— Можно ли использовать мясо убитых таким образом слонов?
— Да, вполне. В столице долго колебались, прежде чем решиться на эту бойню. Подтолкнуло именно то, что слоновое мясо может улучшить снабжение населения белковыми продуктами. Ни одна туша не пропадает. Их на месте разделывают и отправляют в холодильники. Только в городах Медного пояса в этом году мяса было продано на четыреста тысяч шиллингов.
В Касунгу, на малавийской стороне, тоже бьют тревогу. Нашествие слонов оказалось неожиданностью. Заповедник слишком мал, чтобы прокормить полчища прожорливых гигантов. Правда, здесь повлажнее и к мопане кое-где примешивается баобаб. Но большинство кряжистых деревьев уже повреждены слонами: ствол разворочен, мягкая древесина висит клочьями.
Вечером в селении Лифупа, где живет управляющий малавийским заповедником, Бэйнбридж совещался со своими коллегами. До сих пор в Касунгу было очень небольшое стадо слонов — голов семьдесят-восемьдесят, и поэтому малавийцы на первых порах были даже рады неожиданному росту слоновьего населения. Но теперь они видят, что, если так будет продолжаться и впредь, заповеднику не выжить.
Смена обстановки подействовала на слонов, и они ведут себя в Малави отнюдь не миролюбиво. В Касунгу и раньше не разрешалось посетителям ходить по парку пешком, сейчас же возникла угроза даже для автомобилистов. Слоны гоняются здесь за машинами, как-то они перевернули автобус с туристами, напали на аскари…
Малавийские парки нельзя сравнить с кенийскими или танзанийскими, где приезжих ждут предупредительный персонал, отличные гостиницы, ресторан и уйма прочих удобств. В Касунгу предлагают лишь крышу над головой — небольшой камышовый шалаш с кроватью и москитной сеткой. Если очень попросить, аскари может разжечь костер. Все остальное вы должны делать сами — варить привезенную с собой еду, греть воду. И по-моему, для «прочувствования» Африки это куда лучше.
Слоны-беженцы, слоны-новоселы почти всю ночь ходили вокруг ветхих хижин. Не раз слышалось мягкое шуршание хобота, обследовавшего мою крышу.
Среди ночи раздался истерический женский визг, замелькали лампы, застучали колотушки аскари. Я выбежал из хижины, из двери напротив, ткнув меня ружьем в живот, выскочил Бэйнбридж. Аскари, еще не разобравшись, в чем дело, палили в воздух.
В свете фонарей мы увидели поваленный конус хижины, а рядом кровать, в которой, продолжая визжать и дрыгать ногами, лежала старушка в бигудях, американская туристка, еще этим вечером сетовавшая на обыденность Африки. Ночной гулена-великан решил подбавить ей впечатлений. Он снял хижину с основания, бросил ее рядом, а потом хоботом стал обнюхивать кровать. «Он действовал довольно нежно», — делилась утром своими впечатлениями старушка.
Бэйнбридж уехал обратно, в Замбию, а я, попросив у обитателей Лифупы карты и справочники, начал готовиться к поездке на малавийский Север — «дикий Север», «мертвый Север», как называют его сами малавийцы.
Меня предупреждали, что в северных селениях может не оказаться бензина и нельзя починить машину, что там нет ни одной гостиницы и поэтому надо запастись провиантом. Кроме того, мне советовали не обращать внимания на десятую параллель, пересекающую эту часть страны, и взять шерстяные вещи, так как в июне — июле на плато Ньика бывают заморозки.
Я поинтересовался у управляющего Касунгу, каким путем мне лучше добраться на север.
— В общем-то проехать можно, — ответил он с улыбкой. — Только после возвращения оттуда Вам придется сменить не одну часть вашей машины. О, вы взяли этот лендровер напрокат? Тогда компания оплатит все поломки.
А едой и бензином попытайтесь запастись в Дженде. Это всего лишь в ста двадцати километрах от Лифупы, на дороге, ведущей на север. И если не затруднит, посадите к себе в машину моего аскари Чисези. Он кое-что купит для лагеря в Дженде и вернется на попутной машине. Счастливого сафари!
Так, запасшись только советами, мы отправились на север. Чисези без устали насвистывал какую-то местную мелодию, прерываясь лишь для того, чтобы указать мне на скачущих в зарослях саблерогих антилоп и куду, каких-то птиц и толстозадых зебр.
Льва показывать мне было не надо. Я увидел его сам — ленивого, гривастого, почему-то улегшегося спать прямо на дороге за поворотом. Тормоза завыли, машина юзом, по песку поползла в сторону, поднимая непроглядную пыль. Когда я развернул машину, а пыль рассеялась, льва уже не было. Оказывается, царя зверей все же можно испугать.
Чисези было опять запел свои песенки, но вскоре замолчал.
— Аартварк, — произнес он. — Аартварк.
Я притормозил и оглянулся вокруг, надеясь увидеть животное с незнакомым мне местным названием.
— Какой аартварк? — спросил наконец я, никого не обнаружив.
— Аартварк — это подземная свинья, баас. — Она живет вот в этом термитнике.
Что такое подземная свинья, я не имел никакого представления. И почему она живет именно в этом термитнике, когда кругом стоят десятки таких же?
Рассказать, что скрывается под названием «подземная свинья», Чисези не смог. Он лишь высовывал язык и движением руки как бы удлинял себе нос. Но почему он узнал, что аартварк живет именно в термитнике, около которого мы стоим, Чисези мне объяснил.
— Потому что вот дырка, через которую он туда залез, а вот его помет. У бааса в багажнике есть лопата или лом?
И то и другое было. Энергично орудуя ломом, Чисези разбил твердую, сцементированную термитами корку земли, разрыл подземный ход и вытащил оттуда брыкавшегося длинными когтистыми лапами трубкозуба.
Трубкозуб, очевидно, был еще молодой и не достигал даже метра в длину. Это животное ведет ночной образ жизни и обладает очень занятной внешностью. Спина покрыта редкой щетиной, а с живота на землю спадают косматые пряди. Торчащие ослиные уши насажены на длинный нос, оканчивающийся тупым свиным рылом. Только теперь я понял жестикуляцию Чисези.
Из-под розового пятачка время от времени выползал извивающийся змеей язык длиной с четверть метра, свивался в колечко и опять исчезал. Такой язык нужен трубкозубу для того, чтобы добывать пищу. Я дотронулся до языка: он был липкий и шершавый. Засунешь язык-липучку в муравейник — и сотни насекомых тотчас накрепко прилипнут к нему.
Это был капский трубкозуб, единственный вид млекопитающего из отряда трубкозубых. Выделить целый отряд и включить в него лишь одно-единственное животное — такой чести зоологи удостаивают немногих. И причиной тому, как можно догадаться из названия животного, зубы, которые природа сконструировала только для трубкозуба. Они состоят из нескольких параллельных вертикальных трубок.
Не совсем уверенный в том, что эти уникальные зубы могут пережевывать только термитов, я засунул под пятачок палку и заглянул в рот. Из черных десен торчали словно слившиеся друг с другом зубы-трубочки, совершенно лишенные эмали. Скрученный колечком язык перестал высовываться. Маленький мудрый глаз с укором смотрел на меня.
Но Чисези был так же далек от сентиментов, как и от интереса к строению трубчатых зубов. Из своего чемодана он достал длинную пангу и только ждал, когда я покончу с осмотром.
— Что ты хочешь делать? — спросил я, хотя намерения Чисези и без того были ясны.
— Хорошее мясо, — лаконично ответил он.
— Разве может служитель заповедника убивать животных?
— Баас меня не выдаст. Баас хороший, и мясо хорошее.
Конечно, я бы мог пригрозить Чисези, что расскажу обо всем аскари у въезда в парк. Но это значило бы, что он увидит во мне врага, замолчит до самой Дженды и не покажет больше ничего интересного. Поэтому я решил спасти трубкозубу жизнь без конфликта.
— Сколько ты хочешь за эту тощую свинью? — спросил я.
— Если баас хочет съесть ее сам, то один фунт. Она и впрямь не жирна, но очень вкусная.
— Хватит и полфунта, — сказал я, отсчитывая деньги. — В Дженде на эту сумму можно купить мяса в два раза больше, чем в твоем аартварке.
— Тоже верно, — согласился он. — Но говяжье мясо не такое нежное. Давай, баас, я убью эту свинью, и мы сделаем отличный обед.
Мой отказ от обеда поразил Чисези. Когда же, взяв трубкозуба из его рук, я опустил животное на землю и подтолкнул от себя ногой, Чисези безнадежно посмотрел на меня и махнул рукой.
Трубкозуб сперва не поверил в счастье и как вкопанный замер у моих ног. Потом почувствовал свободу, подпрыгнул, пробежал немного и начал энергично рыть землю длинными ногами. Пороет-пороет, потом отбросит рылом горку песка и опять примется за работу. Через несколько минут обладателя редкостных зубов уже не было видно.
Когда мы подъезжали к воротам парка, я, сделав строгий вид, пообещал Чисези рассказать аскари, что он хотел убить аартварка.
— А я расскажу, что баас купил у меня свинью, — поняв шутку, лукаво улыбнулся он. — В заповеднике нельзя покупать зверей, и поэтому бааса сильно оштрафуют.
Мы были квиты.
Центральная часть Малави — район Касунгу и дгльше на север — равнинная, слегка всхолмленная. В глухом заповеднике нет признаков, по которым можно было бы отличить малавийскую территорию от замбийской: та же саванна, бездорожье, безлюдье. Но стоит выехать за границы заповедника, как сразу поражает обилие людей на дорогах и делается ясно, что попал в другую страну, заселенную, даже перенаселенную, где обрабатывают каждый клочок земли.
Подобно приозерным Руанде и Бурунди территория Малави была для древних народов своеобразным коридором, по которому на протяжении веков происходили переселения многих племен Африки. Малавийский «коридор» был удобен: он тянулся по долине рек и берегу Ньясы, среди плодородных, богатых дичью земель, обходил горы и безлюдную, безводную саванну. Люди шли с севера на юг и с юга на север. Для одних малавийская земля была лишь перекрестком, для других становилась родиной.
Первыми, если верить легендам, пришли люди племени чева. Это были родственники луба, люди конголезской саванны, никогда не видавшие ни моря, ни великих озер. Шли они