В конце концов Льва свергли какие-то заговорщики, один из которых по имени Мефодий зарубил Армянина мечом, а не копьём, но это обстоятельство не вписалось в религиозный символизм рельефного панно.
Насладившись средневековыми видениями, я вернулся в окружавшую фантасмагорию и продолжил поиски Ротарика. «Теперь понятно, чем тут отшельники занимались. Здесь же такого можно насмотреться, что вспотеешь, несмотря на круглогодичную свежесть в плюс восемь по Цельсию. А я-то думал, как братия дышала, если везде ходила толпой и с факелами? На кой им свечи и фонари, если и так всё видно.
А стены и потолок лабиринта закоптили уже века с восемнадцатого, когда наверху построили православную обитель и сюда зачастили миряне и послушники», — всё-таки продолжил витать в туманных облаках галактики Тадпол. Которая моя тёзка, и обитает данная Амфибия всего-то в 420 миллионах световых лет от Земли, где-то в створе с нашим северным созвездием Дракона.
Откуда это узнал в пещере с древними духовными сокровищами, если не командовал «Сезам, откройся», тоже понятия не имел. И это обстоятельство не ко времени привело меня в щенячий восторг.
Потом моя анагогия, вызванная анагогой… Извините за унциальные словечки. Самому не нравятся иностранные определения, но без них не получается рассказать о небывальщине.
О чём я? Ах, да. В общем, моё возвышенное одухотворение-самодовольство от созерцания тайного и сокрытого для всех, и понимание данного обстоятельства с последующим прочтением зашифрованного, неожиданно сменилось на испуг.
Даже не заметил, когда успел представить, что уже нашёл пропавшего Ротарика. И нашёл не где-нибудь, а в ликийской могиле, которую он сам выдолбил в монолите горы Физиабго где-то впереди на моём пути и улёгся в неё, а потом прото-эфирные парни его запечатали куском скалы. Я почти услышал самого себя, когда звал этого якобы недавно почившего: «Ротарик, гряди вон!»
Нет-нет, я не боялся такой шуточкой оскорбить Бога, спародировав воскрешение Лазаря Четырёхдневного. Не посмел бы этого сделать. Я испугался и того, что мог так необдуманно поступить в прошлый раз, или разы, в своих временных петлях. И того что Ротарик был в состоянии на такое решиться окончательно и бесповоротно.
Сколько времени стоял истуканом-памятником, пока всё тело прошибал холодный пот, не мог осознать. Спасло то, что переключило мои воображаемые страхи на куда более поразительное светопреставление, озарившее лабиринт. И так озарившее, что пришлось ненадолго зажмуриться.
«Иллюзия! Ротарик состряпал мою иллюзию с островом и морем», — предположил я и мигом сменил страхи опять на ликование, впоследствии оказавшееся беспричинным.
Это явление не было иллюзией, потому что двигалось на меня, как вертикальные хрустальные кристаллы, полные преломлявшегося света и пронизывавшие монолит горы, как солнечные лучи воду в горном озере. Эти кристаллы были тонкими живыми частями прозрачной стены и постоянно скользили и в мою сторону, и вверх-вниз между собой, иногда менялись друг с другом местами, но всё время приближались, освещая лабиринт сиянием с радужными бликами.
«Не вздумай закрывать глаза», — приказал я себе, а может совсем не я.
Когда хрустальная стена приблизилась вплотную, мне показалось, что начал различать то, что было по другую сторону явления, которое принял за иллюзию. А был там всё тот же византийский лабиринт, только другой, изменившийся. Возможно, помолодевший на несколько веков.
«Да. Так выглядит… Нет, не хроноволна. Она проходит моментально. Так новички видят смену миров при пространственно-временных аномалиях. По ту сторону всё тот же Искриус, только на несколько сотен циклов моложе, в этом я прав. Ротарик застрял там случайно либо по желанию.
Это явление часто происходит, но видеть его можно только первую пару недель. Потом, если не знаешь тайного входа-выхода, застреваешь в каком-нибудь одном мире, к которому более расположен внутренне. У меня неделя на поиск заблудшего…
Да-да. Талантия с Фантазией это один и тот же мир, как Искриус-младший и Искриус-старший. Кармалия так решила и спрятала от всех.
Все астры прячут подобные аномалии в мирах первого круга. Без них никак не обойтись. Потому что тогда эти аномалии будут случайными и неконтролируемыми, и натворят много бед. И страшны не эти беды, а душевное здоровье людей, населяющих миры.
Согласно определению, душевное здоровье – это состояние благополучия, при котором человек может реализовывать свой потенциал. А если… Можно представить, что умалишённые могут устроить, дай им такую возможность или повод», — прочитал себе очередную сногсшибательную лекцию внутренним голосом, как кто-то незнакомый и затих. Потом, еле сдерживаясь от волнения, стоял и смотрел сквозь живую хрустальную стену, полную света, а стена, приблизившись вплотную, смотрела сквозь меня.
* * *
Как закончилась встреча с гулявшей границей миров, опять почему-то прошляпил. Может, со мной произошло то же, что с И-Ра, когда перегрузил её сказками о кластерах порталов и способах поиска нужного. Всё, что из увиденного не смог понять и принять, одним махом вычеркнул из памяти и вернулся шустрить дальше. То есть, продолжил с того, что помнил последнее. Наверно, так нашему брату проще не свихнуться.
Всё, что было перед хрустальной стеной, помню, а дальше пропуск неизвестной продолжительности. Потом очнулся от… Забытья или беспамятства, когда опять шагал и равнодушно взирал на лабиринт с помощью персонального, правда теперь только красного, внутреннего излучения.
Разница между мирами в несколько сотен лет меня не впечатлила, потому что помнил год выдачи справки шизофреника от доктора в Кристалии. А какие отличия между прошлым и будущим могли сводить людишек с ума, представить не получалось. И сосредоточиться на главном не мог. Помнил только то, что должен спасти Ротарика, а вот от кого или от чего – и намёка в пустой голове не осталось.
Когда услышал впереди незнакомые голоса, болтавшие на греческом, ухмыльнулся и поблагодарил прото-парней за ненавязчивый урок с унциалом. Раздумывать не стал и подкрадываться тоже. Не сбавляя прыти дошагал до очередной развилки лабиринта, свернул в правый проход, откуда доносились голоса и ворвался в причудливо освещённую пещеру всё с тем же низким потолком без следов копоти.
Боковые стены этой тупиковой пещеры были похожи на вокзальную камеру хранения. Правда, с полками-стеллажами нараспашку. Слева от самого верха и до середины стены в виде сферических нор почти одинакового диаметра, но неизвестной глубины. В некоторых лежали рулоны свитков, скорее всего из пергамента.
А справа стена, так же от потолка до середины, была вся в квадратных ячейках-углублениях, часть которых содержала стопки старинных и новых кодексов. То есть, тех же исписанных листов пергамента, только собранных, может, сшитых в брошюры или книги.
Кроме пары диковинных источников света под потолком, напомнивших негасимый прото-факел с живыми ослепительными молниями на оголовке, в центре пещерной библиотеки стоял солидный деревянный стол и пара табуретов, на которых восседали странного вида читатели, одетые в серые балахоны. Может, писатели, но скорее всего художники-оформители. Потому что в керамических стаканах и горшках, стоявших на их рабочем столе были и гусиные перья, и кисточки разной величины, и тростниковые палочки различной длины и толщины.
Ещё на столе стояла дюжина керамических чернильниц, вероятно с разными по цвету чернилами или красками, и деревянная плашка-игольница, ощетинившаяся иглами для шитья, сапожными шильями с бронзовыми рукоятками и, похожими на диковинные гвозди, стило, по-нашему «писала», разных мастей.
Художники о чём-то спорили и почти ругались, рассматривая манускрипт в виде свитка папируса, намотанного на странную деревянную катушку, которая была намного длиннее ширины самого свитка. Текст манускрипта был на древнееврейском «Святом языке», который художники называли Лашон а-Кодеш, и спор их был о правильности перевода греческих терминов на этот Лашон.
На меня эти толмачи внимания не обратили даже после того как вежливо поздоровался:
— Шалом, уважаемые.
— Ясу, агори. Привет, мальчик, — пробормотали себе под нос художники и продолжили чесать затылки и пялиться на манускрипт.
«Ясу по-ихнему и здравствуй, и прощай. Так что же именно мне сказали?» — начал я тормозить и зациклился на греческом приветствии, напрочь пропустив дублирование по-русски.
«Если эти дядьки отвечают, значит всё в порядке. Просто, нужно спросить у них, где Ротарик», — успокоил себя и продолжил коверкать византийскую речь.
— Имэ элиника охи-охи. На нём не говорю. Дэ милао, другими словами. Та борусатэ на мэ воитысэтэ на вроде Ротарика? Паракало-паракало, товарищи динаты. Или вы нотарии?
— Мы не аристократы и не почтари, как вы изволили выразиться. Мы простые переписчики. А Ротарик ваш скоро прибудет, — чуть ли не хором ответили византийцы, так и не взглянув в мою сторону, и данное обстоятельство навело на мысль, что со мной разговаривают совсем не художники-оформители, а скорее всего сам Искриус-младший.
Я бы обязательно вспомнил Закон Вселенной о невмешательстве в прошлое, о том, что оно существует в жёсткой связке с настоящим и будущим. Что менять можно только настоящее и, соответственно, будущее, и так далее. Но мне помешал Ротарик, влетевший в библиотеку, как на крыльях, и коршуном бросившийся на меня – своего спасителя.
— Сколько можно вас ждать! — разбушевался седовласый отшельник, забыв о своей вежливости и когда-то олимпийском спокойствии. — Где она? Куда вы её дели? Ну, же!
Кто такая «она», я и понятия не имел. И только что возникшая радость от встречи со старинным знакомым моментально испарилась. «Не в себе», — сообразил я в то же мгновение. Но Ротарик смотрел и обращался ко мне, а не куда-то в сторону, и это чем дальше, тем больше мне не нравилось.
— Я не знаю никакую «Она». А ждали вы четверть цикла. Вас ждали столько, — попытался наладить разговор.