а полях лози остается слой плодородного ила. С великими разливами Луамбайи связаны вся жизнь лози, самобытный уклад их земледелия.
В Бароце не знают переложной системы. Поля здесь обрабатываются столетиями, но почва, удобренная Луам-байей, не скудеет. Южноафриканский Египет? Пожалуй. Только главной заботой египтян всегда было привести воды великого Нила на свои поля. А главная проблема у лози — увести воды великой Замбези с плоской, заболоченной равнины.
С началом весенних паводков, полевых работ и связана в представлении народа ку-омбока — «выход из воды», праздник переселения литунги из его зимней резиденции в летнюю. Зимняя столица вождей лози — Леалуи — находится километрах в десяти от Монгу, как раз посреди затопляемой долины. После первых же дождей столица превращается в банный остров, на котором ищут спасения крысы и змеи. И поскольку они не лучшая компания для главы царствующей семьи, литунга каждый год покидает Леалуи и переселяется на возвышенность — в летнюю столицу Лимулунгу.
Церемония ку-омбока была назначена на следующий день.
С раннего утра в направлении Леалуи потянулся народ. Лози нельзя назвать красивым племенем. У них крупные, как бы рубленые, черты лица, тяжелые торсы на довольно коротких ногах. Но в праздничных нарядах они преобразились, улыбки украсили обычно сумрачные лица.
Чем ближе мы подъезжали к Леалуи, тем гуще становилась толпа. Кое-где мелькали ряженые в костюмах макишей, таинственных героев мифологии лози. Костюмы сделаны из прутьев, переплетенных холстиной и обмазанных тонким слоем глины. Поверх нее естественными красками — черными, белыми и красными — нанесен орнамент и нарисована маска с устрашающим ликом: кто нарядился черепахой, кто буйволом, а кто просто непонятным чудовищем. Макиши то рассеиваются в толпе, вызывая притворный испуг, то собираются вместе, разыгрывая пантомимы на темы легенд лози.
За мостом, где разместились музыканты с ксилофонами из калебасов, уже видна Леалуи. Столица выглядит огромной деревней, расползшейся по болотистому берегу Замбези. Вокруг Леалуи обнесена частоколом из кривых черных палок, увешанных циновками. Самое большое здание в ней — дворец. Рядом с ним виднеются большая, заросшая травой площадка и неопределенной архитектуры строение Как объясняет шофер, в нем заседает традиционный «мулена» — совет вождей, который в зависимости от обстановки может быть и парламентом, и верховным судом, и советом министров. В «мулена» заседают родственники литунги.
Сверху по Замбези под истошные крики толпы медленно плывет огромная, в черно-белую полоску королевская баржа «Наликванда». Сорок рослых, отобранных со всего Бароце гребцов, в ярко-красных юбках и леопардовых шкурах, стоя на барже, поют и в такт песни работают веслами. С берега их песне отвечают барабаны маома.
На них играют люди из Манкойя, лучшие тамтамисты в Бароце.
«Наликванда» приближается к пристани, усыпанной цветами. Неистово кричат женщины, бьют барабаны нкойя. Прыгающие макиши, расталкивая людей, создают в этой по-африкански безудержной толпе нечто вроде коридора, в конце которого со стороны дворца появляется литунга — сэр Мванавина Леваника III. На нем строгий сюртук, брюки в белую полоску, галстук и цилиндр. Поклонение перед теми, кто семьдесят лет назад узаконил власть литунги, видно даже на этом языческом празднике.
— Если бы не его опахало из антилопьего хвоста, я бы подумал, что это английский лорд, — шепчет за моей спиной кто-то из дипломатов. — Посмотрите, как красиво переливается камень в его ручке. Неужели такой большой алмаз?
Леваника немощно машет рукой фанатичной толпе и поднимается на борт баржи. Ксилофоны и тамтамы играют прощальную мелодию. Люди танцуют и кричат, двигаясь к реке. Первые ряды толпы уже вошли в воду и отплясывают там, обдавая друг друга брызгами жидкой грязи.
Литунга скрывается под малиновым балдахином в центре баржи, и «Наликванда» медленно отчаливает. Она плывет зигзагом, от одного берега к другому, чтобы все могли попрощаться с литунгой. Вслед за «Наликвандой» движется целая флотилия лодок. Крохотные лодчонки неистово прыгают на воде и наталкиваются друг на друга, потому что плывущие в них люди меньше всего думают об управлении своими суденышками. Они приплясывают, прыгают, трясут наполненными камешками калебасами и поют.
Большинство зрителей отправились за литунгой по воде, и в Лимулунгу мы ехали почти пустынной дорогой. Но там, в летней резиденции, собралось еще больше народу. В дороге Леваника успел переодеться и теперь появился из-под балдахина в форме английского контр-адмирала, доставшейся ему в наследство от отца. Когда-то тот просил у королевы подводную лодку для охоты на крокодилов. Но в Лондоне решили, что это слишком дорого, и ограничились подарком мундира с золотыми галунами, к которому было приложено письмо. В нем Леванику II успокаивали: «В подобной форме ходят командиры подводных лодок».
Опять прыгали макиши и пронзительно свистели флейты, в которые дули добрая тысяча мальчишек. Медленным шагом, как бы сгибаясь под тяжестью золотых эполет и нашивок, Леваника III поднимался на холм в свой дворец. Выстроившиеся вдоль дороги старики и старухи кланялись и, касаясь седыми волосами песка, кричали традиционное приветствие: «Ио-шо, йо-шо литунга!»
После торжеств обитатели гостиницы разбрелись. Кто был приглашен на прием во дворец, а кто судорожно от-снимал последние метры пленки на базаре.
Только к ужину появились в баре дипломаты, уселись на «насесты» перед стойкой и, потягивая виски, начали обмениваться мнениями.
Большинство из присутствующих размышляло о том, чем дряхлый старец в английском наряде смог зажечь этих людей, вселить в обычно сумрачных лози ликующую радость? В какой-то степени это приподнимало занавес над почти неизвестной жизнью современного Бароце, позволяло разобраться в умонастроениях населения, их отношении к архаической власти феодалов. Мнений оказалось много. Но подытожил разговор старый дипломат, посол одной из западных стран, больше двадцати лет проработавший в Африке.
— То же самое месяц тому назад я видел в Европе, джентльмены. Карнавал в Толедо, шествия в Лисабоне… Большинство участников этих церемоний идут под старыми знаменами и кричат, потому что им весело среди других, потому что им надоели рабочие будни и стены собственного дома. Люди на земле везде одинаковы…
На следующий день приехавший из Лимулунги посыльный сообщил, что Леваника III согласился принять меня. Прося об аудиенции, я сказал, что хочу задать литунге несколько вопросов об истории Бароце и современном положении в этой провинции. Но уже во дворце, когда я сидел в ожидании появления Леваники, ко мне подошел кто-то из «царедворцев».
— Учтите, что литунга будет разговаривать только на темы, касающиеся прошлого своего народа, — поклонившись, сухо сказал он. — На другие вопросы он отвечать не будет.
Что ж, не мое дело, если Леваника III сам, по собственной воле отгораживает себя от настоящего. По традиции члены королевской семьи — хранители прошлого, знатоки неписаной истории лози, и мне будет очень интересно услышать трактовку не вполне ясных моментов из истории Бароцеленда из уст самого литунги.
Просторная комната с видом на Луамбайю была обставлена со вкусом. Письменный стол и книжный шкаф с огромными томами сводов законов явно привезли из Европы. Но все остальное убранство местное, народное: стулья и скамейки с выжженным рисунком, резные сундуки, светлая керамика с нежными, терракотового цвета разводами и огромные циновки со сложным орнаментом. Не много народов в Центральной Африке могут похвастаться таким разнообразием прикладного искусства. И как обидно, что увидеть эти прекрасные изделия, раньше продававшиеся на базарах во всех деревнях страны лози, теперь можно лишь в мало кому доступном дворце.
Литунга появился из двери в противоположном конце комнаты в сопровождении секретаря. Здесь, в тишине дворца, он выглядел не таким дряхлым, как вчера, среди праздничных криков. Он поздоровался, поинтересовался моим впечатлением от ку-омбоки, спросил, не жарко ли мне в Монгу после русских морозов. «Мое самое неприятное впечатление об Англии — это холод, — ежась, проговорил он. — Я туда просто боюсь ездить».
Леваника говорил на чистейшем английском языке, но медленно, как бы обдумывая каждое слово.
— Вы интересуетесь прошлым моей земли? — спросил он.
Я объясняю, что собираю материалы по истории и этнографии племен Восточной и Южной Африки, в том числе интересуюсь и некоторыми деталями прошлого лози. Затем спрашиваю литунгу, что он думает по поводу появившихся в последнее время в литературе данных о том, что лози одно время были владыками Зимбабве.
— Да, это правда. Народ луйя покинул леса Мвато-Ямбо примерно в 1600 году и вскоре дошел до Замбези. Каменные развалины Ками были построены нашими предками. Потом появились захватчики бахуротсе и кололо. Но их было мало, они только правили. Под предводительством их вождя Шанхимира луйя в самом конце XVII века победили армии Мономотапы и сделались хозяевами Зимбабве. Луйя жили на землях Зимбабве до тех пор, пока на юге не появились европейцы и великий зулус Чака не начал своих войн. Тогда один из вождей зулусов, Звангедаб, перешел Лимпопо и Луалуйю и занял Зимбабве. Звангедаб был и нашим освободителем. Он разбил кололо и позволил нам, луйя, иметь собственных правителей, моих предков.
Поблагодарив литунгу, я прошу его объяснить происхождение названий «лози» и «Бароце».
— Да, действительно, с этими словами много путаницы. Мой народ называет себя «луйя». Так почему же Бароце? Пришлые историки выдумали, что это слово произошло от названия «бахуротсе», первых завоевателей моей земли.
— Это было южноафриканское племя? — спрашиваю я.