— Я знаю только легенду. От своего деда слышал я рассказ о том, что, когда тысячу лет назад сюда из Шираза прибыл принц Хусейн, здесь уже был город. Им правил Мурири ва Бари, вождь африканцев. Хусейн мирно договорился с Бари, женился на его дочери, купил у местных людей остров и основал на нем город Килва-Кисивани. Но когда султаном сделался его сын, тот послал флотилию доу воевать с островом Мафия. И поскольку он разговаривал с ними не добром, как его отец, а силой, народ Мафии сверг его. Вот и все, что я знаю.
Слова старика вполне согласуются с данными древних хроник Килвы. Основание Кисивани относится к 957 году, а самые ранние находки в материковой части Килвы ученые датируют IX веком. Кроме того, по соседству с Килвой, на небольших островках Санье-я-Кати и Сонга-Манара, недавно удалось найти каменные строения еще более древних поселений африканцев, очевидно, первенцев среди суахилийских городов.
Присмотревшись к судам, заходившим в городскую гавань, султаны Килвы обнаружили, что владыки северных городов — Могадишо и Маската — плавают на юг, в Софалу (что находится на территории современного Мозамбика), за золотом. Так кому же, как не им, султанам Килвы, находящейся как раз на полпути между этими крайними пунктами «золотой торговли», контролировать столь выгодное дело? Сделать это было не так трудно, потому что ни одно судно, участвовавшее в этой торговле, не могло пройти мимо Килвы, не запасшись там водой и припасами. А если суда не заходили, султаны Килвы посылали свои доу перехватить их. Постепенно Килва прибрала к рукам рынок Софалы и сделалась монополисткой в торговле золотом и железом в Восточной Африке.
Султаны Килвы вскоре захватывают соседний остров Мафию с двумя столицами — Кисимани и Куа, распространяют на север свое влияние до Занзибара и Танги, а на юге — до архипелага Керимба и портов Мозамбикского пролива. Килва становится самым богатым и оживленным центром наиболее отдаленной африканской части восточного купеческого мира.
В обмен на золото жители Софалы получали от купцов Килвы хлопковые и шелковые ткани. Пряжу для шелка доставляли на остров из Индии, а превосходный хлопок получали с плантаций вокруг Килвы. Ткачество было главным занятием горожан. Об этом говорят многочисленные остатки веретен, найденные при раскопках.
То, что не смогли узнать алчные португальцы, узнали из древних рукописей, «прочли» по археологическим находкам современные ученые. Историки, работающие сейчас в Африке, уже не сомневаются в том, что источником золота для Килвы и Софалы были рудники, находившиеся на территории могущественных внутриматериковых африканских империй, и прежде всего Мономотапы. Загадочные «копи царя Соломона» находятся где-то среди семидесяти тысяч древних заброшенных рудников, обнаруженных в наши дни учеными в междуречье Замбези — Лимпопо, на территории современных Родезии, Мозамбика, Ботсваны. Семьдесят тысяч рудников — это внушительная цифра. Из них в Софалу ежегодно поступало четыре тонны золота и никем еще не оцененное количество железа. Португальцы застали закат этой торговли. Но арабы, побывавшие здесь за пятьсот лет до Васко да Гамы, писали о ней.
Расположенная на берегу океана Софала находится как раз напротив столицы Мономотапы — Зимбабве. Идя по прямой через африканские дебри на восток, жители Мономотапы выходили к океану именно в том месте, где находится Софала. Подобное расположение двух городов наводит на мысль о том, что Софала была экспортно-импортным портом Зимбабве, городом, через который жители Мономотапы поддерживали связь с внешним миром.
Своего расцвета государство Мономотапы достигло в XIII–XV веках. Тогда же апогея величия и мощи достигли и другие города междуречья — Дхло-Дхло, Мапунгубве, Иньянга, где найдены монеты и фарфор того же периода.
Для обеспечения все расширяющейся торговли с внутренней Африкой и восточным миром султаны Килвы в тот же период начали чеканить собственные монеты. Это самые первые монеты, обнаруженные до сих пор к югу от Сахары. Их находят во множестве. Чунгуфу, который как-то сопровождал меня в Килву, показал мне целый ящик медных пиастров, которые время от времени выбрасывает на берег море или случайно подбирают в траве жители острова. Но все монеты в очень плохом состоянии, разобрать на них надпись почти невозможно.
Но больше всего поразило меня в Килве обилие фарфоровых черепков. Голубые черепки блестели в траве, торчали из-под развалин зданий. Их собирают все островные мальчишки. Не отступая от нас ни на шаг, они настойчиво предлагали купить осколки. Чунгуфу, как «хранитель древностей», пару раз конфисковывал «товар». Но через короткое время мальчишки вновь появлялись с пригоршнями осколков.
Фарфор — очень благодарная находка для археологов, поскольку без труда поддается датировке. Обнаруженные в одной из комнат Хусуни Кубва черепки удалось склеить в роскошную китайскую вазу эпохи поздней династии Сун, то есть конца XIII века. К этому же периоду относится и большинство других находок.
Вывод напрашивается сам собой. Дорогостоящий фарфор из Китая, первые в Тропической Африке монеты, в которых нуждалась торговля, роскошные здания появились в Килве в XIII веке. Именно тогда, когда в глубинных частях материка возвысились централизованные государства. Мономотапа — Зимбабве и Софала — Килва были единым целым. Их хозяйственные связи зародились в Африке задолго до прихода европейцев и играли ведущую роль в торговой жизни всего восточного мира. Золото и железо были отнюдь не единственными товарами, которыми обменивались эти районы. В их экспорте появился и «живой товар» — рабы, но он еще играл тогда очень маленькую роль.
Человек еще не стал главным товаром в этом процветающем, мирном и демократическом торговом мире. Индийцы и африканцы, арабы и китайцы, привыкшие иметь дело друг с другом, не интересовались цветом кожи.
Из всех суахилийских городов Килве досталось больше всего. Надеясь стать хозяевами «золотой торговли» с Софалой, португальцы поспешили сокрушить город. Васко да Гама в 1502 году появился на рейде острова. За его флагманом шла целая флотилия. Такую огромную армаду Лисабон посылал в южные моря в первый раз.
Через три года капитан Альмейда предал Килву огню и создал там постоянный гарнизон. Немецкий путешественник Ганс Мейер, который вместе с Альмедой прибыл в Килву, описал, как был сожжен город, перерезана большая часть его населения, разграблены дворцы, вырублены цветущие сады. Отобрав у людей золото и слоновую кость, дома и земли, колонизаторы наконец посягнули на последнее, что осталось у африканцев, — их свободу. Главным источником своего обогащения они сделали работорговлю.
Несмотря на ранний час, бвана Чунгуфу пришел проводить меня в порт.
— За шесть лет, что работаю в Килве, ни разу не видел здесь журналистов, — признался он. — Может быть, после португальцев и «Барракуты» вы в третий раз откроете Килву, расскажете людям о великом городе, который опять все забыли.
— Я обязательно напишу о Килве. Но почему местные власти сами не рекламируют достопримечательностей Килвы и Сонга-Манара, не заманивают туристов? Ведь туризм дает хороший доход стране.
— В Дар-эс-Саламе мы много раз говорили об этом. Там нам обещали в ближайшее время подключить Килву к туристским маршрутам, улучшить дороги через болота, построить отель. Ведь туристы не будут, как вы, спать на диване в моем кабинете.
Уже не первый звон склянок напомнил, что мне пора покидать берег. Я от души поблагодарил бвану Чунгуфу. Он не только предоставил мне на ночь свой диван, помог транспортом, но и был моим гидом. Почувствовав мой искренний интерес к африканской старине, он без просьб решил «подбавить колориту» к впечатлениям от Килвы: организовал мой отъезд не на прозаичном шестиместном самолетике, а на огромной доу, выглядевшей вполне старой и романтичной.
— Джамбо[16],— приветствовал я капитана, когда матросы втащили меня на палубу.
— Саламу[17], саламу, — ответил капитан, поднимая на веревке на борт корзину, в которую Чунгуфу уложил все мои фото- и кинопринадлежности. — Чай готов, Гамаль сейчас принесет вам его.
Еще накануне, когда я с бваной Чунгуфу побывал на доу, где он договаривался об условиях моего плавания до Занзибара, мне показалось, что команда только и делает, что пьет чай. Это первое впечатление не прошло у меня и за все время плавания. Ветер надувал паруса, доу медленно, но верно, двигалась на север, то приближаясь к заросшему пальмами ослепительно желтому берегу, то теряя его за бирюзовой полосой спокойной теплой воды. Все сидели и целыми днями пили чай. Лишь изредка стоявший на корме с чашкой в руках матрос в чалме и фиолетовой юбке кричал что-то остальным. Чаепитие прекращалось, команда поднимала или опускала паруса и вновь бралась за чашки. В душном пекле, окружавшем нас, это был, наверное, испытанный веками, единственный способ не потерять всю содержащуюся в организме влагу и не получить солнечный удар во время плавания по тропическим морям на судне, где не знают кают и где вся жизнь проходит на палубе.
Самым тяжелым временем был полдень, когда тень совсем исчезала. Остальные часы я передвигался вокруг паруса, который в зависимости от положения солнца давал тень то в одну, то в другую сторону. Парус громко хлопал на ветру, но зато под ним было прохладно.
Косые паруса, под которыми ходят доу, в свое время были настоящей революцией в мореплавании. Именно они дали возможность средневековым мореходам плавать галсами, под острым углом к ветру. Такой парус совершенно несправедливо называют латинским, хотя изобрели его арабы и назвали «мизань». Европейцы на своих кораблях с прямыми парусами даже не помышляли плавать против ветра и были поэтому пленниками прибрежных вод. Не появись в Средиземном море арабские суда под мизанью, не было бы в XV веке ни плавания Колумба и открытия Америки, ни кораблей Васко да Гамы