-- В любое время дня и ночи, - захлёбываясь от восторга, продолжал рыботорговец, - по первому твоему слову, господин, моя лодка и мой дом будут в полном твоём распоряжении. Только позови Идиль-Малги, и он примчится быстрее ветра, чтобы выполнить твоё приказание. О победоносный внук Уту, чей лик сияет ярче солнца, да продлятся твои дни и да пребудет с тобою удача во всех твоих свершениях...
Гильгамеш не слушал его. Невидящим взором глядел он перед собой, полный мрачных раздумий. Со всех сторон к нему лезли какие-то люди, они что-то говорили ему, о чём-то просили, плакали, умоляли, но вождь оставался невозмутим. Понабежавшая стража оттеснила народ от повелителя, плетьми и палками расчистила ему путь. Гильгамеш двинулся через площадь к Дому неба. На краю пристани он вынужден был сбавить ход, так как упёрся в груды строительного камня. Вновь и вновь вынужденный огибать курящиеся пылью завалы известняка, он всё больше распалялся, кляня своего зодчего: "За какие грехи боги послали мне этого болвана? Неужто нельзя было выбрать иное место, чтобы сваливать свой хлам? Нужно всыпать ему пару плетей, авось поумнеет". Утвердившись в этом мнении, Гильгамеш добрался до Эанны и приказал рабу, убиравшему двор, передать почтенному Ниндубу, чтобы тот незамедлительно явился пред его очи. Раб со всех ног помчался выполнять распоряжение, а Гильгамеш прошёл в зал для церемоний и приблизился к алтарю Инанны. Постояв немного, велел служкам доставить к жертвеннику одного барана, сат колодезной воды и четыре мины[37] ячменного зерна. Ослабевший дух его настоятельно требовал подпитки, и Гильгамеш надеялся укрепить его, испросив совета у небесной покровительницы города. Пока служки исполняли приказ, вождь вышел в один из боковых проёмов и ещё раз бросил взгляд на Урук. Пекло вовсю разлилось над городом. Над крышами летели клочья пыли, доносился перестук зубил и громкий скрежет камня. Бесконечным зелёным покрывалом колыхалась степь. Вдали зелень серела, сливаясь с голубовато-бурым небом, похожим на дно немытой тарелки. Ближе к Уруку степь сменялась водой, в которой бродили селяне в лопатами и мотыгами в руках. Окружённые разлившейся рекой, шумели пальмовые рощи. Ветер наполнял ноздри вождя запахами дыма и сырости. Жизнь текла своим чередом, равнодушная к его переживаниям.
-- Господин, - раздался позади голос Курлиля. - Позволено ли скромному рабу отвлечь тебя от сокровенных дум?
-- Что ты хочешь, санга? - глухо отозвался вождь.
-- Прибыл гонец из Шуруппака. Говорит, что явился со срочной вестью.
Гильгамеш обернулся, широким шагом миновал потеснившегося Курлиля, вышел в зал. Заложив руки за спину, ответил:
-- Пусть войдёт. Я приму его здесь.
Курлиль, поклонившись, вышел. Гильгамеш неспешно приблизился к трону, взгромоздился на него, подпёр кулаком подбородок.
Человеком из Шуруппака оказался высокий осанистый старик в дорогой льняной юбке и кожаных сандалиях, с золотым кольцом в ухе. Он вплыл в зал, сопровождаемый несколькими стражами. Совершив все необходимые ритуалы, посланец опустился на колени и вытянул вперёд ладони с глиняной табличкой.
-- О богоподобный властитель Урука! - торжественно произнёс он. - Мой господин, владыка славного Шуруппака пресветлый Эаннатум шлёт тебе привет и передаёт следующее: во второй день месяца сиг-га воины Ура, посланные могучим Месанепаддой, вошли в обитель богов несокрушимый Ниппур и изгнали оттуда людей Акки. Бойцы владыки Киша в беспорядке бежали, бросая оружие. Отныне величие покинуло град Забабы.
Гильгамеш опустил голову и прикрыл глаза ладонью. Он не хотел, чтобы посланец видел, как изменилось его лицо. Сцепив зубы, вождь затрясся в беззвучном рыдании. Он понял, что боги отреклись от него. Будущее покрылось непроницаемой мглой.
Глава третья. Новые надежды
-- Раб, соглашайся со мной!
-- Да, господин мой, да!
-- Скорей приготовь мне воды, на руки возлей, я желаю обедать!
-- Обедай, господин мой, обедай! Обед человека - обед его бога, к вымытым рукам благосклонен Уту.
-- Нет, раб, не хочу я обедать!
-- Не обедай, господин мой, не обедай! Еда и голод, питьё и жажда - судьба человека.
Диалог о благе.
Город поразил Энкиду. Его размах, его многолюдность, его неумолчный шум пугали зверочеловека, вселяя в него чувство беспомощности и страха. Ещё издали, разглядывая сияющую верхушку храмовой башни, он не мог оторвать глаз от этого прекрасного и величественного зрелища. Когда же из-за горизонта выплыли ослепительно белые стены храма Инанны, Энкиду застыл в изумлении, с восторгом думая о чародеях, построивших эту красоту. По мере того, как корабль, на котором он плыл, приближался к Уруку, восхищение Энкиду нарастало. Перед ним появлялись гигантские стены, возносились вверх пёстрые ступенчатые святилища, громоздились дома, а Белый храм поднимался на какую-то недосягаемую высоту, где парил невесомым облаком, озаряя своим сиянием округу. Мимо проходили корабли торговцев, вдалеке, по обеим сторонам разлившегося Евфрата, высились холмы, облепленные хижинами земледельцев. Камышовые заросли и сельскохозяйственные угодья исчезли, затопленные рекой, и теперь там и сям из воды торчали пальмы и сновали лодки селян.
Пристань встретила Энкиду ужасающей вонью, грязью и страшной толкотнёй. Непрестанный гул толпы сводил с ума, вызывая ноющую боль в ушах, огромные тюки с мёртвой рыбой навевали тошноту, бесконечные стада овец и волов, сгоняемые с кораблей на берег, пробуждали полузабытое чувство униженности. Пыль, стоявшая над городом, забивалась в глаза и нос, горло першило, на языке появлялся скрежещущий привкус извёстки.
Едва судно подошло к причалу, на него поднялся бритоголовый человек в сандалиях и белой бахромчатой юбке, украшенной узорчатым изображением женщины с двумя водными струями в руках. Приблизившись к кормчему, он сказал:
-- Достойнейший начальник сего корабля! Добродетельный Курлиль, настоятель святилища всемилостивой Инанны, посылает тебе пожелания доброго пути и просит передать под его опеку двух людей, которых ты принял на борт твоего судна два дня назад...
Заметив стоявших поодаль Шамхат и Энкиду, человек подпрыгнул и всплеснул руками.
-- Шамхат, - зашипел он, подбегая к чаровнице, - немедленно закрой покрывалом голову своего спутника. Никто не должен видеть его лица.
Служительница Инанны подчинилась. Человек успокоился и повернулся к кормчему.
-- За услугу, оказанную тобою нашей святыне, ты получишь богатую награду. Дом неба щедр к своим друзьям. - Он приблизил лицо к уху капитана и что-то прошептал. Капитан кивнул. Человек обернулся к Шамхат и Энкиду, жестом поманил их за собой. Сойдя по грохочущим сходням на пристань, он двинулся сквозь толпу. Путники последовали за ним. Оробевший Энкиду вцепился в руку Шамхат, боясь потеряться в людской стихии. Ничего не соображая, одурев от свалившихся на него впечатлений, он тащился за мелькавшей впереди загорелой спиной провожатого и мечтал лишь о том, чтобы эта бешеная свистопляска поскорее закончилась.
Вскоре они выбрались с площади. Народу стало поменьше, гул говорливой толпы остался позади. Энкиду осмелился приподнять голову и всмотрелся в городскую обстановку. С восхищением взирал он на высокие дома, на опрятных, богато одетых людей, на лавки торговцев, полные удивительных и невероятных вещей. Город всё более завораживал его, представляясь местом чудес и открытий. Это впечатление не портили даже зловонные потоки, текшие вдоль домов и привлекавшие тучи мух. Облезлые блохастые собаки копошились в них, лениво хлебая мерзкую жижу. Всклокоченные полуголые дети бегали рядом, задирая животных, и визжали от восторга, когда какой-нибудь из псов, оторвавшись от пожирания помоев, тявкал на них. Они взлетали на крыши и оттуда швыряли в собак камнями, глумясь над бессильной яростью животных.
Самым странным и непонятным для Энкиду были поклоны, которые отвешивал каждый встречный ему и его проводнику. Поначалу он принял это за знак вежливости, но вскоре заметил, что спутник его не обращает на эти поклоны ни малейшего внимания. Более того, обернувшись однажды и увидев Энкиду склоняющимся в три погибели перед каким-то горожанином, человек остановился и сделал ему замечание.
-- Ты не должен откликаться на приветствия этих смертных, - сказал он. - И надвинь поглубже платок, тебя могут распознать.
-- Разве это плохо? - удивился Энкиду.
-- До поры тебе лучше не показываться на людях, - ответил служитель Инанны, заговорщицки озираясь.
Энкиду сделал, как он хотел. Бывший хозяин леса был так озадачен этими словами, что не заметил, как пропала Шамхат. Охваченный страхом, он догнал человека из храма.
-- Скажи мне, достойнейший пастырь, куда делась прекрасная Шамхат? Я не вижу её.
-- Она отправилась в Дом неба, где будем вскоре и мы. Ты увидишь её, когда придёт время.
Энкиду расстроился. Город перестал привлекать его. Боязнь потерять подругу затмила в его глазах все диковинки нового места. Голоса людей, незнакомые запахи, странные образы - всё это ушло, поблекло, растворившись в окружающей пыли, сменившись животным страхом перед неизведанным. Слабость напала на него. Энкиду смотрел на свои руки и думал: неужели сила оставила их? Он смотрел на своё тело и сомневался, его ли это тело. Чувство неуверенности захватывало его всё сильнее, подчиняло мысли, пригибало к земле. Тоска по лесу пронзила сознание внезапной болью от потери чего-то близкого и безвозвратно ушедшего. С необычайной мощью ощутил он своё одиночество. Одна часть его тянулась к людям, другая ненавидела их. Раздвоенная сущность словно нашёптывала ему: "Тебе не место среди этих двуногих тварей. Вернись к тем, кто любит тебя. Зачем ты бросил их? Зачем пренебрёг их верностью?". Энкиду боролся с собой, пытался заглушить предательские помыслы, но они возвращались, неотступно твердя ему: "Уйдём отсюда! Уйдём к тем, кто ждёт и оплакивает тебя. Твоя жизнь - среди трав и деревьев, среди ручьёв и болот, среди отважных