Сходил, нашёл место на перекате, набрал. Вернулся, а лохань под завязку полная.
— Спасибо вам, добрые… Добрые, — не смог справиться с эмоциями и придумать нужных званий и эпитетов.
Созданиями назвать тех, кто сам что хочешь создаёт, язык не повернулся. А на вирусы с бактериями получил табу от И-Ра. Просто обозвать «прото», и так обзывал почём зря, когда общался по делам. Птенцами Космоса тоже не ахти. Им же лет под миллион или чуть меньше. Какие же они… Вечно молодые птенчики?
— Закавыка, братцы. Буду вас называть каждый раз по-разному. Импровизировать. Надеюсь, согласны? — поговорил я гипотетически с Эсхатос-Протос и на отзыв не рассчитывал, но получил оный в полном, так сказать, ассортименте.
«Отдыхай, труженик-импровизатор. Когда завтракать будешь, представляй что-нибудь вкусное, а не жжёное зерно. Противно на твою кислую мину смотреть, младший отшельник», — заявил мне хор имени Пятницкого и расхохотался.
— Наблюдаете, как коты за блошкой? Что ж. Родные миры так же за мной наблюдали. Я не в претензии. Привык за пару лет, — изрёк им нарочито спокойно и неожиданно зевнул, а через минуту рухнул на топчан и выключился. Может, меня выключили, кто этих Всемогущих птенцов разберёт.
* * *
Когда проснулся, показалось, что прошло часа два, не больше. Освещение в избушке всё так же было похоже на сумерки. Пара огромных окошек с прозрачнейшими стёклами пропускало столько люкс-люменов, сколько позволяли эвкалипты, которые в этом районе Тичарити разительно поменяли форму листвы, но не цвет стволов и выделяемый аромат. Листочки стали матовыми и округлыми. Я пару штук видел на земле, когда искал водопой.
Размешав в плошке с водой пригоршню муки с тибетско-непальским названием Цампа, обождал пока она разбухнет и превратится в пойло для поросёнка Мишки. Потом представил, что собрался есть грушевый мармелад, набрал ложку набухшей муки, зажмурился и сунул её в рот.
Сначала жевал всё ту же поджаренную ячменную муку, а потом на что-то отвлёкся… Задумался, почему полетим на Искриус, если с Ротариком встречался на Семалии. Но мне вдруг вспомнилось, что Семалия ни в какую со мной-атласаром разговаривать не хотела. А дед-контактёр и вовсе бороду подстриг… Ещё в сарае было шаром покати.
«Прыгнул в прошлое? Но Образ ничего тогда не сказала. Или, наоборот, доложила, что прошло уже несколько дней, а то и недель», — задумался тогда, но тут вдруг Мишкино пойло превратилось в настоящий грушевый мармелад, и я чуть не поперхнулся от счастья.
— Шуточки у вас, — хотел сымпровизировать что-то благодарное, но передумал.
Продолжил наслаждаться невиданным сочным деликатесом грубого помола с натуральным фруктовым вкусом.
Путешествие в Хазарию
После завтрака не успел выйти за дверь, как меня подхватило прото-маревом и сунуло в доселе невиданное подпространство. Тичарити с его монстрами-эвкалиптами замер. Потом, не удаляясь и не уменьшаясь, стёк куда-то вниз, словно растаял снежинками на окне. Открытый космос выстрелил в меня бесконечными нитями созвездий, которые так же накатывали волнами и исчезали, не успев приблизиться или пролететь мимо. Пока пытался сообразить, что происходит, полёт перешёл в завершавшую стадию.
В этот раз Кармальдия, появилась путеводной звёздочкой в раструбе из лучистой хвои далёких астеров и цефеид. Сначала споро, потом замедляясь, она набрала объём, а когда стала размером с обычное солнце над головою, только ярко-белой, не с жёлтым переливом, как перед хроноволной, я вместе с прото-пилотами резко свернул вправо и прицелился на голубую точку – Искриус. Он тоже быстро раздобрел и стал планетой, похожей на шар из лазурита, с одной стороны в тени, а с другой окружённый тонким пронзительно-изумрудным сиянием, скорее всего полярным.
Когда невольно зажмурился чтобы запечатлеть в памяти нереальную феерию, почувствовал лёгкое головокружение, поэтому решил не открывать глаз до тех пор, пока не получу сигнал об окончании путешествия.
«Тошнота у тебя кажущаяся. Она от впечатлений, а не от перегрузки», — заявили мне Сердобольные.
— Это после грушевого мармелада, — отшутился я, а потом мыслями уточнил, что голова закружилась, но до тошноты дело не дошло.
«Доставим тебя ко входу в лабиринт. Нужно будет пройти в нём не менее трёхсот метров. Фонаря нет, поэтому перенастроим тебе сетчатку глаз. Точнее, фоторецепторы сетчатки. Притормозим наследственную адаптацию к солнечному спектру излучений. Начнёшь видеть в темноте, но всё будет казаться прозрачным. Не пугайся, что свихнулся. Аберрации не будет, потому что… Потому. И голова быстрее соображать начнёт. Готовься».
— А если не туда сверну? Там же разветвлений не одно и не два, — вспомнил я устройство византийского монастыря, которому не меньше двенадцати веков.
«Правый глаз у тебя ведущий. Им увидишь, где недавно появились следы. Нам нужны трёхмесячной давности, а не свежие. Поймёшь… Точнее, почувствуешь. Вы это умеете, просто не пользуетесь скрытыми талантами.
Всё. Приехали. Будем считать, что ты вовремя закрыл глаза. Удачи, амиго. Мы рядом, если что».
— Когда найду, что ему говорить? Признаваться, что всё это со мной было? — опомнился я, сообразив, что стою на ногах, и гравитация вовсю уже давит не только тело к земле, но и душу в пятки.
«Что хочешь, то и говори. Оцени обстановку. Его вменяемость. Истощение, обезвоживание. Если он в порядке – под любым предлогом выводи его из монастыря. Мы будем наготове и выполним каждую твою команду. Помни, что он не знает о нашем союзе. Что мы с тобой общаемся помимо Протокола. Всё должно выглядеть правдоподобно, но без обмана. Вперёд, маленький Феб!»
Пришлось открывать глаза и начинать дышать давно забытым ароматом пожухлой листвы, отсыревшей копоти, мочевины и, конечно, пыльной затхлости.
Судя по освещённости, в Адыгее было утро. А по деревьям и только-только начавшим опадать листьям, начало сентября, если не конец августа. Потому что какие-никакие, но горы, хоть и Кавказ. Точнее, гора Физиабго, которая Сварливая женщина в переводе с атлантидско-адыгейского. До тысячи метров в высоту эта вредина не дотянула, зато соседские «бугры» в два-три раза выше. Отсюда и прохлада, которая начала пробирать меня, смешиваясь с мурашками нерешительности.
До мрачного входа было рукой подать, и я не спеша пошагал вверх через небольшой оползень и далее по крутому склону навстречу новым приключениям со способностями к зрению в темноте и прочим неведомым талантам.
«Интересно, почему прото сами не хотят прошмыгнуть в лабиринт и всё разведать? Неужели из-за нейтралитета? Или Протокол не разрешает?» — задумался о явном несоответствии возможностей Всемогущих и их отношению ко всем ОО, похожему на брезгливую дрессуру зверушек.
Когда миновал вход в подземелье, через десяток шагов окунулся в кромешную тьму и дальше пробирался наощупь. Правой рукой касался правой стены лабиринта, а левой страховал, выставив её вперёд на случай какого-нибудь сюрприза. Хорошо, что рост позволял ходить везде не нагибаясь.
Задора хватило ещё шагов на двадцать, не больше. Потом остановился, придумав оправдание, что глаза что-то там должны адаптироваться и включить прозрачные рецепторы сетчатки. Включили, но не рецепторы. Хотя без них я бы точно не увидел, что сам стал источником слабого, но различимого света или излучения. Красного из головы и верхней части груди. Жёлтого с оранжевыми вспышками из живота. И синего… Скорее голубого из рук и ног. И всё это через видавшую виды одежду. Будто её не было на мне.
Когда перестал таращиться на излучаемое телом тепло, которое почему-то стал видеть, а не обещанные скелеты прозрачных стен, вгляделся в темноту и понял, что моего излучения вполне хватает для рассеивания мрака в пределах пары шагов. Удивившись данному открытию, решил использовать его для поисков Ротарика и начал красться вперёд.
На развилках и прочих перекрёстках лабиринта собирался искать следы бывшего атласара и почему-то был уверен в своей способности их распознать и провести аутентификацию, как когда-то по фотографии первоклассника узнал о месте пребывания самого карапуза и его близнецов-соседей, а также их общих переломах и вывихах. Откуда во мне взялась эта уверенность – понятия не имел. Наверное, сказалось науськивание Протос о том, что все люди имеют до поры скрытые способности и таланты.
Пока вспоминал о бедолагах Костиках и своих похождениях за вонючей городской свалкой, поймал себя на том, что уже прошёл пару развилок. Уверенно так прошёл, споро. Будто что-то понял душой, но пока не разумом. Почему так сделал, было не ясно, но паниковать или замедлять шаги совершенно не хотелось, и я доверил себя… Себе. Наверное, о таком говорят: «поверил в себя».
Через сотню шагов сосредоточился на мысли, что уже не только различал еле заметные намёки на следы посетителей и искателей острых ощущений, но и сразу понимал чьи они и когда оставлены. Собрался уже это проверить и определить авторов надписей на прокопчённых стенах и сводах, но таковые были только на входе, а остальной лабиринт в этом смысле оставался нетронутым.
Машинально взглянув на начавшуюся с обеих сторон средневековую экспозицию из рельефных морд грифонов, драконов, львов, орлов, вперемешку с царём Давидом и его голубями, остановился у одного из самых ранних барельефов с круглой мордой испуганного льва и погубившего его отрока, поодаль сидевшего на грифоне, как Победоносец на коне, и пронзавшего длинным копьём огромную пасть царя зверей. А сверху этой воевавшей пары была глубоко врезанная в песчаник надпись, исполненная греческим унциалом: «Мефодий побивает Льва-V Армянина». Ниже композиции имелась строка-подпись: «Содеял Никифор Вифинский».
То, что надписи были в принципе нечитаемые, я догадывался, а кто такие Мефодий и Лев-V, смекнул или, скорее, получил подземную подсказку Эфира, обитавшего и в этом коридоре страхов, который задумывался зодчими, как галерея славы. Потому что Лев-V был византийским императором, гонителем веры и иконоборцем, из-за которого и был построен этот подземный монастырь для изгоев.