малийскому Павлу своими силами. Ну, в крайнем случае, во второй части предлинного пути воспользоваться троллейбусом.
Старался ни о чём не думать, даже остатки рублёвого капитала переложил в нагрудный карман, чтобы монетки поменьше звякали друг о дружку, но и это не помогло.
«Всё уже знаешь?» — прозвучало в голове тем же, коварным женским голосом.
— Разумеется, — проворчал я и продолжил турпоход.
«Злишься?»
— Сама-то как думаешь?
«Я хочу перед тобой извиниться», — начала оправдываться мир.
— Для чего? Завтра всё с самого начала обстряпаешь, пропуски последние выцыганишь, а потом извиняйся. Обманули дурачка на шесть рубликов. Ха-ха-ха.
«Понимаю, как это выглядит со стороны, но тому были веские причины…»
— Плевать. Всё правильно сделала. Поделом. В вашу космическую школу Угодников восемнадцатый уровень нужен? Завтра же его получишь. Так что, нечего оправдываться, — не захотел я выслушивать унижения огромного мира, тем более что сам собирался обвести её вокруг пальца.
«О чём ты? Какая школа? Кто заплёл, как ты говоришь? Давай уже пообщаемся. Не вредничай. Может, ты всё неправильно понял?» — прицепилась ко мне Семалия, как тот клещ.
— Неправильно? Каждый день хожу марионеткой к Калике, а отыскиваю родного дядьку, и ничего не понимаю? Я же предупреждал, что мои мозги по-другому устроены? Предупреждал. Теперь не обижайтесь. А в ваши Венерические Бардаки дядька не попадёт, так и знайте, — выпалил я правду-матку, явно погорячившись, но сдерживаться и полировать мысли помехами терпение кончилось.
«Чудак. И как ты этому помешать собрался?.. Если снова потеряешь память и отдашь последнюю пару пропусков? Ха-ха-ха!.. Гипотетически? А никак.
Понимаю, что с твоей стороны всё выглядит крайне оскорбительно, но это совершенно не так. Потом… Когда узнаешь правду о мирах Кармальдии, устыдишься своих мыслей. Помяни моё слово», — каким-то уж больно странным способом, то ли извинилась Семалия, то ли попыталась меня успокоить.
— Если честно, я с самого первого… Вернее, со второго дня всё понял и принял меры. Все остальные разы добровольно отдавал допуски вашему Петру Калике, видя в нём дядьку Николая Угодника. Я и в первый раз, и во второй, так же добровольно отдавал. А о своём умственном затмении сам попросил Образ, и она мне стёрла краткосрочную память какими-то бегающими узорами.
Кстати, она тебя боится. Ну, что ты пожалуешься мамке, а та вызовет ремонтников, и те сотрут все её творческие художества, — раскрыл я все карты и, наконец-то, вздохнул с облегчением.
«Не понимаю, о чём ты? Мы всё сделали по пророчеству. Всё согласно легенде. И в ней сказано, что всё происходящее с тобой – твой экзамен на зрелость. Твой, а не наш.
Думаешь, я с лёгким сердцем следовала мамкиным наставлениям? Ошибаешься. Всё, что с тобой было и есть, твоё и для тебя.
Мы прекрасно жили до твоего появления. Но ты прибыл, а стало быть, и мы обязаны нести за тебя ответственность.
А там, доберётся твой дядька к Ватарии-Изарсии, не доберётся, вызовет её, не вызовет… Значения большого не имеет. Обходились до сегодняшнего дня без Дарующей Жизнь, и дальше обойдёмся. Извиняться и оправдываться, зато, не нужно будет. Но и ты вместе с этим свой экзамен провалишь».
— Какая ещё Ватария? Стихия ваша? Он что, не в школу Угодников поедет? Должен поехать? — ужаснулся я, что своей заумностью натворил ещё большей беды.
«Какая школа? Он по твоей подсказке должен добраться в ближайшую Резервацию. Туда, где обитают изгнанные Дарующие, обвинённые в вампиризме и прочих грехах. Лично я не верю, что они ни в чём не виноваты, но это ты всем должен доказывать, а не мы!» — возмутилась Семалия и ненадолго умолкла.
Подхватила меня перед станицей и перенесла в дедовский огород.
«Поступай, как знаешь. Я свою роль доиграла. Сделала всё, что должна была. А должна была открыться тебе. Открылась. Теперь сам всем командуй».
— Так будем Угоднику память возвращать или нет? — прокричал я благим матом, стоя посреди огорода, но ответа не дождался.
От Семалии не дождался, а от деда – пожалуйста.
— Будем-будем. Ещё как, будем, — промямлил из двора старикашка. — Нам без Угодников никак нельзя. А какой же это Угодник, если беспамятный? Светить он как будет? Добро сеять? Людям помогать?
— Ты, что же, дед? Память не терял, получается? Помогал миру с моим обманом? — обомлел я от пожилого коварства и жульничества.
— Как это не терял? Ещё как, терял. Но до того дал особое на то позволение. Объяснила мира всё требуемое, вот я своё согласие и выдал. Ежели для тебя надо, то никаких стариковских мозгов не жалко, — признался коварный заговорщик.
— Что-то я запутался. Угодник есть, но без памяти. Дед есть, но партизан-подпольщик. Мир есть коварный и жестокий, но добрый, как тот папка с ремнём, когда приговаривал: «Это тебе на пользу!»
Я с ума сошёл, что ли? Стоп-стоп. Сам скумекаю… Нет, не скумекаю. Пойду в комнату. Спать завалюсь. Утро вечера мудренее. Нет, ужин отдаю врагам, — отмахнулся я от деда и его объяснений.
Закрылся и в тайной комнате для инопланетников, и в сейфе для парадоксов. Где именно заснул, так и не понял.
Начало прозрения
— Вставай, Александр. Кому говорят? Там какой-то паренёк с утра пораньше на мотоциклете своей уже разов несколько мимо двора проехал. Зыркает по сторонам, аки рентген. Не твой знакомый, часом? Всю округу уже всполошил и взъерошил, — растолкал меня Павел с утра-пораньше и удалился из комнаты, оставив в одиночестве продирать глаза и вспоминать вчерашние приключения.
«Помню обо всём? Вроде, помню. Что с того? Что сегодня делать? Идти снова искать… А кто там на мотоциклете?» — прервало моё величество затуманенные дрёмой размышления и пулей выскочило из кровати.
— Угодник, — выдохнул я, как выдыхали хоккеисты и хоккеистки всех возрастов во время Настиной беды, благоговея без видимых сверхъестественных причин.
— Угодник! — проорал уже громко и помчался прямо в трусах на улицу.
— Какой ещё Угодник? Опять, что ли, козявку малолетнего подсунули? Что же это деется, Господи? То ребёнка в Катализаторы пожаловали, то парнишку молоденького на святую должность определили?.. Или я сам уже ветхим да дряхлым стал и чего-то не соображаю? Так прибери меня тогда, чтобы под ногами у молодых не путался, — причитал дед и гонялся за мной по двору.
А я, как был раздетым после утреннего визита за сарай, так и повис на дедовом заборе в ожидании следующего появление Байка Давидовича с его бессмертным Наездником Григорьевичем.
— Оденься, ирод. Так добрых людей не встречают. Тем более Угодников. Ты о нём, что ли, сказывал? Он светить своим нимбом будет? Но я ничего такого не увидал, кроме диковинной лисапеты, — признался Павел, а сам, не находя себе места, так и продолжил топтаться по-стариковски, точь-в-точь, как дед в моём родном Армавире.
— Я мигом. А ты останови его и во двор пригласи. Я вас познакомлю, хотя вы друг дружку очень даже хорошо знаете, — сказал я и умчался в хату чтобы одеться.
— Как это, знаете? Откуда? — поспешил Павел с вопросами, но не успел.
На улице раздался голос Байка Давидовича, и на его ритмичное «бум-бум-бум» сразу же прогремел дедовский залп-салют из междометий оскорбительно-пригласительного характера:
— Уймись уже, ирод! Давай сюда! Сюда-а. Туточки тёмный бесёнок обитает, который Катализатором обзывается…
Николай остановился, Монстер заглушил бесконечные «бум-бум» серенады, а дед окончательно и бесповоротно распоясался.
— Заходите-заходите, гражданин мотоциклетный. И тарахтелку свою во двор закатывайте, — пригласил он высокого гостя и отворил створки ворот. — Получасом бесед не отделаетесь, обещаю. А, стало быть, завтракать вас зазываю.
Начальство моё юное скоро штаны сыщет и вашим воспитанием займётся, а я покуда к печке на поклон. Авось, да угостит, чем Бог послал.
Категорично, твёрдо, но, в то же время, по-доброму распоряжался старший контактёр Семёнович, а я в пол-уха подслушивал через открытую форточку.
— Здравствуй, дяденька. Извини, но не знаю, как тебя сейчас по имени называть, — поздоровался я, выскочив из хаты в самую гущу мировых событий. — Только не говори, что ты Пётр Иванович, да ещё и Калика. Это же неправда.
— Он самый. Но откуда… Ты… Вы оба меня знаете? — промямлил Николай, озираясь по двору. — Тут его оставить? А ворота прикрыть?.. Вот так пригласили на Кошкины именины.
— Точно. Именины. Но не у Кошки. По-новому тебя именовать будем, — согласился я и сразу погрустнел от того, что дядька ничегошеньки не помнил. — Но торопиться не будем. Айда в хату. Пойдём, расскажешь, что тебя с утра пораньше к нашему двору привело.
— Именно, привело. А вот, что… Или кто, не знаю. Вроде, я уже бывал в этих местах? Будто бы, вчера или позавчера? Или многим раньше? Места-то знакомыми кажутся, а вот, с чего? — растерялся Угодник от нашего с дедом беспардонного гостеприимства и продолжил озираться по незнакомым дворовым достопримечательностям.
Пришлось мне буквально силой вталкивать раннего гостя в дедовское кухонное государство, где уже вовсю правили запахи отваренной гречки, домашней русско-африканской колбаски и малосольной нерки. Все эти деликатесы не просто радовали глаз и обоняние, они по праву требовали к себе благоговейного отношения.
Чтобы их вкушали, а не просто жевали и проглатывали, коротая утреннюю беседу малознакомых людей. А когда к ним прибавлялись бесконечные майские вишни, клубника, бананы и прочие фруктово-ягодные дары изо всех уголков мира, еле уместившиеся на маленьком дедовом столике и таком же подоконнике, голова безоговорочно капитулировала и переставала хоть что-нибудь соображать, а не то что вспоминать или анализировать.
Когда дед в два счёта закончил расставлять посуду и наши ежедневные кушанья, мы с дядькой заняли свои табуреты.
— Угощайтесь, гости дорогие. Как говорится, чем Бог послал, да чем мир порадовал. Первач предлагать пока не буду, а там поглядим. Вы же за рулём, как-никак. Со свиданьицем вас. Друг дружку уже знаете? А я Павел. Дед Паша. Стало быть, в моей хате сам… Самые главные божии помощники, — начал дед застольный разговор на правах хозяина.