«Чтобы разглядеть Амвросию. Думал, что это её берег моря. Хотел запомнить место, где прячется ниша портала», — напомнил себе, почему оказался в воде у мыса Надежд и Судеб, который между устьем Стикса и морем… Океаном Гадес.
«Невидимая страна теней этот гадский Гадес. Место карающей справедливости, ни больше ни меньше. Кто-то чересчур остроумный напридумал достопримечательностей с названиями из Тартара и его окрестностей. А мне теперь воюй с оборотнями и думай, что они настоящие эринии, которые г’адские богини мести и ненависти», — размышлял я пока не представил, что сам мог запросто оказаться автором этих «гадостей».
— Перейти реку Смерти и на другом её берегу ещё раз родиться для счастья или горя, — вслух напомнил себе то, что знал о мифических реках, впадающих в океан с именем Гадес и понял, почему добровольные и вынужденные скитальцы использовали Аид для именования местных природных образований и прочих географических объектов. — Я тоже пересекаю Реку Времён и собираюсь заново родиться для…
Для чего именно собирался заново родиться подумать не успел, потому что случился неожиданный мурашечный приступ с разбегавшимися последствиями. По какой причине моя дерматологическая дружина запаниковала, разбираться не стал, а занялся запланированным исследованием лабиринта, благо что инфракрасное излучение утробы, наконец, проснулось и осветило каменную галерею.
Сначала убедился, что мембрана, из которой вышагнул несколько минут назад, была не из обычного ракушечника, а из мрамора с крупными, наполовину прозрачными, фракциями мутно-белого цвета на фоне толстых красно-коричневых прожилок, которые складывались в подобие замершей смеси из огня и дыма.
«Яшмовый мрамор», — всплыла в неправильной памяти подсказка о метаморфической горной породе, и стало понятно, почему завсегдатаи Тейи вспомнили об Аиде. Вероятно, они тоже исследовали лабиринт в поисках выхода, а если делали это с фонариками или теми же факелами – данная картина, как говорится, обязывала.
— Шутники. Впрочем, такие же, как и я. Правда, поначалу обозвал этот мир Аквариумом, — бубнил я вполголоса, чтобы не было слишком одиноко и страшно, пока воспоминания всплывали и выстраивались, согласно хронологического ранжира.
Кодекса так и не нашёл, и решил, что новоявленная гарпия захватила его с собой. Ну, или засунула в тайную нишу, которая для грешных людишек невидима и не осязаема, как нагель с верёвкой в родном адресаторе номер Раз.
Мраморные стены с потолком и, соответственно, полом, продлились до самого выхода из лабиринта, оказавшегося не менее тридцати метров. Урез океана в штилевую погоду начинался шагах в пяти-шести от стрельчатой ниши с резным орнаментом по периметру, а во время шторма волны запросто добегали чуть ли не до яшмовой мембраны портала.
После штормов соседские монахи обязательно устраивали и устраивают субботники по прилегающей территории и подземному выходу, из которого явился и я вместе с Воллемией. И явился всего-то во второй раз…
Вечер всё ещё только собирался сменить день и передать полномочия тьме-тьмущей, которая субтропическая ночь. Я давно уже вышел на простор галечного берега и стоял, вдыхая аромат морского воздуха, а память продолжала то ли возрождаться, то ли обновляться. Причём, без моего кладезь-складского участия.
Я никуда не торопился, поэтому снова и снова отвлекался на всякие мелочи, вроде мифической географии Аида и Гадеса. Хотя знал, что исторически это названия одного и того же ада, придуманного древними греками. Харон, Цербер, Асфодель, Эребус, Элизиум вместе со Стиксом, Летой, Ахероном, Коцитом и Флегетоном – это тоже оттуда, из догомеровских времён, когда люди ещё не бросили вызов богам-олимпийцам.
Дошагав до оконечности остроугольного мыса, повернул направо по еле приметной тропке и продолжил красться к «Верстовому столбу объявлений». Разумеется, никто эту вертикально торчавшую шпалу с топом в виде плашки-спила от ствола неведомого дерева так не называл, кроме меня. И объявлений на нём не было. Зато по периметру спила кованными кнопками-гвоздями были закреплены пачки кожаных лент разной длины и ширины с крипто-инструкциями на нескольких языках, в том числе на ломаном русском.
Разумеется, понять что-нибудь или с наскока расшифровать было, скажем, проблематично, особенно такому балбесу как я в свои неполные десять циклов. Хорошо, что монахи из монастыря каким-то образом всегда знали о прибытии очередного ни разу не грамотного неофита и спешили на помощь.
— Росикисор. Арктиум-Муиткра. Ксанаск. Тейяйет, — представился я, как положено Верстовому клотику с причёской из лент-скитал, что в переводе из смеси греческого с латынью в их зеркальных изводах означало: «Русский. Лопух. Снова-опять. На Тейе».
— Завтра будешь баловаться, юморист, — ответила мне Воллемия, а не Верстовой, и в тот же момент огромной когтистой лапой схватила в охапку и потащила куда-то за тридевять морей.
«Хорошо, что я к такому наизготовку», — думал я и регулировал дыхание, чтобы оно чередовалось со взмахами невидимых крыльев чудовища, в которого обратилась зверюга-подруга.
Неправильная Коллизия
— Вставай, медвежонок. Весна на пороге, — растолкала меня Лика, как ласковая медведица неслуха-сыночка по имени Умка.
— Сгинь, Линкетто. Или ты сегодня Вукула? — отмахнулся я от подружки-оборотня и поймал себя на мысли, что понятия не имел, как попал туда, где находился, и в каком обличии моя вынужденная попутчица.
Кое-как пересилил себя и открыл глаза. Воллемия деловито хлопотала у открытого очага, напоминавшего камин. Я валялся на скромном топчане под стёганым одеялом без пододеяльника, а вместо подушки использовал войлочный валик полуметровой длины.
Наше временное убежище было обыкновенной лачугой времён царя Гороха с минимальным набором мебели, очага с дымоходом и котелком на крюке, торчавшим из каменной стены-брандмауэра. Остальные три стены и потолок были деревянными, еловыми или пихтовыми и только-что выскобленными от копоти, отчего в помещении пахло канифолью, хвоей и неведомым варевом.
— Проснулся, лежебока? Приходи в себя, а то мне… Это. Пора в командировку. Получила приказ исследовать букет на Калик и их дружка Бессмертного, — почти пропела вервольфша и продолжила что-то помешивать в медном котелке.
— Калимера. А ты уже не мстительная Тисифона? — пожелал я доброго утра и засомневался, что Воллемия будучи эринией смогла дотащить меня с берега Гадеса в городок, который она назвала Полисом, ведь расстояние было приличным.
Даже если по прямой и налегке, не менее четырёх-пяти километров, а тут гружёной живым человеком, ещё и в гору.
— Ты же просил такой облик. Домомучительницей обзывал, — невесело вздохнула стряпуха, и я вдруг осознал, что понятия не имел, с кем разговаривал и у кого пребывал в гостях.
Самое странное в этом открытии было то, что я нисколечко не испугался. Будто не впервой просыпался в незнакомой избушке со средневековым бытом и такими же ароматами, с мамзелью неизвестной породы и природы, которая из кожи вон лезла чтобы казаться благородной Воллемией. Даже что-то про командировку в букет галактик лепетала, а ещё о Каликах и дядьке Угоднике.
— А Лика, когда вернётся? — невольно сорвалось с языка, хотя в душе пытался запугать себя невесть какими подозрениями и страшилками.
— Как ребятню свою вскормит да выпестует, да потом в добрые руки пристроит. Ещё пару-тройку минасов, не меньше. Не бойся, и тебя без благодарности не отпустит, — чересчур быстро сдалась неведомая собеседница и, продолжая готовить завтрак, начала расспросы: — Так мне больше не нужно играть земного оборотня? Фразы повторять про командировку. Про задание обследовать букет Калик на какого-то Бессмертного. Память восстановилась, или не очень?
— Не очень, — признался я хозяйке, а на душе вместо подозрений появились другие грозовые тучи. — И завтра представьтесь Ликой. Да про всё остальное… А сколько этих минасов я в вашей деревне? А то разговариваю на языке, который… Не помню или не знаю. Что-нибудь из того, как я тут оказался, не расскажите?
— Странный ты человечек. То вскакивал, верещал, когда узнавал о Лике и её щенках. Требовал объяснений, подробностей. Яблоки какие-то приплетал. Вроде, лечебные и для метатрапов, и для энергияк. А сегодня никак на новость не реагируешь. Странный ты человечек, как и все с вашего Пути, — проворчала бабуся, и я вдруг осознал, что угодил в неведомую галактику, которую абориген с русским именем Глаша называла «Неправильным Клочком Коллизии» или «Эсфальмени Тмима Сиг-Кроузи», если коверкать её почти византийское название.
— Про щенков с птенчиками мне пока рано беседовать. А про лечебные яблоки… И рад бы забыть и никогда не вспоминать, но не получается. Почему, интересно, в памяти дырка размером с вашу Тмиму? Вечерком нужно поглазеть на небо. Знаю, что должно быть чужим и… Интересным.
Когда добродушная хозяйка, наконец, закончила колдовать с завтраком и сняла с крюка пыхавший жаром котелок, я рассмотрел её довольно моложавое лицо станичницы-брюнетки без следов седины в волосах.
— Вот. Как и просил. Каша – радость наша. Еле сварила зёрна чертополоха. Если не съешь, вычту за дрова, воду и масло. Не расплатишься до пенсии, — беззлобно пригрозила стряпуха, явно не собираясь даже пробовать, заказанный постояльцем, деликатес.
Остудив кое-как похлёбку, я приступил к дегустации. То, что сварила Глаша, напоминало на вид гречку, только с зёрнышками чёрного цвета. Вкус оказался знакомым, но больше бобовым, чем зерновым. Не хватало хлеба, подливы из пережаренного лука с морковкой, помидорами, и получился бы полноценный постный обед, а не завтрак.
— Гулять по улице в вашей галактике можно? В кутузку не заберут, а то паспорта с собой не захватил, — вроде как спросил я после благодарности хозяйке за экзотический завтрак, надеясь отыскать заросли айвово-клубничных фундуков, но вовремя спохватился и сначала проверил карманы на наличие камушка с Куома и зёрнышек от Древа Познания, потом пазуху на тему крестика из палестинской серраты.