«Неужели в их мире лихие людишки гору не оскверняли?» — заподозрил я во время такого же вертикального приземления, как и взлёт, только всё ещё в противоветровой капсуле, чтобы девчачьи платья не возомнили себя десантными парашютами.
— Вон там, не на гребне вершины, а правее. Видишь силуэты? — указала куда-то вдаль лётчик-космонавт с позывным «Шурка», когда нас чуть ли не бережно состыковали с землёй и вынули из прозрачной защиты, после чего ветер всё-таки занялся платьем и косичкой сестрёнки, а также моими ушами и куцей причёской третьеклассника.
— Какие ещё силуэты? От каких таких запчастей? — искренне недоумевал я пока на фоне белейшего облака не увидел прозрачную фигуру здоровенного мужика-невидимки.
Точнее, почти невидимки, потому что он всё-таки был зримым для меня и глазастой сестрёнки.
Нас приземлили шагах в двадцати от дугообразной сутулины на вершине, которая в этом мире была без следов кладоискателей, зато вся в сухом ковыле. Казалось, что при каждом порыве осеннего суховея все ковыльные травинки волновались и кланялись, но не параллельно, а как тончайшие гибкие стрелки, каждая из которых указывала на едва заметную фигуру мужчины.
«Это же призрак царька-аборигена, которого здесь схоронили его холопы. Дед Паша когда-то рассказывал», — решил я, что во всём разобрался одним махом и без подсказок.
— Они оба из ваших, — начала заплетать Александра, и моё самомнение, взяв низкий старт, рвануло куда подальше от мудрых косичек, мёртвых царьков и грозного деда Павла-XII.
— Оба? Я только мужика одного вижу. И тот призрак, как призрак, без особых примет, — решил не строить из себя всезнайку, но и не признаваться, что совсем недавно сам вот так стоял и ждал своей материализации.
— Ты что, слева от Ивановича никого не видишь? Там же запчасти от твоего близнеца. А может даже, от тебя самого. Их, конечно, поменьше, чем… — о чём-то хотела сказать Шурка, но наверняка получила ладошкой по болтливым губам или мирным окриком по извилинам.
— От Ивановича, говоришь? От какого? Василия Чапая? Он же, вроде, в реке Урал сгинул, а не в Кубани, — по-прежнему тормозил я шариками-роликами в звеневшей пустотой бестолковке, хотя точно «помнил», что Чапай утонул в Яике, который большевики переименовали в Урал, а все земли яицких казаков подарили киргизам в Пегую орду.
Я бы ещё долго копался в ворохе воспоминаний о киргизах, ставших в одночасье казахами, узбеками и таджиками, чтобы не думать о словах сестры про мои родные запчасти, но увидел лицо Шурки, которая смотрела на меня глазами полными изумления, граничащего с ужасом.
— Сколько же раз тебя… — хотела о чём-то спросить сестрёнка, но слов не находила.
— Убивали? Распыляли? Собирали? — подсказал я ещё недавно матёрой посреднице. — Раза три, не больше.
— Ты так спокойно об этом говоришь. А последняя точка сбора, я так поняла, была не эта гора, а та, которая за Горькой Балкой?
— Угу, — бессовестно присвоил я новое словечко родного человечка.
— Возможно, что эти запчасти не твои, а кого-нибудь параллельного Сашки. Но мир сказала, что они точно из Скефия. Что те, которые были на Змеином камне, недавно исчезли, а эти, как стояли здесь тысячи лет, так и остались… Ждать своего Головастика.
Подойди уже и спроси их сам. Вдруг, согласятся стать единым целым с тобой? Сколько можно ждать? — предложила Шурка, только я снова не понял, кто кого ждёт – запчасти своего Головастика или она ждёт пока что-нибудь решу, совершу или перестану изображать из себя недоумка.
— Узнай, пожалуйста, у неё, почему я такой квёлый и ничегошеньки не соображаю, — попросил я сестрёнку и ткнул указательным пальцем в небо, чтобы она открытым текстом спросила у Юстинии, не мешает ли та мне быть самим собой.
— Кого?.. Мир?.. Она сказала, что у тебя глюкоза в крови упала. Поэтому ты сонливый и слабый. Сконцентрироваться ни на чём не можешь. И глазами сфокусироваться. Нужно было что-нибудь съесть или выпить, но ты же сам от ужина отказался, — объяснила Шурка и рассмеялась. — Запчастями своими перекуси и айда домой отдыхать и сил набираться.
— Пусть пришлёт что-нибудь от бабы Нюры. Пожевать и попить. Я должен в себя прийти. Здесь и сейчас. Сообразить, что здесь происходит. Потом решить с запчастями своими и Калики. Я так понял, Илья Иваныч тоже в очиститель попадал. Ильи Ивановичи всем отрядом попадали. Поэтому они сгинули. А не из-за яиц от зязябр и будущих денег.
Пока вслух соображал, что не мир меня притормаживала, а сам я из-за своего упрямства и гордыни устроил себе обезвоживание и истощение, Шурка неожиданно раздвоилась и о дна её копия начала расстилать невесть откуда взявшуюся скатерть самобранку, а другая прижимать края этой скатерти, чтобы не завернуло ветром, и обе они споро расставляли на импровизированный стол всевозможные съестные припасы, появлявшиеся из ниоткуда.
— Э-э-э, — запел я старую песню и обеими руками замахал так, как будто на меня снова напал рой диких пчёл. — Которая сестра – останься. Которая не сестра – признайся! — придумал шуточное заклинание, но перед глазами по-прежнему осталась пара резвых сестрёнок Шурок.
— Вот откуда он узнал, что я не сестра? — спросила одна Сашка другую, а я даже без перекуса сообразил, кто так фамильярно пожаловал в гости, ведь заклинание я произносил только у себя в бестолковке, то есть мысленно.
— Где Ватрушку потеряла, ваше Дарующее величество? — нарочито спокойно спросил Ватарию, только не уследил, кто из Шурок был Дарующей, а кто посредницей.
Усевшись на угол скатерти, повернулся спиной к призраку Калики и приготовился поправить самочувствие с помощью половины колечка домашней колбасы и пары огромных пирожков с капустой.
— Помнишь, значит. Я думала, что забыл. В гости не собирался, небось? — пожурила Ватария и вернула себе стандартный вид тётки-красотки, чтобы не смущать меня обилием сестричек с косичками.
Прожевав первую перемену блюд и запив её прохладным компотом прямо из термоса, я чинно приступил к расспросам:
— Признавайся, дочь Куома, как ты всё знаешь и помнишь? Хроноволна на тебя не действует, что ли? И где Ватра пропадает? А она, интересно, забыла всё, что мы с ней начудили-натворили? У неё же твоего таланта нет? Чтобы помнить то, чего в этот раз не было?
— Это ты признавайся, почему на тебя эта волна не повлияла? Каким таким макаром о нас знаешь и помнишь? Кто-то рассказал? Если так, тогда откуда картинки в памяти? Воображение разыгралось? Вроде, нет. Чересчур подробностей много в воспоминаниях.
Да, не прячь уже шерстинки для поиска кладов! Поздно спохватился. Вот зараза, а не Природа. Что ещё?.. И её наградил?! То есть, одарил, всё-таки? Сам не знаешь, чем и зачем? Вот это дела! — прочитала Ватария мои мысли, как открытую книгу и, подпрыгнув, исчезла, позабыв объяснить свои, не подверженные хроноволнам, таланты и ответить на мои вопросы.
— Куда это она? — спросил я у Шурки, но та молча и быстро смахнула остатки снеди на середину скатерти, потом соорудила из неё котомку и, накинув оную на плечо, исчезла точно так же, как и Ватария. — Что вообще здесь происходит? — возопил я обиженным Потапычем из мультика «Вершки и корешки».
«Прости-прости-прости, Головастик! Прости маму. Сейчас всё тебе объясню», — услышал извинения Кармальдии и просиял догадкой, что никакой не сахар выпадал в осадок из моей кровушки, что это сама мамка пыталась бороться с необратимыми изменениями, которые я спровоцировал ещё будучи катализатором, а усугубил своим возвращением из глубины раннего средневековья.
«Значит, заморозили, как медведя, на четыре года. Сначала Ротарика сунули через полдюжины отливов, чтобы не отсвечивал. Но прото-парни смогли отследить и мне передать.
Дальше я с провалами в памяти нырял через такие же отливы, пока не достиг дна. То есть, пока не нашёл атласара. Потом мы с ним одним махом через все приливы…
Вполне могла закрасться временная девиация размером в плюс четыре года. Точно могла. Чего я тогда на мамку Кармальдию напраслину возвожу?
Ишь ты. Девиация. Опять в академики записался. Ну и ну. Значит точно притормаживала. Хотела что-то отсрочить, но не получилось. И в бурьян воткнула…
Что же такое страшное спровоцировало моё явление местному населению? И почему раньше у меня не было желания посетить своих катализированных крестников? Угодника найти. Как он, кстати? Нужно бы узнать у Искристой», — покончил я с размышлениями, в который раз прошляпив, что Юстиния все мои мысли слышала и стенографировала.
Осмотревшись по сторонам наконец увидел то, что Шурка называла моими запчастями. Рядышком с Ильёй Ивановичем в его хрустальной ипостаси стоял еле заметный силуэт Александра-посредника, якобы из родного Скефия Кармальевича. Тоже хрустальный, но очень-очень прозрачный, а потому почти неприметный.
Когда сделал пару шагов в сторону этого младшего призрака, получил предупреждение, но не выстрелом в воздух, а советом от вездесущего мира.
«Пройди сквозь него. Если признает – впитается. Не признает – останется стоять и ждать у моря погоды. Правда, и твои должны признать каждого осколка, как своего. Тонкостей не знаю, но так делают все распылённые, когда их реконструируют. Всё согласно Первой Заповеди и соответствующей оговорки. Кстати, оговорка носит имя личинки Амфибии. Или, по-нашему, Головастика. Но не упоминается, какого именно, когда случилось и из какого мира он был, или она была», — бесстрастно рассказала Устиниа, будто никаких недоразумений между нами не было.
Я сдержался, потом коротко и без всяких выкрутасов сказал: «Спасибо». После этого примерился и пошагал к силуэту, который был одного со мной роста, намереваясь медленно пройти сквозь него, а дальше будь что будет.
Прошёл. Кроме нервного озноба ничего не почувствовал. Через несколько шагов обернулся и ничего не увидел, потому что фон из неба с закатом сменился на более тёмный – восточный. Сделав быстрыми шагами полукруг по вершине, вернулся на исходное место и снова всмотрелся, но солнце неожиданно скрылось за тучей, и моя самодеятельность приказала ждать рассвета.