Когда все вошли в хату, я сразу понял, что влип, как тот тарантул острыми жалами в мягкую смолу. От одного только взгляда плохо стало. Не от обилия закусок и бутылей на столе, а от осознания, что придётся всего по одному параллельному визиту в день делать, никак не более.
Просто, не осилим мы с дедом своими желудками и мозгами столько яств и задушевных разговоров, а обрывать хозяев на полуслове, или половине пирожка, обижать и уходить – никак не представлялось возможным.
После трёх довольно нервных и скоростных тостов я решил отпроситься во двор, чтобы перевести дух и познакомиться с миром Ульенией. Старички на меня вначале покосились, а потом вздохнули с облегчением, если не сказать с радостью. Почему так, я осознал только на улице.
— Это он и есть. Спас! Ей Богу! Катализаторыч!.. Малый, да удалый… Мастер не все руки. Спасёнки только визжат! Головастиком себя называет, — понеслось мне в спину шушуканье на повышенном алкогольном градусе.
Пришлось тащиться в конец ухоженного огорода. Там, уже среди аккуратных прямоугольных грядок с редиской и прочей ботвой-рассадой, начал свои речи:
— Мир Ульения, ты тут, или с пенсионерами? Пара вопросов свербит. О родном дядьке Николае, который Угодником должен работать. И о Калике, его заместителе. Ещё о пропуске. Кому давать? Обоим, или твоему деду сразу пару впаять?
«Во-первых, здравствуй, Головастик Васильевич. Ну, и навёл ты шороха у Сёмы! Мамку нашу так и задёргала. В общем, правдой оказалось, что ты Катализатор. Даже если сегодня сгинешь, нам ещё чесаться-перечесаться. И за десять циклов не управимся. А про Николая… Не у меня он мыкает свой бесконечный век. Никто ему так и не объяснил, что с ним случилось. И сама я толком не знаю. Нет у нас никакой службы от лица смерти. Или мне так кажется? Потом уточню у кого-нибудь. Что замолчал? Не испугался?»— вежливо поделилась новостями Ульения.
— А чего пугаться то? Встретила, как человека. Ни на вертел не насадила, ни на расстрел не отправила. Угостила…
«Тебя и так встречали?! Не Семалия, надеюсь?» — удивилась мир.
— Нет-нет. У меня дома так… Во втором круге так испытывали и воспитывали. Я же и там отличился, поэтому они… Пару революций у них затеял. Боролся с так называемым женским мироустройством. Ну, пока не понял, что никакой разницы то и нет. Что в мужских мирах тётки всеми командуют, что в женских. Мамки, одним словом, — признался я в кое-каких домашних грешках.
«Так и должно быть. Вот только у вас и рудименты кое-какие почему-то сохранились. Слыхала, что вурдалаки энергетические остались. Ещё их перевёртыши, которые помощники.
Ума не приложу. Как же они смогли… Хотя, если они взаправду не питались и продолжают не питаться вашими страданиями и радостями, тогда…
А мы взяли и прогнали… свою… Мамкину помощницу. Заподозрили в таких грехах. Вернее, добрые подсказчики присоветовали. С других звёздных систем. Там такое было, и сейчас есть. Но ты о другом устройстве поведал. Теперь вот исправиться хотим. Вроде как, Сёмкиного Павла с тобой отправить собираемся. Лично я против. Того же пьянчугу Николая можно, а деда поберечь надо. Один же он у неё».
— Какого такого пьянчугу? Это ты про Угодника? Вот так новость. То вечный жид, то Кощей, а теперь пьяница? — изумился я очередному салату с уксусом. — Он светом добра сиять обязан, а не светиться от самогона. Разберусь я с ним. Всё выясню и, если потребуется… Моя родня хоть?.. Без разницы. Отогрею его душу. Где обитает?.. Ладно. У других спрошу.
«Так ты уже вещи раздваивал, живую водицу мастерил, а что, кроме полётов, можешь предложить? Чем ещё твои родные миры балуются?» — пристала ко мне любопытная и словоохотливая Ульения, как тот банный лист, а я почти что начал гордиться собой и своими домашними приключениями.
— Всем подряд развлекаются и не каются. Кстати, они, между прочим, в голову не залазят. Снежками кидаются или факел демонстрируют. Теплом и холодом космическим в лицо нам дуют. Прикидываются, что разговаривать не умеют. Чтобы религию христианскую не замать. А вы тут Родительницами представляетесь. Это Евой, что ли? Или кем повыше?
«Как к нам обращались… Теперь правду узнают, так что… Мы же не со всеми подряд разговариваем, а с избранными. Что плохого, когда они…» — начала пробуксовывать Ульения.
— Благоговеют? Охают и ахают? А вы знаете, что в моём мире даже с Богом все на «ты»? И это его воля. Никаких скидок на святость или могущество, и тому подобное. Конечно, по моему детскому разумению. И вера наша нисколечко не страдает.
«И что, вы его не молите ни о чём?» — удивилась женщина-мир.
— Молим. Но пощады для себя не просим. Мамки за деток молятся, за мужей, за предков, за потомков. Славим, опять же. Как с язычества повелось, так и кричим: «Слава Богу!» И всё. У нашего Господа достанет и юмора, и самокритики. Ничто не совершенно. И никто не совершенен. Так учат. Но… «Хочешь обратиться к Богу – обращайся к себе». «На Бога надейся, а сам не плошай». «Очень-очень нужно? Сделай. Кто это может сделать? Только я. А Бог, может, поможет». Почти по-хамски получается, зато по-русски, — выдал я всё, что наскрёб в секретной комнате знаний.
«Кошмар! А ещё себя православными, небось, называете?»
— Называем. И Русь всегда святой именуем. И верим в её святость, несмотря ни на что.
«А ты знаешь, что она и впрямь особая? Сюда из разных миров тропка проложена. Только здесь можно открыть великие тайны. Только здесь были святые старцы, которым никакого крова не надобно было. Юродивыми их звали. Никакого мороза не боялись и не боятся. И маковой росинки им хватало на целый год. И никто из них после смерти не превращался и не превращается в зловонную мёртвую плоть».
— Не шутишь? И сейчас такие в тебе есть? — перепугался я религиозных подробностей.
«О том уже после возвращения домой подумай. Узнаешь, у кого мощи мироточат, да чьи иконы заливаются слезами по грешникам».
— Не уверен, что скоро вернусь, но вернусь. Обещаю. Так что они там? Которые Павлы? Наговорились взрослыми секретами? Пока не совсем захмелели, вызови мне своего. Я его пропусками одарю и про общее собрание скажу. Хочу их всех разом в пещере уму-разуму учить. По одному больно хлопотно.
«Не жалко тебе?.. Сейчас же выгоню Семёновича проветриться».
— Нисколечко. У меня же на всех хватит. По два на брата. Восемнадцать ещё останется, и что? Сдам пару экзаменов на зрелость-умелость и открою тайну золотого ключика. Покажут мне Пещерыча с его Болидией. Потом и до дому тропку сыщу. Скафандр ещё шить-кроить, признак стряпать. И ладно. Сдюжим и отутюжим.
«Что за скафандр? Какой ещё признак?» — не поняла Ульения.
— Это секрет. От миров секрет. Чтобы по космосу путешествовать.
«Не слышала о таком. Таких не бывает. А признак?»
— Ага. Не бывает. Я сам такой кубик надевал и сквозь всякую материю плавал. А признак, это всего-навсего копия чего-нибудь. Той же табуретки. Того же человека. Только без сущности и внутренней начинки.
Как я понял, картинка, но на ощупь настоящая, почти что живая. То есть, все признаки на лицо есть, а самого предмета никак нет. Причём… Что-то там «прецедент существования не обязателен». Вроде, так. Можно и дракона сконструировать. Хоть стеклянного, хоть живого. Потом полететь на нём, куда угодно. И НЛО, и лошадей. Ковры-самолёты, и всякое прочее. Любую фантазию в жизнь воплотить.
Кошмары, кстати, тоже. Показать среди ночи какого-нибудь носорога за окном. Ещё паром чтобы дышал и огненными глазищами моргал. Никакие грешники не выдержат. Каяться побегут. Так, конечно, нельзя делать без желаний своих помощников. Но на вооружение возьми.
Ещё мне из звёздного луча ружьё волшебное делали. Пулялось, чем попросишь. И пулями-жаканами, и мороженым, и молоком в бутылках. Угощал и хулиганов снарядами, и друзей шоколадками. Всякое было да, сплыло, — погрустнел я от воспоминаний.
«Всё ещё будет. Встречай моего кандидата в ученики-последователи».
— Лишь бы не в преследователи. Готов к труду и обороне миров? Подставляй локоть. Левый, — начал я воспитывать Павла Ульенийского.
— Прямо-таки пропуск у преисподнюю? Шучу. Поведал близнец о тайном походе и таком же проходе. Сам сыщу после. Ой! Запекло. Ой. Второй раз. А два-то на кой? — не совсем членораздельно пролепетал Семёнович девятый.
— Ученика потом найдёшь и передашь. Осторожней с ними, с пропусками. Если хулиганить начнёшь – их мигом заберут. И поторопись с пещерой разобраться…
Может, прямо сейчас отнесёшь меня с ним? Войдём в пещеру, и сразу обратно. А Образ им потом включу, когда всех соберу. Пока пьяненький, не так страшно будет.
Согласен на полёт ангельский? Или копию соседнюю для азарта захватить, чтобы друг перед дружкой в грязь лицом не…
«Хватит бахвалиться. Если согласится – отнесу» — оборвала мир мои речи.
— А готовый я. Тащите на заклание, аки агнца! Не пикну, — пообещал Павел девятый.
— Нет уж… Или по дороге проветрится? — засомневался я в целесообразности обучения пьяных пенсионеров-любителей.
Но Ульения всё расценила по-своему. Пару раз кашлянула освежавшим снегом в лицо седого питомца, потом подхватила и понесла нас с ветерком на Фортштадт-гору.
— Сокрыла? — напомнил я, осторожно.
«А как же».
— Таки и это не выдумка? Ангел. Хоть и всю жизнь грешил, — запел свою серенаду Семёнович девятый. — Значит, сподобился на старости лет о чудесах выведать. Слава те, Господи! Спасибо за пригляд и заботу!.. И за такого головастого гостя. Без него бы дурнями померли.
— Пошли, я тебя в космос запущу к самому солнцу, — пообещал я деду, когда мы приземлились на Фортштадт и пошагал в очередную пещеру очередного мира.
* * *
Быстро сказка сказывается, а в жизни всё наперекосяк оказывается. Пришлось мне и Ульенийского с Образом знакомить. Всё повторилось. И охи, и вопросы, и обещания служить родным мирам верой и правдой. И подтверждение особого видения на мироустройство и его неправильную нумерацию.