Не сводя с приятеля испуганного и глуповатого взгляда, Мышелов в последний момент протянул руку и поймал топор за рукоятку, когда тот уже начал падать на пол.
Когда статуя оказалась подле гроба и остановилась, явно собираясь с силами для страшнейшей контратаки, Мышелов нагнулся и, снова по-идиотски ухмыльнувшись, обрушил топор на черную макушку.
Железная голова треснула, словно кокосовый орех, но на части не развалилась. Глубоко заклиненный топор, казалось, мгновенно стал целиком железным, и когда статуя судорожно распрямилась, его вырвало из рук у Мышелова.
А тот скорбно смотрел на расколотую голову, словно ребенок, который не знал, что ножом можно порезаться.
Статуя прижала свой огромный меч к груди, словно пытаясь на него опереться, и со страшным грохотом плашмя рухнула на пол.
Одновременно с ударом металла о камень по черной стене пробежала ослепительно-белая зарница, словно вспышка далекой молнии, осветила всю лавку, и лязг железа о базальт отозвался громовым эхом в ее глубине.
Фафхрд вложил в ножны Серый Прутик, вытащил Мышелова из черного гроба — у него даже после схватки хватило сил поднять друга, как маленького ребенка — и крикнул ему в ухо:
— Бежим!
Мышелов ринулся к черной стене.
Фафхрд успел схватить его за кисть и увлек к двери с аркой, буквально таща приятеля за собой.
Громовой рокот стих, и вслед за ним послышался тихий и весьма прельстительный свист.
По черной стене снова пробежала зарница, но на этот раз она была гораздо ярче, словно гроза быстро приближалась.
Ослепительная вспышка навсегда запечатлела в мозгу у Фафхрда только одну картину: гигантский паук, прижавшись к кроваво-красным прутьям клетки, смотрит на них сверху вниз. У паука были бледные ноги, красное бархатистое тело и густая шерсть, глянцевитая и золотистая, сквозь которую поблескивали восемь маленьких глазок, а свисающая вниз иззубренная клешня, словно пара золотых ножниц, выстукивала, как на кастаньетах, бешеное стаккато.
Прельстительный свист повторился. Казалось, его испустил красно-золотистый паук.
Но сильнее всего Фафхрда поразило поведение Мышелова, который упираясь тащился за другом, крича, как бы в ответ на свист:
— Да, милая, я иду. Пусти, Фафхрд! Дай я к ней влезу! Только один поцелуй! О драгоценная!
— Прекрати, Мышелов! — проворчал Фафхрд, и по его телу пробежали мурашки. — Это же гигантский паук!
— Сотри паутину с глаз, Фафхрд, — отозвался Мышелов умоляюще и неожиданно весьма к месту. — Это роскошная девушка! Она стала еще обворожительнее, да и я заплатил за нее! О моя радость!
Но тут его голос потонул в громовом рокоте — так же, как, быть может, и новый свист паука; опять вспыхнула яркая как день зарница, за ней последовал новый удар грома, пол задрожал, вся лавка затряслась, и Фафхрд вытащил Мышелова через арку с трилистником на площадь, после чего опять раздался жуткий грохот, сопровождаемый ослепительной вспышкой.
В ярком свете было видно, как ланкмарцы полукругом бегут прочь по площади Тайных Восторгов, повернув пепельно-бледные лица в сторону лавки, из которой вот-вот вырвется страшный ураган.
Фафхрд обернулся, на месте арки была ровная стена.
«Склада Странных Услад» в Невоне больше не было.
Сидя на влажном тротуаре, куда вытащил его Фафхрд, Мышелов жалобно бормотал:
— Тайны времени и пространства! Божественные знания! Секреты преисподней! Черная нирвана! Красно-золотые небеса! Пропали мои пять медяков!
Фафхрд сжал зубы. В нем зрела твердая решимость, родившаяся из недавней злости и замешательства.
До сих пор он пользовался паутинкой Шильбы, да и тряпкой Нингобля тоже, чтобы служить другим. Теперь он воспользуется ими в собственных интересах! Повнимательнее присмотрится к Мышелову и прочим своим знакомым. Вглядится даже в свое собственное отражение! Но главное, он пронзит всевидящим взором Шильбу и Нинга до самых их чародейских внутренностей!
Откуда-то сверху раздалось тихое: «Пс-с-т!»
Не успел он поднять голову, как почувствовал, что с его шеи и глаз что-то сдернули, причем глаза после этого некоторое время покалывало.
Мимо них наверх устремилось нечто мерцающее, и Фафхрду показалось, что он, словно сквозь толстое стекло, увидел на миг черное лицо, с очень морщинистым ртом, носом и веками.
Но сразу же это неверное видение исчезло, и его глазам предстали лишь две головы в клобуках, свесившиеся с высокой стены. Раздался кудахчущий смешок.
Затем головы в клобуках скрылись из вида, и все снова стало как прежде: край крыши, небо, звезды, да голая стена.