Капитан не новичок: он плавал из мозамбикских портов в Пакистан и Индию, водил баржу по Замбези. Но Ньяса, как он рассказывает, не уступает по коварству океану.
— Если бы вы знали, в какой ад превращается это красивое озеро, когда с гор обрушивается мвера— «бешеный ветер», — говорит он. — Самое страшное даже не волна, а шум, дикий свист, с которым он проносится над водой. Впечатление такое, что завыли все злые джинны. Под конец, за несколько минут до того, как утихнуть, ветер поднимает водяные смерчи. Я не раз видел, как рыбацкие лодки, словно щепки, взлетают вверх на вершине крутящегося водяного столба, а потом летят вниз. Всего один раз мне удалось спасти рыбака из такой летающей лодки.
Лодки на Ньясе очень интересной формы: бревно, в котором прорезана узкая щель. Внутри эта щель расширяется, бревно полое, и туда можно сваливать и рыбу и снасти. Но сесть в такой лодке невозможно, можно только стоять, всунув в щель расставленные ноги. Это неудобно, но зато, когда над озером поднимаются смерчи, такую лодку меньше заливает водой.
Ночью мы должны были останавливаться в каких-то портовых деревеньках. Но капитан заверил меня, что там нет ничего интересного, и уговорил идти спать.
— Разбужу рано, часов в шесть утра, когда придем в Нкота-Коту, — сказал он.
Но проснулся я сам. Только не в постели, а в воздухе, по дороге с койки на пол. «Илалу» сильно тряхнуло, раздался один удар, потом второй, третий. Выбежав на палубу, я увидел прямо перед собой огромный парус. Я посмотрел в другую сторону — там виднелся зеленый берег, мечеть, белые арабские домики и хижины под пальмами. Совершенно неожиданный, как будто перенесенный сюда с Занзибара, пейзаж.
— Что случилось? — крикнул я показавшемуся на палубе капитану.
— Да ничего серьезного. Собрался уже будить вас, но в это время какой-то болван поднял на своей доу парус, не смог с ним справиться, и лодку понесло прямо на «Илалу». У нас все в порядке, а на доу треснула мачта.
Огромный парус принадлежал болтавшейся внизу арабской лодке. А раз арабская лодка, арабские дома-прямоугольники и мечеть, значит, мы уже в Нкота-Коте.
Нкота-Кота, удобно расположенный почти посреди западного берега великого озера, возник в средние века как крупный торговый центр. Селение основали люди племени яо, переселившегося сюда из Танганьики. Родственники суахили, бывавшие в Килве, Микиндани и Со-фале, земледельцы и торговцы, яо принесли с собой в этот дикий уголок Африки суахилийскую культуру и огнестрельное оружие. Рассылая коробейников и офеней по всей стране, до Замбези и Конго, они наладили торговлю и превратили Нкота-Коту в самый большой населенный пункт, созданный африканцами в центральной части материка. И по суше, и по воде везли сюда свои изделия гончары, ткачи, кузнецы. Неподалеку от Нкота-Коты, в плодородной долине Лилонгве, крестьяне выращивали табак, кофе и другие культуры, появившиеся здесь задолго до европейцев. Их тоже продавали в Нкота-Коте.
Когда до побережья Ньясы добрались первые арабские торговцы «живым товаром», они быстро нашли общий язык с мусульманами-яо, которые сделались основными проводниками арабского влияния в долине Замбези. Затем арабов сменили португальцы, что, впрочем, не помешало Нкота-Коте оставаться крупнейшим центром работорговли в этой части Африки.
Сейчас от тех мрачных времен остались лишь одни воспоминания. Мэр Нкота-Коты, с которым меня познакомил капитан, показывая места, связанные с прошлым города, почти каждую свою фразу начинал со слов «здесь был». Под огромной смоковницей когда-то размещался рынок рабов. На месте, где сейчас из-под земли торчит каменный фундамент, был перевалочный пункт невольников. На берегу озера располагался порт, где работорговцы грузили рабов на доу, переправляли через Ньясу, а затем гнали в Килву и Софалу.
Мусульманский колорит сохранился здесь до сих пор. Нет-нет, и промелькнет женщина, закутанная в черную чадру. Где-то заунывно начнет созывать правоверных муэдзин. Или, купая длинный парус в воде, примется выбираться из залива, из окружения черных лодок-долбленок красавица доу. Выйдет на «большую воду», расправит парус и побежит на восток, в Мозамбик. Нкота-Кота — маленький, но упрямо пытающийся выжить, сохранить свое лицо осколок суахилийского мира в центре Африки. Для меня это было неожиданно и интересно.
Я спросил у мэра, живут ли и сейчас в окрестностях Нкота-Коты ремесленники, славившиеся раньше среди народов междуречья Замбези — Конго.
— За всю свою жизнь я здесь не видел ни одного металлурга, — ответил он. — Гончары есть, но их изделиям все тяжелее конкурировать с фабричной продукцией. И знаете, не потому, что их изделия хуже. Лично я предпочитаю держать воду в глиняном, а не в медном сосуде. Но вот наша молодежь вбила себе в голову, что пользоваться местными изделиями чуть ли не признак бескультурья. Иные в школу детей не посылают, а металлических ведер понакупили.
— Я слышал, что яо плетут отличные вещи из сизаля и рафии?
— Это ремесло процветает. Но не здесь, а южнее, поближе к столицам, где есть покупатели-иностранцы. У нас же в городе сохранились лишь несколько резчиков по слоновой кости. Поездка к ним займет час с небольшим.
Капитан согласился подождать меня, но не повезло в другом: у резчиков кончилось сырье. Из последнего куска бивня вчера вырезали последние скульптурки — голову старика и маленького крокодильчика.
В Нкота-Коте на «Илалу» село много народу — женщин, ехавших с товаром на рынок в Салиму, и мужчин-шибало. Около пожилого рабочего на палубе собрались человек двадцать новичков — все больше молодых парней. Они, видимо, дальше своей деревни никуда раньше не ездили. Агенты компании «Винела», которая снабжает южноафриканские рудники и шахты рабочей силой, нашли парней где-то в глуши и посулили им золотые горы. Юноши еще ничего не знают ни о расизме, ни о ЮАР. И теперь, полуоткрыв рты, слушают «бывалого». Он едет в Рэнд уже третий раз и в самых черных красках расписывает их будущую жизнь.
— А чего же едете, если там так плохо? — наслушавшись его рассказов, спрашивает один из юнцов.
— Семью я там завел. Здесь была у меня жена, да умерла, пока я собирался к ней. Пожил немного один, заскучал. Здесь, в Малави, ничего не осталось теперь. А там все же дети. Так бы ни за что больше не поехал. Да и жить-то мне осталось недолго.
— А что так рано хоронишь себя? — спросил кто-то.
— Тот, кто долго работал в Рэнде, много не живет. Ты слышал, что такое радиация, парень? Это такие лучи из земли. Их не видно, но от них все болезни. В шахтах, где добывают золото и алмазы, эти лучи всюду. В них радиация в четыре — шесть раз больше, чем может выдержать человек. Смерть там носится в воздухе. Лучи эти прут из каждой кварцевой пылинки, из каждой стекающей с потолка капельки воды.
— И сколько часов в день там работают?
— Меньше, чем надо, не проработаешь. Под землей восемь часов. Потом дадут пожрать кукурузную лепешку с водой и погонят перетаскивать добытую за день руду от рудника к фабрике. На нашем горбу-то ее дешевле таскать, чем возить в вагонетках. За смену надо перекидать две с половиной тонны. А не выполнишь норму — не получишь второй лепешки на ночь.
— А спать где будем, в деревне? — Юноша, задавший этот вопрос, почему-то поднял руку. Очевидно, когда-то учился в школе.
— Да, как же, в деревне, — проворчал «бывалый». — Шесть часов потаскаешь камни, потом пойдешь в пропускник. Там тебя разденут, осмотрят все, куда можно спрятать камешек, чтоб алмаз или золотую крупицу не вынес. Если поцарапался за смену, расковыряют еще больше: не засунул ли что туда. А потом поведут в деревню. Только деревня та за колючей проволокой, а в хижине по две-три сотни человек спят. Выйти только в лавку можно, скокиану купить. А дальше пойдешь — проволока с колючками, баасы с собаками и пулемет на каждом углу. И имя свое забудь, малый. Получишь номер, который повесят на спину. Или просто будут звать Йонг — парень, по-их-нему.
«Бывалый» помолчал, закурил, презрительно обвел глазами притихших парней.
— А девку свою ты здесь оставь, — обратился он к юноше, сидевшему в обнимку с девушкой, еще почти ребенком. — На три года про девок забудь.
Парни загоготали, девчонка вспыхнула и убежала. Потом, наверное, она отговорила юношу подаваться в шибало, потому что в Салиме, уже после того как «Илала» уплыла на юг, я встретил их на базаре. Они ничего не покупали, а лишь ходили среди рядов и жадно смотрели на горы жареной рыбы и кипящие в масле мясные шарики «кус-кус», распространявшие аппетитный аромат.
Небольшие селения вокруг Салимы славятся своими пляжами и отличными отелями на берегу Ньясы. Здесь, в компании трех преклонного возраста американских туристок и десятка гиппопотамов, я дождался Лендровера, по непонятной причине двигавшегося медленнее, чем пароход, и поехал на юг.
Прямой дороги из Салимы на юг Малави нет, и, чтобы попасть туда, следует отклониться на шестьдесят километров к западу. Это меня вполне устраивало, потому что на конце объезда находился Лилонгве — главный город Центрального района Малави и будущая столица всего государства.
На сегодняшний день эта небольшая и бедная страна имеет… три главных города. Официальная столица Малави — небольшой зеленый город Зомба. Его единственная улица, вьющаяся вдоль подножия гор, застроена небольшими зданиями министерств, прячущихся среди буйно цветущих бугенвиллий. Городок чисто административный, население его едва превышает двадцать тысяч человек. Живущие здесь чиновники и специалисты вынуждены ездить в кино или магазины в Лимбе — второй по значению город страны, центр табачной промышленности Малави. Восьмикилометровое шоссе соединило Лимбе с Блантайром — крупнейшим малавийским городом, промышленным, деловым и культурным центром республики. Недавно малавийцы объединили Блантайр и Лимбе в один город и начали интенсивно застраивать связавшее их шоссе. Получился своеобразный модернистский коридор — проложенная среди пустоши современная автострада, вдоль которой выросли здания штаб-квартиры Народного конгресса (правящей партии Малави), радиостанции, суда, гостиниц, посольств и компаний.