– Можно подумать, мы по еврейским обычаям живем! Как мама скажет, так и будет, – любовно улыбаясь, Дина обернулась к Рае.
Девочкой она всегда чувствовала себя сироткой, кроме тех нескольких месяцев, пока молоденькая Рая не забеременела Танечкой. Сейчас Дина словно опять обрела мать, наслаждалась Раиным одиночеством, беспомощностью и зависимостью от нее. Мама опять принадлежит только ей. «Танечка далеко, папа умер, кто же у нее есть, если не я?» – с гордым удовлетворением размышляла Дина, ухаживая за мачехой как за ребенком. Та капризничала в еде, ленилась и страдала от мигреней. К ним обеим как будто вернулось прошлое, когда беременная Рая не вставала с дивана. Дина почти переселилась к ней, и Раины дела занимали ее сейчас гораздо больше, чем дочкина свадьба. От счастья заботиться о маме Дина даже стала мягче лицом, расцвела, как другие расцветают, заведя любовника.
– Наума не вернешь, свадьбу надо играть, что же теперь...
Описанный сомнительным знатоком еврейский обычай пришелся как раз ко времени. Переносить свадьбу было сложно – гости приглашены, стол заказан, осетрина, икра, балык и буженина добавлены к тривиальному ресторанному столу, кружевное белоснежное платье готово.
Додик попросил, чтобы дочь выходила замуж в фате.
– Папа, фата – это пошло, ты не находишь? – возразила Аня. – Может быть, будет достаточно цветов в волосах?
– Фата – символ невинности, надевается раз в жизни, – назидательно изрек Додик, будто читая вслух энциклопедию.
31 марта 1983 года
Свадьба была торжественная и пышная, с приглашенным тамадой и цветистыми тостами. Торжество было как будто только Аниной семьи – зачитывалось жизнеописание невесты, начиная с младенческого возраста, демонстрировались семейные фотографии и снятые Додиком любительские фильмы. Среди пятидесяти приглашенных Додиком «самых близких» витал завистливый шепоток: «Сколько денег выброшено!» – и иногда даже: «Пошло!» «Взрослые» гости заполонили все свадебное пространство, кроме «родственников и знакомых кролика», как шутил Додик, присутствовали несколько смущенных такой роскошью друзей Олега и обособленная стайка Аниных девочек из группы.
Поскольку у Ани не было близких подруг, возникла проблема со свидетельницей. Она долго прикидывала, кого из равноблизких или равнодалеких девочек выбрать на роль свидетельницы.
– Остальные обидятся, – озабоченно повторяла она.
– А ты напиши имена своих девчонок, кинь бумажки в шляпу, я вытащу, – предложил Олег.
Он пошутил, но Ане, вечно страшившейся кого-нибудь обидеть, это показалось замечательно справедливым. Она провела процедуру выбора в институте, попросив самих девочек по очереди тянуть из ее сумки бумажки с заранее написанными именами. Случайная свидетельница очень мило несла за невестой шлейф.
Олегова мама – учительница – сидела в центре стола, всем без разбора предъявляла настороженные глаза и робкую улыбку, была похожа на бедную, приглашенную на праздник к демократичным богатым. К концу вечера она невыносимо устала, и нерешительная приклеенная улыбка забыла отклеиться, застыла, превратившись в вымученную гримасу.
После свадьбы Олег с Аней приехали домой с Диной и Додиком. Новую родственницу, мать Олега, Дина предпочла отправить в комнату теток на Маклина, нежели пустить к себе.
Аня сняла свадебное платье, переоделась в джинсы и футболку, а Олег остался в костюме, как гость. Уселись пить чай и рассматривать, кто что подарил. Общая неловкость витала над наборами посуды и постельным бельем, маленьким кофейным сервизом, серебряными ложками и шкатулкой с рифленой кожаной крышкой.
– Вот люди, – недовольно заметила Дина, отбросив шкатулку в сторону. – Кому нужна такая вещь, просто передаривают подарки!
Подарков было немного, в основном конверты с деньгами. Не зная, как разойтись по комнатам, от неловкости пересчитали деньги – пустые конверты в одну сторону, деньги в стопку. Только что кухня была заставлена нарядно перевязанными пакетами, витиевато надписанными конвертами, а теперь остались скомканная оберточная бумага и стопка денег на столе.
– Пора спать, все устали, – наконец произнесла Дина, и по ее команде все потянулись по комнатам: родители к себе, а Олег с Аней к себе. Всю ночь Додик с Диной не спали. Не то чтобы специально контролировали, что происходит, а так, не спали, и все – то ли прислушивались, то ли, напротив, старались не прислушиваться.
– Я пойду в туалет? – нерешительно спросил Додик.
– Лежи тихо, не мешай им, – не пустила Дина.
Аня с Олегом тоже прислушивались к чужим звукам и старались не издавать своих. Все у них было тихо и спокойно, как будто всю жизнь женаты. Первая брачная ночь прошла, и началась жизнь.
Летом проводили Раю. В трех юбках и норковой шубе до пола, накинутой на лисий жакет, она казалась какой-то меховой глыбой.
– Зачем тебе шубы в Израиле? – в который раз безнадежно спросила Дина в аэропорту, вытирая платочком пот, градом струившийся с Раиного лица.
– Бабушка, может, хоть одну юбку снимешь, – предложила Аня.
– Ни за что! – отрезала Рая, жалобно подумав: «Теперь у меня ничего нет, мне лишняя юбка не помешает».
– Бабушка-бабушка, зачем вам летом три юбки и шуба? – дурашливо пропел Олег и тут же сделал серьезное лицо.
– Затем, внучек, что в багаж можно сдать только двадцать кэгэ, остальное на себе, – пропела в ответ Рая. Она с Олегом подружилась, кокетничала, и как-то они постоянно друг над другом подтрунивали.
– Додик, я знаю, ты порядочный человек... – еще раз на прощание повторила она.
Смерть Наума кардинально переменила семейную ситуацию. В одну секунду Дина из бедной Золушки превратилась в богатую наследницу, причем наследницу единственную. Ни с чем осталась обожаемая Танечка. Ни с чем осталась Рая. Вернее, что касалось Раи, дело обстояло не совсем так. Ей надо было выбирать – либо уехать к дочери такой же нищей, как уезжали все, либо остаться очень богатой вдовой в Ленинграде, но тогда уже без дочери.
Продавая ценности, Наум имел, конечно же, свои планы по переводу денег за границу. Способы эти остались, но у Раи не было на них выхода, да Рая бы и побоялась. Рая нисколько не сомневалась, что не женское это дело – раз, и все равно обманут – два.
Те же выходы, что и Наум, мог бы найти и Додик, но практичная Рая хорошо понимала, что он ни за что не станет рисковать, и даже просить его об этом нельзя, если хочешь остаться родственниками. Есть вещи, которые человек может сделать только для себя, а родственная любовь и преданность имеют свои границы. Рае пришлось смириться с тем, что огромного наследства она скорее всего не увидит никогда, и если хоть что-то получит, то только с Додиковой помощью.
Все оставшееся до отъезда время Рая не без умысла крепила родственные связи, нежно любила Дину с Анечкой, дружила с Додиком и привечала Олега. Дина вслух своих мыслей не высказывала, но в душе считала, что Бог судил по справедливости.
«Я смирилась, – говорила Рая подругам, – а что же мне было делать?» У Додика останутся деньги, их с Танечкой доля. Когда-нибудь, при первой же возможности, Додик выручит. В те годы часто практиковали простую схему: уезжавший на постоянное место жительства, желая помочь родным, брал в Союзе рубли, а за границей отдавал валюту. Это не страшно, не рискованно для Додика, он обязательно поможет, но тут нужен случай, время. Она не сомневалась, что Додик сделает все как надо.
Рая уехала. Так и проследовала через паспортный контроль в двух шубах: из прохладного ленинградского лета в сорокаградусную жару. Дина с сухими глазами на помертвевшем лице, расталкивая провожающих, щурилась и вытягивала шею, чтобы увидеть маму в последний раз.
2000 годЛИЗА
Лиза истерически боялась летать. Она надеялась, что провожающая ее во Франкфуртском аэропорту Ольга не заметит, что Лиза уже не с ней, а в замкнутом пространстве своего жуткого страха. Говорит что-то, прощается с Ольгой, целуется, сама не своя от страха.
– Спасибо тебе! – прощально махнув рукой, крикнула она Ольге у паспортного контроля.
– Позвони, скажи, как долетела!
Лиза кивнула и, стараясь не пошатываться, прошла через проход. Счастливая Ольга! Спустится на лифте в подземный паркинг, сядет в синий «гольф» и поедет в свой чудный городок Майнц. Между прочим, по земле поедет, а она, Лиза, скоро окажется в воздухе, беспомощно зажатая между чужими людьми...
Как удачно в конце концов все сложилось у Ольги после нескольких лет постперестроечной бедности середины девяностых, когда в их институте ни ей, ни мужу, доктору наук, зарплату не платили вообще, а если и платили, то символическую.
– Выдали зарплату, хватило на пару колготок и «Сникерс»... – смеялась Ольга.
Ее муж был выше того, чтобы бегать в поисках заработка, сидел в лаборатории безвылазно, а как вести хозяйство на «символическую зарплату», остроумно объяснял с точки зрения физических закономерностей. Ольга считала его гением.
– Только ты можешь веселиться, когда не знаешь, будет ли твой ребенок завтра сыт, – сердилась Лиза. – Пусть твой муж крутится, зарабатывает! Ничего, корона не свалится!
– Мой муж – гений!
Когда дело касалось мужа, чувство юмора ее покидало. Она бегала сама. Чем только не занималась, даже агентом по недвижимости прирабатывала, кстати, весьма успешно.
– Мне помогают мой супераналитический ум и организованность мышления! Человек с техническим образованием просто не может пропасть, если он, конечно, не окончательный идиот, – уверяла она.
Лабораторию Ольга не бросала, между делом умудрилась защитить диссертацию, растила сына от Гения, но ее напористый оптимизм понемногу начал спадать.
И тут неожиданно в Европе вспомнили про русские гениальные мозги, и Гению предложили контракт в Германии, да с такими условиями, что большинство их «раскрутившихся» знакомых оказались позади. Ольга с Гением и сыном жила теперь в принадлежащем компании аккуратном доме в богатом районе, работала в лаборатории вместе с Гением, который еще читал лекции в Майнском университете, имела приличный счет в банке и подумывала о переезде в Брюссель, где Гению предлагались еще более замечательные условия. Свою нынешнюю успешность она переносила не хуже, чем нищету, – как всегда, была достойна и смешлива одновременно и, главное, ничуть не играла