на рейде Килвы и крушения суахилийских городов. Арабская мизань, перекрещенная европейцами в бизань, открыла им путь на Восток.
Иногда ко мне подходил потолковать капитан с собственным медным чайником. Когда бвана Чунгуфу знакомил нас, он назвал свое имя, но оно было таким длинным, что я сразу же забыл его. Все называли его просто «накхада» (капитан). И я последовал их примеру.
Вид у накхады был, как и у всей команды, весьма живописный: огненно-красный тюрбан, черная кудрявая борода, татуированная грудь и широченные шаровары, на поясе которых болтался кинжал (симе). Глядя на него, мне иногда становилось страшно.
Накхада рассказал, что его стодвадцатитонная доу принадлежит не ему. Оказывается, на Бахрейне, в Басре, Эль-Кувейте, Дибайи, Рас-эль-Хаиме и других средне-и южноаравийских городах еще существуют синдикаты доувладельцев — кисметы. С началом муссонов пятьдесят — шестьдесят доу ежегодно покидают эти порты и плывут к восточноафриканскому побережью за мангровой жердью, используемой как строительный материал и для получения дубильного экстракта. В безлесной Аравии она пользуется таким спросом, что, даже приплыв в Африку без груза, но набив там полные трюмы древесиной, ни капитан, ни кисмет не останутся в накладе. Выручку они делят пополам. Из своей доли капитан платит «бакшиш» команде.
— Промысел жерди существует уже столетия, и мангровые леса исчезают, — жалуется капитан. На Занзибаре и Пембе лучшие заросли из ризофоры и бругиеры объявлены заповедными, на Мафии остались лишь кустарниковые мангры. Поэтому приходится заходить все дальше и дальше на юг, за Килву. Там тысячи прибрежных жителей заняты заготовкой жердей. Дождавшись отлива, они на долбленых челноках проникают в мангровые болота и рубят деревья. Сейчас накхаде удалось купить шесть тысяч жердей, которые он везет в аравийский порт Дибай.
Целые сутки простояли мы в Мафии, где на доу грузили связки соленой макрели. Мафия — идиллический островок. Повсюду прохладные рощи кокосовых пальм, аккуратные хижины, песчаные тропы. А прибрежные воды славятся обилием рыбы и красотой коралловых рифов.
Наняв ишака, запряженного в повозку, я доехал до местечка Кисимани, где сохранились развалины древней столицы султаната. В 1964 году из разрушившейся стены мечети здесь вывалился глиняный горшок, полный древних монет. Это самая большая коллекция монет, найденная в Восточной Африке.
Сегодняшняя Мафия живет обслуживанием туристов, рыбной ловлей и заготовкой копры. Все дороги острова засыпаны скорлупой кокоса.
С появлением макрели жизнь на доу стала совсем невыносимой. Вместе с нею берега Мафии покинули тысячи мух. Им тоже было жарко, и поэтому, поползав по рыбе, они летели ко мне, в тень. Кроме того, рыба отчаянно воняла. Чтобы избавиться от запаха и отогнать насекомых, накхада разложил под парусом костер, в который все время подкидывал какие-то благовония. Посреди костра кипел медный чайник, и капитан то и дело спрашивал меня, не хочу ли я пить.
Капитан разочаровал меня, объяснив, что древних доу не существует. Каким бы старым ни выглядело судно, ему все равно не больше полусотни лет. И никакой ремонт не может продлить им жизнь. По старой традиции бывалые капитаны бросают свои доу на пустынном берегу, близ Багамойо. Там настоящее кладбище арабских судов.
На мой вопрос, всегда ли плавание проходит гладко, за чаепитием, капитан, нарушив свою сдержанность и восточный этикет, рассмеялся. Сейчас, оказывается, хорошее время для плавания вдоль берега. В другой сезон, особенно в феврале — марте, он просто бы не согласился взять на борт пассажира. Какая бы опытная команда ни была, но одна из десяти доу каждый год не доходит до Дибайи. Доу исчезают, и никто не пытается их найти.
Тем приятнее мне было увидеть белокаменные дворцы, выстроившиеся вдоль набережной Занзибара.
На Занзибаре была пора рамадана. В это время ни один правоверный мусульманин не возьмет в рот ни глотка воды, не проглотит ни кусочка пищи, пока на небе не взойдет луна. В полдень, когда особенно жарко и по привычке хочется прильнуть к золотистой струйке, вытекающей из кокосового ореха, постящимся занзибарцам особенно тяжело. Чтобы не поддаться соблазну, они не идут с работы домой, а укладываются передохнуть прямо на набережной, на зеленых лужайках, напротив вознесшегося в голубое небо Бейт эль-Аджаиб — «Дома чудес».
В эти полуденные часы Занзибар особенно хорош. На залитый ослепительным солнцем город внезапно опускаются сонная тишина и покой. Только в это время в его узкие улицы попадает солнце, и, еще час тому назад темные и неприветливые, они вдруг делаются светлыми и радостными.
В Бейт эль-Аджаиб в эти часы отдыха безлюдно. Можно спокойно ходить по прохладным залам огромного здания, которое занзибарский султан Сеид Баргаш возвел в 1883 году для пышных приемов, и любоваться сказочной красоты дверьми, мерцающими медными шипами. Высоченная башня дворца сейчас превращена в главный маяк острова. Если повезет и на вахте на маяке окажется добродушный старик Сулейман, можно подняться на самый верх, в фонарную будку. Весь город виден отсюда как на ладони.
В отличие от большинства других древних суахилийских центров Занзибар избежал разрушений и не превратился в мертвый город-музей. Слева, если стать спиной к океану, белоснежный, выстроенный в мавританском стиле султанский дворец, где сейчас помещается резиденция правительства. За ним, по склонам невысокого холма Рас-Шангани, теснятся белые прямоугольные арабские дома под плоскими крышами. Кое-где там, где пересекаются улицы-щели, над этими аскетическими домами поднимаются купола медресе, фаллосы древних и узорчатые минареты не столь древних мечетей, а еще чаще — метелки кокосовой пальмы.
Все дома выглядят очень старыми, обветшалыми. Впервые попавшему сюда кажется, что ходит он по средневековому арабскому городу, что постройки эти видели и Васко да Гама, и владыки Маската. Но это обман, виновник которого коралловый известняк, главный строительный материал на Занзибаре. Он быстро ветшает, пропитывается дымом и копотью, покрывается лишайниками, в общем приобретает «налет древности». Но остающиеся для большинства загадкой арабские цифры, датирующие год постройки, раскрывают тайны домов. Обычный их возраст — 30–40 лет. Есть, конечно, и средневековые сооружения. Но на них мемориальные доски, и выглядят они новее, поскольку окружены вниманием, ремонтируются и подкрашиваются.
Справа от «Дома чудес» массивная зубчатая башня крепостных укреплений, за ней — вытянувшаяся вдоль набережной древняя неприступная стена. История этой крепости отражает историю Занзибара, да и всего побережья. Прежде всего, на ее месте вырос суахилийский форт. Потом португальцы разрушили его и выстроили здесь католический храм. Выдворившие их из Восточной Африки оманские арабы разобрали собор и из его камней соорудили крепость в ее современном виде. А нынешнее правительство Занзибара отдало крепостную башню женскому клубу.
Султаны Омана оттеснили португальцев в Мозамбик в начале XVIII века. В 1840 году оманская династия переносит в Занзибар свою столицу и превращает город в экономический центр всей Восточной Африки.
Правивший тогда Занзибаром султан Сейид Саид был человеком недюжинных способностей. Хотя про себя он любил говорить: «Я только купец и больше никто», Саид был прежде всего большим политиком. Он сумел наладить отношения с вождями племен внутренних районов и организовать доставку оттуда слоновой кости, шкур, меди. По его приказу на Занзибаре были сведены леса и появились первые плантации пряностей. Суахилийские доу вновь появились в портах Индии и Китая. При Саиде в 1833 году Занзибаром впервые было подписано соглашение с Америкой, а в 1839 году — с Англией. На средневековых улочках острова появились господа в цилиндрах и фраках — сотрудники только что открытых английского, американского и французского консульств.
Новым партнерам Занзибара в первую очередь были нужны рабы. Много рабов, гораздо больше, чем в средние века покупали арабы. И к караванам Сейид Саида, отправлявшимся в глубь Африки за слоновой костью, присоединились работорговцы. Их прибыли стали быстро расти, спрос на «живой товар» из обеих Америк и европейских колоний увеличивался. Среди вывозимых Занзибаром товаров рабы заняли первое место. Остров превратился в один из крупнейших центров купли-продажи людей.
На Занзибаре много мест, связанных с этим страшным периодом истории острова.
Дурной славой у горожан пользуется ветхий дом, где жил знаменитый работорговец Типу-Тиба. При постройке дома не знавший жалости Типу-Тиба приказал замуровать в фундамент сорок живых рабов, незадолго до этого пытавшихся бежать. Занзибарцы считают, что духи жертв страшного Типу-Тиба до сих пор обитают под домом, и боятся селиться возле него.
Много страшных легенд о духах, много жутких историй о зверствах работорговцев рассказывают старожилы на «арабском берегу» — Мангапвани. Здесь, к северо-западу от города, за речкой Чемчем, вода вымыла в известняках глубокие пещеры. В них работорговцы прятали невольников. Несчастных держали в низких подземных гротах, заливаемых в прилив, когда вода доходила им по пояс. Под покровом ночи их прямо из подземелья грузили в душные трюмы кораблей. Если осветить фонариком северные стены пещер, залепленные летучими собаками, то и сейчас можно заметить ржавые кольца, к которым приковывали рабов.
Пещерами Мангапвани наследники Типу-Тиба начали пользоваться в 1873 году, когда султан Сеид Баргаш подписал декрет о запрещении вывоза рабов с острова и закрыл все невольничьи рынки. На месте самого большого из них по этому случаю в том же году был заложен англиканский собор Христа.