствовали легкое дрожание вулкана.
Пока вернувшиеся мылись, переодевались и обедали, они делились с нами впечатлениями. Геологи рассказали, что в кратере Ол-Доиньо-Ленгаи, словно вырываясь из сопла реактивного самолета, ревут струи газа и пара. Выносимые ими соли оседают на стенках кратера белым налетом, каждый их кристаллик блестит в лучах солнца. Несмотря на темные очки, резало глаза. Иногда вулкан трясло.
Оставшимся в лагере профессорам не терпелось разрешить свой спор о полосках на склоне.
— Пепел, тот же пепел, — вытирая обретшие нормальный цвет волосы, ответил Саша Краснов. — Камни, скатывающиеся вниз, падают по покрытым пеплом склонам, оставляя за собой пепельные шлейфы.
Пепел, доставивший ученым много хлопот, в конечном счете привел их к очень интересному открытию: по своему составу он оказался карбонатитовым. Карбонатиты широко распространены в природе, они слагают известняки, доломиты, мрамор. Но все это осадочные породы. Вулканические же карбонатные породы очень редки. Особые споры вызывал обильный карбонатитовый пепел в отдаленных от вулканов районах рифта. Пепел ли это или выветрелые осадочные породы?
Образцы пепла, собранного в рифтах, изучали потом в московских лабораториях. Изотопный состав углерода в нем оказался тот же, что и в редких карбонатитах вулканического происхождения. Стало возможным сделать вывод, что кора выветривания этого района Африки состоит в большой мере из вещества, извергнутого вулканами в рифтовых долинах. Рифтовые долины — это «ландшафт натрия». Натрий попадает сюда из разрушающихся горных пород, поднимается на поверхность земли вместе с ювенильными водами, сыплется из фумарол, оседает в виде пепла…
Покинув лагерь ученых, я решил не торопиться возвращаться в Найроби. Мне хотелось поездить по Северной Танзании, по масайским землям. Масаиленд — довольно часто посещаемая туристами территория, но путешествуют они лишь по ее периферии — там, где находятся известные всему миру национальные парки — Серенгети, Маньяра, Нгоронгоро. В масайскую же «глубинку», где нет ни дорог, ни воды, ни городов, мало кто попадает.
Мое стремление познакомиться с этими местами подстегнул Е. Е. Милановский. Профессор рассказал, что, работая к северу от Ол-Доиньо-Ленгаи, наши геологи случайно набрели на покинутый город, вырубленный неизвестным племенем в крутом берегу озера Натрон.
Объезжая бесчисленные каменные глыбы, я наконец добрался до обрывающегося к Натрону уступа. Но мои попытки спуститься с него оказались безуспешными. К счастью, на второй день посреди ослепительно белого солонца я увидел сидевшего на корточках старика масая, пангой соскабливавшего соль. Он аккуратно сгребал ее ладонью и ссыпал в кожаную сумку.
Кроме традиционного «джамбо», общих слов мы не нашли. Но кое-как, жестами я объяснил старику, что хочу спуститься вниз, к озеру. Он уселся в машину, показал, что надо развернуться, и начал что-то рассказывать.
Вместе с масаем в машине появились десятки мух. Мухи — настоящий бич этого племени. Их привлекают в масайских бома[14] скот, кучи навоза вокруг, построенные из кизяка хижины. Мириады мух, как нигде, назойливых и отважных, устремляются за человеком, покидающим бома, и путешествуют на нем по саванне. Слепота, необычно распространенная среди масаев, — результат обилия мух. Особенно часто эти насекомые откладывают яйца под веками у детей; нередко можно увидеть здорового, крепкого карапуза, в слезящихся глазах которого копошатся желтоватые личинки. А родители почему-то редко реагируют на это.