Помолчали. Грушеед осторожно подсовывал веточки в костерок.
— Экономь, — напомнил Укс. — Светает уже.
Мальчишка кивнул.
— На западной отмели крупных сиделиц полно, там собирай, — вздохнула оборотниха.
Грушеед вновь кивнул.
Чуть посветлел гребень скалы. Коки-тэно уже не было: сидела у угасающего костра «та тетка». Укс попытался сморгнуть — глаза болели сильнее, мушки, словно черные искры в них вились.
— Пошли, что ли, Грузчик? — просипела Лоуд. — Что-то невмоготу, словно изнутри мясо рвет.
Десятник помог партнерше встать. Грушеед подхватил кувшин с пресной водой.
— Оставь, там я точно разобью. Может, и о свою ублёвую башку, — скрипнула зубами оборотень, сняла с лохматой головы венец, нахлобучила на мальчишку: — Царствуй, ослиный приятель. Все острова твои. Нож можешь себе забрать. Но когда завоняюсь, не раньше!
Ворча, забралась в пещеру, веревку ошейника намертво закрепили в одной из щелей. Потом десятник с Грушеедом снаружи забили сучьями выход, стянули деревяшки веревкой — теперь лишь наверху оставалось отверстие, для подачи воды и пищи. Принялись подпирать-заваливать загражденье камнями — Лоуд не смотрела, как легла на плащ, так и замерла.
— Всё, дальше сам завалишь, — приказал десятник, чувствуя, как голова становится чужой. — Меня бы успеть упрятать…
Нора была узка, сквозь щель вверху падал свет — солнце уже всходило. Десятник разулся, Грушеед связал ему щиколотки — Укс хотел сказать, что такие узлы лишь городской шмонды достойны, но показать как надо, уже не получалось — пальцы сводило, да и язык отек — закончились разговоры. Укс заполз на груду тряпья, связанными ногами подпихнул к входу большой камень… Заматывал кисти лоскутами — в судорогах все равно костяшки разобьются, так хоть не сразу. Снаружи доносилось постукивание — мальчишка громоздил камни. Песком засыплет, еще слой камней уложит, снова засыплет, так что спятивший десятник не вырвется. Дальше… Дальше Грушееду появится шанс узнать: равный он человек или нечто иное?
Накатило — Укс вцепился зубами в замотанную ладонь. Сейчас придет по-настоящему. Еще слышался шорох прибоя. Лоуд права — на море больше хочется жить.
Опускаясь к пределу, слышишь крики безумных богов: они хохочут и требуют нэка…
Конец