Сага о халруджи — страница 100 из 429

Колокол Алебастровый Башни пробил полдень. Его бархатный голос пронесся по центральной улице, задел молящихся на площади у Южного Храма Семерицы, свернул в окраины и, пройдясь по рядам городских складов, врезался в человека, сидящего на краю старого колодца.

Регарди поправил повязку и наклонил голову, вслушиваясь в оттенки колокольного звона. Казалось, что, прокатившись по городу, он вобрал в себя все его звуки — дыхание знойного ветра, шелест занесенного из пустыни песка, говор утомленной полуденным жаром толпы, монотонные песнопения жрецов, возбужденные крики торговцев.

Посмаковав звуки и не найдя в них ничего интересного, Арлинг вернулся к своему занятию. Вот уже месяц иман заставлял его изучать таблички с пятнами краски. Каким-то волшебным образом Регарди должен был угадать их цвет одним касанием пальцев. До сих пор у него ничего не получилось, но иман не отставал, и Арлинг послушно тратил несколько часов в день на это бесполезное, на его взгляд, занятие. Как он ни старался, засохшая краска оставалась шершавой, слегка теплой, с комочками грязи или примесью песка — она была какой угодно, но только не цветной.

Стенка колодца, на которой он сидел, раньше тоже была покрыта краской, но время ее не пощадило, прочертив глубокие морщины на некогда гладкой поверхности. И все же, ему нравилось это место.

С тех пор как иман взял его к себе в Дом Солнца, у Арлинга появилась отдельная комната, но уединения в его жизни стало меньше. И хотя он до сих пор не знал, почему был удостоен такой чести, выживание в доме учителя оказалось занятием нелегким, а в каком-то смысле — опасным.

Шкатулка, манившая его все годы обучения, открылась, но ее содержимое не радовало. Арлинг не раз с теплотой вспоминал свою циновку у двери в спальне учеников. Там, его личное пространство было ограничено четырьмя салями, но в Доме Утра никто не устраивал засады и не нападал ночью — пусть и из благих побуждений, в целях тренировки. Здесь же, в собственной комнате, в которой помимо циновки на полу, находились еще низкий столик, сундук и бесполезный шкаф с книгами, о спокойном сне пришлось забыть. Внезапные нападения учителей или самого имана в любой час ночи стали такой же рутиной, как и утреннее ношение воды на кухню. Только сейчас Арлинг понял, что, оказывается, любил спать. Сон стал такой же роскошью, как пирожное хаба с шоколадной начинкой.

Тем не менее, его комната была похожа на оазис жизни посреди знойной пустыни. Названию дома мистика соответствовал лишь подвал с ямой, из которой поднимался такой пар, что, казалось, в глину зарыли солнце. Учитель называл котловину с постоянно бурлившей в ней водой «горячим источником», но, по мнению Арлинга, ей больше подходило название вроде «кипящего котла». По словам имана, когда дом уже закончили строить, прорвалась вода, а так как отводить ее было сложно, то в подвале соорудили колодец.

Яма с паром была лишь малой частью ловушек, скрытых механизмов и других, опасных для жизни приспособлений, которые наполняли жилище хозяина школы так обильно, словно он каждую секунду опасался вторжения армии. Где спал сам мистик, Арлинг не знал. В доме было множество спален и скрытых комнат. Возможно, иман вообще никогда не ночевал в одном и том же месте подряд. И это было объяснимо. Человек, который возглавлял Белую Мельницу, должен был иметь серьезных врагов.

Тяжелее всего было то, что о своих открытиях и испытаниях, с которыми он сталкивался в доме учителя, Регарди приходилось молчать. Вместе с собственной комнатой в его жизни появилось и много лжи. На все то, что касалось Дома Солнца и что открывалось внутри его стен, был наложен строгий запрет. И хотя после переселения Арлинга по школе быстро поползли слухи о том, что Индиговый, наконец, выбран, они были быстро пресечены самим иманом — к разочарованию Атреи и Зерге, к удовольствию других учеников, еще надеющихся стать избранниками мистика, и к недоумению Регарди, который был уверен, что, несмотря на помутненное от боли сознание, таинственное слово васс`хан, слетевшее с губ учителя в тот неудачный день встречи с Сохо, ему не померещилось.

Для учеников, большинства учителей, которые его не обучали, и слуг была придумана очередная легенда, которая со временем обросла подробностями, став еще одной байкой Школы Белого Петуха. Она была простой: с приближением старости мистику понадобился помощник, который выполнял бы его мелкие поручения и которому он мог доверять больше, чем слуге. А так как для Регарди школа была единственным домом, то его преданность учению имана не могла быть поставлена под сомнение.

В новую сказку поверили не сразу. Беркут с Сахаром еще долго не давали Арлингу покоя, требуя правды, но он уверенно врал, что никаких тайн серкетов не изучает, а все свободное время прислуживает учителю и драит полы иманова дома. Регарди подозревал, что с похожей проблемой столкнулся и мистик, на которого нападали Зерге с Атреей. Так продолжалось до тех пор, пока иман официально не объявил, что Арлинг Индиговым Учеником не является и никогда им не станет, потому что законы Скользящих запрещают посвящать в таинства Нехебкая чужестранцев. Регарди слышал в словах учителя плохо скрытую ложь, потому что уже тогда учил то, что ни в боевых, ни в каких-либо других школах не преподавали. Но школа в их ложь поверила, а со временем изменила ее под свою, более «правдоподобную» версию.

— Понимаешь, — как-то сказал ему Беркут, — когда люди стареют, у них возникает потребность о ком-то заботиться, и тогда они заводят себе «любимчика». Им могут быть, собака, кошка, соседский ребенок, а может и ученик. Наш учитель еще молод духом и телом, да и на вид ему не больше сорока, но если верить тому, что болтают, то ему уже далеко за семьдесят. А если учесть, какой у него сынок, то понятно, что его тянет как-то проявить отеческую заботу. В этом смысле ты подходишь идеально. Ты слеп, внешне беззащитен, временами вызываешь жалость, особенно если смотришь так, как сейчас. К тому же, ты не лишен обаяния, да и воспитан в меру прилично. В общем, держись, но не вздумай зазнаваться, а то устроим тебе «темную».

Итак, приговор был вынесен, а со временем прозвище «любимчика» стало его вторым именем. И он ничего не мог с ним поделать. Хуже всего было то, что скоро о нем стало известно в городе, потому что Балидет любил новые слухи больше, чем солнце. Слепому драгану уже давно не оборачивались в след, но новое прозвище снова сделало его знаменитым.

Фигура имана всегда была окутана тайной, и каждая подробность его жизни смаковалась народом долго и с увлечением. Порой в прозвище вкладывалось иное, недвусмысленное значение. Особенно этим увлекались «карпы», вражда с которыми переросла в хроническую. Регарди пробовал возмущаться и требовать, чтобы Беркут пресек распространение слухов, порочащих честь его и учителя, но тот лишь махал рукой.

— Нашел из-за чего волноваться, — усмехался он. — Чего только про имана и нашу школу не болтают. Я каждую неделю узнаю что-то новое. Расслабься. Это же хорошо. Чем больше о нас говорят, тем больше мы на слуху. И тем больше в школу приходит учеников. А чем больше учеников, тем больше денег. Тем лучше нас кормят.

Некоторые выводы Шолоха пугали прямолинейностью. В конце концов, Арлинг смирился, решив, что такова плата за те новые грани мира, которые открывал ему иман. Любимчик так любимчик. Обиднее было то, что особой любви со стороны учителя он, как раз, и не чувствовал. Наоборот, ему казалось, что иман стал жестче, суровее и требовательнее. Сам Регарди давно запутался, кем был для себя, для учителя, для школы и для своего нового дома.

Когда-то он хотел пройти Испытание Смертью и стать ближе к Магде. Но со временем желание быть допущенным к тайному ритуалу превратилось в несбыточную мечту. Иман по-прежнему не допускал его к сдаче летних экзаменов, лишая права официально называться учеником боевой школы. Что касалось приезжих комиссий, в том числе, и из Пустоши, то мистик сумел достать какой-то документ из Образовательной Коллегии Самрии, который освобождал Арлинга Двора-Заида от сдачи выпускных экзаменов по причине здоровья. Окончание обучения определялось теперь его личным учителем, то есть, иманом. После школы Арлинг должен был стать жреческим прислужником в храме. И хотя такое будущее казалось Регарди страшным сном, ему не оставалось ничего делать, кроме как соглашаться и поддакивать иману.

Некоторые вопросы учитель предпочитал обходить молчанием, и вопрос о том, почему Арлингу не разрешалось сдавать летние экзамены, был одним из них. Вряд ли мистик боялся, что его пятый ученик провалит испытания. Проверки, которые Регарди проходил каждый месяц, вмещали в себя столько заданий, что после их сдачи — не всегда с первого раза — он чувствовал себя едва ли не богом. Впрочем, эйфория исчезала быстро, потому что темпы обучения ускорялись, а требования имана росли.

И хотя его жизнь была по-прежнему наполнена трудовыми обязанностями, пробежками на крепостной стене, занятиями на Огненном Круге и прогулками в городе с Олом и Сахаром, они вдруг стали занимать лишь малую ее часть. Время растянулось, словно смоляная нить, застывшая под порывами пустынного ветра. Она стала мостом, который привел его совсем в другой мир — мир имана. Новый дом оказался еще более чужим и непонятным, чем Сикелия, укрытая толстым слоем тайн и загадок. В этом мире учитель превращался в грозного противника, не делающего скидок на возраст, слепоту и неопытность ученика. Во время занятий кулаки мистика били так же больно, как и кулаки «карпов» в уличных стычках.

И все же, некоторые вопросы не давали Арлингу покоя.

«Если я не Индиговый, — думалось ему, — почему вы учите меня тому, что нельзя произносить вслух даже наедине с собой. Зачем доверяете тайны и заставляете запоминать непонятные ритуалы? Зачем берете с собой на собрания Белой Мельницы? Зачем поднимаете по ночам и отправляете на Огненный Круг снова и снова? Почему мы уезжаем с вами в пустыню и долго слушаем ветер, а потом вы рассказываете мне жуткие, леденящие кровь мифы о незнакомых богах и чужих героях?»

Впрочем, разговор с учителем на эту тему у них все-таки состоялся — незадолго после того, как Регарди поправился и стал снова заниматься на Огненном Круге.

— Я Индиговый? — прямо спросил Арлинг, еще не веря, что все-таки решился задать этот вопрос.

— Нет, — быстро ответил иман, словно давно ждал его. — И никогда им не будешь. Ты просто мой ученик, Лин. Ни больше, ни меньше.

И хотя положение Арлинга в школе не прояснилось, ему стало легче. Он бы не ошибся, если предположил, что подобное испытал и иман. Теперь, когда с официальными объяснениями было закончено, им ничто больше не мешало заниматься.

Несмотря на то что в его жизни изменилось многое, кое-что осталось прежним. Он так и не прозрел, хотя мистик продолжал давать ему разные лекарства и мази, которые настолько прочно вошли в быт Регарди, что он давно перестал обращать на них внимание. Слепота стала чем-то привычным, родным и неотъемлемым. Ему уже казалось странным судить о приближении ночи по темноте. Для него сумерки были похолоданием воздуха, криками вечерних птиц из школьного сада, стуком сапог служителей, зажигающих ночные фонари, и другими мелочами, которые были незаметны для зрячего, но играли огромную роль в жизни слепого.

С ним по-прежнему была Магда. Она не старела и не молодела. Годы пролетали мимо, не задевая ее бессмертный образ, который жил в его памяти. На уроках в домах Неба и Солнца, на Огненном Круге, на городском рынке, на встречах с друзьями и во время поездок с иманом к керхам и в пустыню Фадуна всегда рядом, не боясь высказывать свое мнение по каждому поводу.

Постоянным был Тагр. Пес, хоть и начинал потихоньку стареть, все еще мог быстрее него отыскать в саду спрятанный мистиком платок. Ему тоже разрешили «переехать», и теперь Тагр спал в конуре под окнами комнаты Арлинга. В дом учитель его не пустил, объяснив, что жаль будет потерять пса, если он попадет в ловушку. «А как насчет меня?», — разозлился тогда Регарди. В первое время ему приходилось тратить до получаса, чтобы добраться до своей циновки на втором этаже.

И, наконец, неизменной была вера в имана, которая со временем становилась только крепче. Что бы ни делал мистик — Арлинг ему доверял. Он уже давно забыл тот день, когда пришел в школу в надежде обрести зрение. И хотя способность видеть мир глазами к нему не вернулась, обещанное иманом чудо произошло. К сожалению, у Регарди не было денег, чтобы за него заплатить, — только уважение и любовь, в которой он никогда бы не признался. Учитель значил больше, чем глоток воды в пустыне. Больше, чем солнце, которое он никогда не увидит. Иман был его собственной спасительной гаванью, которую не хотелось покидать. Он был вечностью.

Хотя иногда эта вечность умела причинять боль — как душевную, так и физическую. Когда кулак имана проходился по его ребрам, а острое слово втыкалось в душу раскаленной иглой, Регарди хотелось ответить тем же. Но обида проходила быстрее, чем жаркий ветер уносил случайно залетевшее на сикелийский небосклон облако.

Вот и сейчас от его утренней злости на учителя почти не осталось и следа. Мистик запретил Арлингу появляться на Огненном Круге до тех пор, пока он не выучит последовательность цветных пятен, нанесенных на дощечку. Регарди таскал ее с собой уже неделю и все не мог найти время для нудного занятия. В конце концов, учителю это надоело, и сегодня утром у них произошла ссора, которая, естественно, закончилась победой имана. Арлинг честно пообещал выучить все цвета к вечеру, однако день перевалил за полдень, а он по-прежнему был на первой строке, которая содержала не меньше десяти пятен краски.

Регарди раздавил пальцами жесткую скорлупу песчаного ореха и, отправив ядро в рот, принялся сосредоточенно жевать, позволяя мыслям уплыть в сторону от надоевшей таблички.

Старый колодец за городским складом был идеальным местом для размышлений. Вода из источника ушла давно, и люди здесь не появлялись. При Агабеках яму еще пытались углубить, но с приходом к власти Аджухамов колодец забросили, а через квартал вырыли новый, что привело к еще большему запустению земель у склада.

Однако заброшенность места была Регарди только по душе. Заросли чингиля давно никто не стриг, и теперь они со всех сторон окружали источник взъерошенным кольцом. Деревянный бортик колодца, на котором он сидел, прогнил и накренился к зияющей пустотой дыре, но близость бездонной глубины приятно щекотала нервы. Старая ирга с искореженными временем корнями давно не плодоносила, зато бросала тень, в которой можно было спрятаться от зноя.

Шума города тоже не было слышно. На складе хранились запасы продовольствия на случай осады крепости, и кроме смотрителя сюда никто не приезжал. Каждый месяц склад должны были пополнять, но в Балидете это делалось редко. На пустырь привозили второсортную пшеницу и порченое зерно, однако и эти запасы скудели, потому что смотрители были людьми из небогатых семей и выживали, как могли. Одним словом, воровство процветало.

Вздохнув, Арлинг отправил в рот еще один орех. У ядра был водянистый привкус с оттенком мыльного корня, но иман велел ему съедать по пятьдесят штук в день. По его мнению, орех повышал чувствительность кожи и должен был помочь Регарди научиться различать цвета. Возможно, орех и, правда, был таким полезным, как считал мистик, но пока его помощь не ощущалась. Либо изменения в его организме происходили слишком медленно, либо он зря тратил время. Больше всего ему сейчас хотелось показать Беркуту тот новый прием, которому научил его иман на прошлой неделе. Но противиться воле учителя было опасно для жизни и здоровья, поэтому Регарди нехотя взял дощечку и стал вспоминать урок.

— Если поверхность гладкая и скользкая, то это голубой или желтый, — вздохнув, лениво протянул он. — Красный цвет теплый, вязкий и притягивающий, оранжевый очень шершавый, а самый гладкий — белый….

Недалеко послышался шорох, и Арлинг снова отвлекся. Нет, сегодня ничего не располагало к учебе. Он слышал возню в кустах и раньше, но теперь убедился, что ему не померещилось. Большая шибанская крыса, которая пристрастилась его навещать и за это получила имя — Аво Бах Селур, что на керхар-нараге означало «дерзкая, но глупая», — высунула морду и повела носом в сторону мешочка с орехами.

Ухмыльнувшись, Регарди откусил половину ядра, небрежно кинув вторую в кучу скорлупы, которая выросла рядом с его сапогом. Животное метнулось к ореху со скоростью выпущенной стрелы, однако Арлинг все равно успел коснуться ее мягкого бока. Сначала он хотел щелкнуть крысу по морде, но в последний момент передумал, решив, что если она окажется быстрее, покусанные пальцы иман ему не простит и снова заставит носить перчатки.

Аво обиженно свистнула, но добычу не отпустила. Затаившись в чингиле, она быстро сточила орешек и принялась терпеливо дожидаться, когда человек обронит еще одно лакомство.

«В следующий раз схвачу тебя за хвост», — решил Регарди, но игре помешал новый шум, раздавшийся в кустах. Кто-то продирался к нему сквозь старые заросли, пыхтя и ругая колючки. Арлинг позволил себе расслабиться, хотя посетитель его удивил. Этот голос он узнал бы за тысячу ар. И все же появление его в этих местах настораживало.

Атрея, сестра имана, уже несколько лет не преподавала в Школе Белого Петуха, уединившись с матерью в Ущелье за границами крепости. Регарди не знал, что именно заставило ее перейти к жизни отшельницы, но он привык к тому, что многие поступки кучеяров не имели причины и были необъяснимы с точки зрения логики. Иногда Атрея еще приходила в школу, однако ее посещения становились все реже, а в последний год совсем прекратились. Однажды Арлинг предложил другим ученикам ее навестить, но иман запретил беспокоить сестру. «Атрея жива и здорова, — объяснил он. — Просто решила отойти от мирских дел и посвятить себя богу». Регарди скучал по странной кучеярке, но причин не доверять учителю у него не было, и к вопросу отшельничества Атреи они больше не возвращались.

И вот теперь сестра имана сама шла к нему, покрывая сухие стебли отнюдь не благообразными словами. Заволновавшись, Арлинг поднялся ей навстречу. То, что кучеярка нарушила свое уединение, означало одно. Что-то случилось.

И хотя Атрея давно не преподавала, уроки танцев Регарди помнил хорошо. Он был одним из ее последних учеников, и не имел права забывать то, что когда-то было для нее смыслом жизни. Мастером танцев он, конечно, не стал, но кучеярка считала, что теперь его не стыдно было отправить исполнять ритуальные танцы в Южный Храм Семерицы. Во всяком случае, чувство юмора у нее было такое же, как и у брата — злое.

Однако те времена остались далеко позади, и теперь к нему направлялась совсем другая Атрея. Уже не учитель, а старый друг и надежный товарищ, потому что ему редко было с кем так хорошо, как в ее обществе.

— Приветствую лучшего учителя танцев в мире, — изящно поклонился он, изобразив третью фигуру из арвакского свадебного танца.

— Здравствуй, Арлинг, — произнесла Атрея, и Регарди понял. Кривляние было не к месту.

Из него рвались вопросы, но он заставил себя прикусить язык. Атрея сама пришла к нему, а значит, у нее было что сказать и без его любопытства.

— Тебя давно не было, — бросил он, заботливо усаживая кучеярку на свое место.

Женщина с благодарностью приняла ухаживания и привалилась к старой ирге, отдуваясь после быстрого шага. Ее голос не изменился, но время шло, давая о себе знать в мелочах, которые, тем не менее, были серьезны. Арлинг не знал, сколько ей было лет, когда они впервые встретились в школе, но года не прошли для нее бесследно. Немного более тяжелая поступь, немного изменившийся запах благовоний, немного сбившееся дыхание, немного другие украшения, говорившие о более зрелых вкусах хозяйки. Беркут говорил, что она была намного старше имана. Если, по слухам, учителю было около сорока, то она, наверное, могла разменять пятый десяток. Или шестой? Сколько бы ей ни было, она все равно оставалась для него самой прекрасной кучеяркой в мире.

Некоторое время они молчали. Каждый собирался с мыслями. «Наверное, она специально выбрала момент, когда я ушел из школы», — подумал Арлинг. Хотела поговорить наедине. Только бы не о Нехебкае. После всех ритуалов, которые заставлял его учить иман, он с трудом переносил это имя.

— Года идут, — наконец, сказала Атрея, и Арлинг вздохнул почти с облегчением — не про Нехебкая.

— Хотя как посмотреть, — продолжила она. — Тигр считает, что время неподвижно. Оно, как гора или тис в школьном дворе. Стоит на месте, а мы все бегаем вокруг него, бегаем… И стареем. Впрочем, о тебе, друг мой, такого не скажешь. Все тот же мальчишка. Сколько тебе сейчас?

«Дьявол, лучше бы она спросила про Нехебкая», — подумал Арлинг, потому что вопрос о возрасте оказался труднее. Кучеяры не праздновали дни рождения, отмечая года зарубками на палочках из каменного дерева, которые дарились младенцу при рождении. У Регарди такого сувенира не было, а первые месяцы в школе пролетели для него, как один день. Потребность отмечать время появилась, когда он стал готовиться к своему первому летнему экзамену, наивно полагая, что будет к нему допущен. Не придумав ничего лучше, Арлинг принялся наносить отметины на полу рядом со своей циновкой, но их как-то заметил Финеас, и Регарди здорово попало от старшего ученика за порчу дома. Беркут посоветовал ему использовать какое-нибудь дерево в саду, но Арлинг представил гнев Пятнистого Камня, и от идеи отказался. А вскоре и вовсе позабыл о ней, так как время в школе бежало быстрее, чем он успевал о нем подумать. Поэтому Атрея задала интересный вопрос.

— Наверное, двадцать пять? — осторожно предположил он, но Атрея рассмеялась, и Арлинг понял, что ошибся.

— Тридцать, мне тридцать, — уверенно заявил он, радуясь, что сумел ее рассмешить. Впрочем, вряд ли она пришла поговорить о его возрасте.

— Ты в школе уже тринадцать лет, Лин, — наконец, произнесла кучеярка. — Серьезный срок. Мало кто держится столько.

— Беркут и Сахар, — быстро сказал он, но его перебили.

— Вот, именно, Беркут и Сахар, — хмыкнула Атрея. — В последнее время иман принимает в школу только тех, кто может заплатить деньги. И расстается с ними легко, словно отпускает почтовых птиц в небо. После тебя — ни одного «избранного». Ты никогда не задумывался над этим?

Арлинг молча поднял руку к левому уху, что по-кучеярски означало «нет», и предложил женщине горсть орехов. Крыса в кустах не выдержала и сердито запищала, напоминая, что и она ждет свою долю. Пришлось делиться. Нет, пожалуй, сегодня он не был настроен на серьезные разговоры.

— А стоило, — ответила Атрея сама себе. — Мой брат стареет. Похоже, этого не замечаешь только ты. И у него по-прежнему…

— Нет Индигового Ученика, — теперь настала очередь Регарди перебивать. — Атрея, послушай меня. Я спрашивал его, честно. И он сказал: нет, Лин, это не ты. Почему вам так не дает покоя то, что я живу в его доме? Если не считать другой циновки, в моем положении ничего больше не изменилось.

По крайней мере, за прошедшие годы к нему вернулась способность врать. Он снова делал это легко и убедительно.

— Трое, Арлинг, — устало повторила кучеярка, пропустив его слова мимо ушей. — Вас осталось только трое. Ол не считается. Вряд ли можно верить в то, что он пройдет Испытание. Ему не становится лучше. Иману следовало давно перестать мучить его и себя. Что касается Беркута и Сахара, то если мой брат хотел бы выбрать кого-нибудь из них, он сделал бы это давно. Остаешься ты, ведь он тебя обучает, я знаю. Будь откровенен со мной. Ты…

— Нет.

— Тогда попроси его отправить тебя на Испытание. Кстати, тебе еще снится тот сон про могилу?

— Я уже давно не вижу сны, — соврал он. О Магде, которая снилась ему каждую ночь, сейчас говорить не хотелось.

— Сны важны для нас, — пробормотала Атрея. — Я вижу их даже днем, даже сейчас… Раньше я смеялась над матерью, когда она говорила, что отдала один глаз Нехебкаю, разрешив через него смотреть на мир людей. Но… мне кажется, что скоро я поступлю так же. Времени осталось немного. Скоро Подобный начнет Второй Исход. Мы мельчаем, Арлинг, грязнем в быту и мелочах, не замечая, как уходит время. Откладываем на потом то, что должно было быть сделано вчера. И не понимаем, что уже поздно.

— Атрея, — прервал он ее снова. — Чего ты боишься? Иман — не единственный Скользящий. Подумай о том, сколько серкетов в Пустоши Кербала. Честных, верных слуг Нехебкая, готовых сложить за него голову. И у каждого из них, наверняка, есть индиговые ученики. Если начнется, как ты говоришь, Второй Исход, они справятся. Взять, к примеру, Сохо. Его, кажется, обучал сам настоятель пустоши. Вот оно — новое поколение серкетов. Талантливые, целеустремленные, уверенные. Против таких у Подобного нет шансов.

И хотя Арлинг старался говорить бодро, о Сохо все-таки вспоминать не стоило. День еще мог закончиться хорошо.

— Болтаешь, не думая, — неожиданно зло произнесла Атрея. — Какое новое поколение? В Пустоши остались одни шуты со своими учениками. Поклонники ритуалов, забывшие истинную дорогу слуг Нехебкая. Читать молитвы и етобары умеют. Что касается Сохо, то Бертран передал ему худшее, что впитал от своего учителя. Мальчишка помешан на убийствах. Ты слышал, что он основал боевую школу? Сохо собирается открыто учить людей солукраю, а никто из Пустоши ему даже слова против не сказал.

Арлинг спрятал улыбку. Слышать, как Атрея ругает Пустошь, было странно. Казалось, что совсем недавно они с Зерге сетовали на имана за то, что он не хотел возвращаться к своим братьям по вере. В отношении солукрая, кучеярка тоже ошибалась. Это боевое искусство было давно известно за пределами Пустоши. Етобары, по слухам, владели им очень хорошо.

— Я спрошу имана об Испытании. Ради тебя, Атрея, — солгал Арлинг. Он чувствовал, как разволновалась кучеярка, а ему так не хотелось ее тревожить. Глупо было тратить их редкие встречи на ссоры.

Удивительно, но она поверила, и, как прежде, положила голову ему на плечо. Наверное, они могли бы сойти за любовную парочку, если бы не разница в возрасте и не пропасть между их душами. Регарди слушал, как громко стучало ее сердце, и понимал, что мог просидеть так целую вечность.

Атрея нарушила молчание первой.

— У тебя есть враги? — неожиданно спросила она, заставив его задуматься. Кучеярка умела задавать сложные вопросы. Будто ему и так не хватало их в жизни.

«Твой главный враг сидит внутри тебя», — сказал ему как-то иман, но, пожалуй, это не то, что хотела услышать его сестра.

Враг… Он посмаковал это слово и стал перебирать людей, к которым оно могло подойти. Наверное, стоило начать с тех, кто был рядом — со школы. Когда-то младшие ученики дразнили его за рост и цвет кожи, а один мальчишка — кажется, его звали Ихсан, — постоянно подкладывал ему камни на тропу или пытался скинуть с бревна на Огненном Круге, когда он тренировал равновесие. Но время шло, Ихсан давно покинул школу, а новички стали бояться Арлинга, называя его старшим, хотя официально он по-прежнему оставался младшим учеником. Нет, в Школе Белого Петуха у него не было врагов.

Тогда может «карпы»? Однажды они ранили его ножом, и Регарди пришлось несколько месяцев проваляться в постели. А потом еще много недель провести на шелковичных фермах, отрабатывая приговор местного судьи за драку. На том случае стычки с «карпами» не прекратились, хотя урок из него извлекли все. Работать на фермах никому не хотелось, а сидеть в тюрьме за убийство и подавно. Когда Арлинг появился в городе после ранения, Фарк, вожак «карпов», первым нашел его, предложив впредь холодное оружие не использовать. С тех пор у них с «карпами» случилось много поединков, в ходе которых каждая из сторон отрабатывала знания, полученные в тренировочных залах, на практике. Нет, «карпы» тоже не могли быть его врагами.

Следующим Арлинг вспомнил Сохо. Сын имана имел много недостатков, из которых главным был тот, что связывал его родственными узами с учителем. К тому же, этот кучеяр был по-настоящему опасен. Как-то он грозился выгнать его из школы и отослать обратно в Согдарию. Много месяцев после того разговора Арлинг ждал людей от Канцлера, но никто так и не появился. Правда, когда в школу прибыла очередная комиссия, проверяющая летние экзамены, на Регарди обратили пристальное внимание, но к тому времени у мистика был спасительный документ из Образовательной Коллегии, и к Арлингу быстро потеряли интерес. Сам Сохо еще несколько раз приезжал в Балидет, но они не встречались, так как в школе он больше не останавливался. Несмотря на сильную неприязнь, Регарди не мог назвать своим врагом сына человека, который значил для него так много.

А может, им был Рэм? На их единственной встрече он здорово побил его, из-за чего Арлингу пришлось терять время на больничной койке еще много недель. Но ответ был очевиден. Рэм был халруджи и действовал не по своей воле.

Дядя Абир его предал, оставив погибать на улицах Балидета, но если бы не он, Арлинг умер бы еще раньше — в приюте для слепых или в отцовском доме в Согдиане.

Возможно, его враги остались в прошлом в далекой Согдарии? К примеру, Тереза. Она выдала Магду палачу, приведя ее к гибели. Но если она когда-то и была его врагом, то теперь превратилась в прах — вместе с миром, который он покинул много лет назад. То же можно было сказать и о Канцлере, который отдал приказ о казне Фадуны. Он был пеплом воспоминаний, который рассеивался при первом порыве сикелийского ветра.

Даррен… Имя всплыло из закоулков памяти тяжело и неохотно. Человек, который его предал и лишил света. Человек, убивший Арлинга Регарди, сына Канцлера великой империи. Он тоже остался в прошлом, но назвать его прахом не получалось. «Худшие враги — из бывших друзей, потому что они бьют по твоим самым уязвимым местам», — сказал ему однажды иман, не подозревая, как сильно взволновал ученика своими словами. И хотя Арлингу хотелось назвать Монтеро врагом, что-то мешало ему это сделать. Поэтому он выбрал легкий вариант.

— У меня нет врагов, Атрея, — серьезно ответил Регарди. — А почему ты спросила?

— Плохо, — задумчиво произнесла кучеярка. — Самый опасный враг — это когда его нет. Или когда ты о нем не подозреваешь. Я вспоминаю свою жизнь, и понимаю, что у меня никогда не было настоящих врагов. А значит, что-то я упустила. Я хочу, чтобы у тебя появился враг. Человек, у которого его нет, беден и слаб.

«Странное пожелание», — подумал он, но вслух ничего не сказал. Настроение кучеярки настораживало. Будто она…

— Я пришла попрощаться, Арлинг, — просто сказала Атрея. — Мы больше не встретимся. Я не знала своих врагов, но у меня был друг. Я благодарна тебе за все. За наши разговоры, за твою улыбку и даже за твое неверие.

Смысл ее слов дошел не сразу.

— Как не встретимся? — не понял он. — Ты уезжаешь? Надолго?

— Навсегда, — кучеярка тяжело оперлась о его руку, вставая. — Меня ждет Нехебкай. Первые дочери жриц всегда к нему уходят. Одни раньше, другие позже. Время на исходе, Изменяющий уже ищет дорогу домой. Я давно должна была быть с ним.

— Атрея, о чем ты говоришь?

— Тсс, — тонкий, пахнущий сандалом палец прижался к его губам. — Это неизбежность. Как время. Оно — великолепный учитель, но, к сожалению, убивает своих учеников. У меня к тебе есть две просьбы. Последние.

Регарди молча кивнул, все еще не понимая, что задумала эта сумасшедшая кучеярка.

— Завтра я буду прощаться с людьми, — вздохнула Атрея. — Это такой обычай. Ты придешь?

Снова кивок. Понимая, что нужно что-то сказать, Арлинг не находил слов.

— Это хорошо, — улыбнулась сестра имана. — Вторая просьба сложнее. Как говорит моя мать, правильное лекарство неприятно на вкус, но лечит болезнь. Знаю, что я надоела тебе, но сейчас ты услышишь эти слова от меня в последний раз. Стань Индиговым, Лин. Выберет ли тебя иман, пройдешь ли ты Испытание Смертью, примет ли тебя Пустошь — все это неважно. Стань Индиговым в своем сердце. Обещай, что сделаешь это. Ради меня.

И хотя ему хотелось кричать и ругаться, Регарди заставил себя улыбнуться.

— Конечно, мой друг, — ответил он, не зная, кому лгал больше: себе или Атрее.

* * *

Так быстро Арлинг давно не бегал. Концы головного платка развевались, словно боевой стяг, ноги едва касались земли, руки отталкивались от воздуха. Еще немного и он мог бы взлететь. Злость придавала силы. Ему казалось, что от него отлетали искры негодования, а оставшиеся на песке следы были горячее полуденной мостовой, раскаленной сикелийским солнцем.

Дорога до школы стала бесконечно длинной, покрывшись многочисленными препятствиями: опрокинувшийся воз с арбузами, неожиданные учения гарнизона, свора бродячих псов, решившая погреться на солнце посреди улицы, караван с соляными плитами из Муссавората, растянувшийся на целый квартал…

В школе легче не оказалось. Обнаружив, что ворота заперты, Регарди не стал дожидаться слуги и перемахнул через них, едва не свернув себе шею. Приземлился он тоже неудачно. Раздавил забытую кем-то курильницу, опрокинув на себя масло. Это означало, что густой шлейф из красного сандала и гвоздики будет тянуться за ним еще долго. У входа в Дом Неба пришлось проталкиваться сквозь толпу младших учеников, у которых только что кончились уроки. Какой-то мальчишка сунулся ему под ноги, в результате чего оба едва не свалились с лестницы. С трудом сдерживая злость, Регарди влетел в Смотровую Башню, едва не врезался по пути в Джайпа, увернулся от подзатыльника и, нырнув в коридор, оказался перед заветной дверью. Вот она — комната имана.

Впрочем, всех этих усилий можно было избежать. Что ему стоило задержать Атрею и не тратить целый час на дурацкие размышления, которые все равно ни к чему не привели?

— Ваша сестра сошла с ума! — выпалил Регарди, врываясь в кабинет. Едва почувствовав на себе взгляд мистика, Арлинг понял, что если бы он зашел, постучавшись, шансов на удачный исход разговора было бы больше.

— Атрея приходила ко мне прощаться, учитель, — продолжил он, стараясь придать голосу спокойствие. — Кажется, она решила умереть.

— Я знаю, — ответил мистик. — Она была хорошей сестрой, прекрасной женщиной, верным другом. Умная, честная, справедливая. Такие рождаются редко. Я горжусь тем, что последние годы ее жизни мы провели вместе.

Арлинг потряс головой, не веря тому, что слышал. Иман говорил так, словно Атреи уже не было с ними.

— Тебе будет трудно это понять, Лин, — вздохнул учитель. — Но вспомни, кто такая Атрея. Не моя сестра, не твоя учительница танцев, даже не кучеярка. В первую очередь, она серкет. Первая дочь жрицы Нехебкая. Рано или поздно ей пришлось бы уйти. Когда такие, как она, объявляют о своем уходе, о них начинают говорить, как об умерших. Таков обычай.

— Но Атрея ваша сестра! — Регарди захлебнулся эмоциями, не зная, как победить невозмутимость имана. — Вы не можете дать ей умереть!

— Зависит от того, во что ты веришь.

— Не понимаю! — яростно воскликнул он.

— Я объяснял тебе многие вещи, Лин, но боюсь, что эту объяснить не смогу, — голос имана излучал такое глубокое спокойствие, что оно казалось необычным даже для мистика. Возможно, за ним скрывалась великая боль, но пока Регарди ее не слышал.

— Нельзя объяснить веру, — продолжил учитель. — Как говорит один мой знакомый жрец, караван мышления обходит этот оазис далеко стороной.

— Я не верю в богов, — упрямо произнес Арлинг. — Не верю и никогда не верил! Нельзя умирать ради того, кто существует только в воображении. Можно что-то сделать! Например, запереть ее или…

— Как твой отец запер тебя в приюте для слепых?

Это был неожиданный ход, и Арлинг догадался, что иман использовал его специально. Почва из-под ног была выбита. Он никогда не рассказывал учителю о своем прошлом в таких подробностях. Наверное, удивление слишком явно отразилось у него на лице, потому что мистик усмехнулся:

— Я знаю о своих учениках все. Или почти все. Впрочем, в тебе столько тайн, что мне придется разгадывать их еще долго.

Кучеяр встал из-за стола и, подойдя к Регарди, положил руки ему на плечи.

— Лин, Атрея готовилась к смерти с самого детства. Каждый день. Так поступают все серкеты. Она прожила хорошую жизнь.

— Вы всегда знали, что этим закончится? — пораженно спросил Арлинг. — Что она убьет себя?

— Говорят, воины прошлого носили усы, — загадочно ответил иман, проигнорировав его вопрос. — А знаешь почему? Потом что, когда враги убивали воина, ему отрезали уши и нос, а потом предъявляли их в качестве доказательства своей доблести. Так вот, чтобы после их смерти, никто не усомнился в том, что они мужчины, воины носили усы. Они заранее считали себя мертвыми.

Если бы Арлинг был зрячим и умел испепелять взглядом, он не посмотрел бы на то, что перед ним стоял учитель.

— Решение Атреи немного опередило события, — вздохнул иман. — Я собирался подготовить тебя, прежде чем рассказывать об отношении серкетов к смерти, но, наверное, придется начинать раньше. Во всяком случае, понять его легче, чем прыгать по крышам или учить диалекты керхар-нарага. Воин Нехебкая готовится к смерти каждый день, каждую секунду. Нужно представлять, что твое тело разрывают на части стрелы, копья и мечи, тебя уносят прочь вздымающиеся волны, разбивает о скалы, поражает молния, ты умираешь от болезни и так далее. Как говорит одна хорошая нарзидская пословица: «Сделай шаг из-за выступа, и ты уже мертв». Древние предупреждали не об опасностях, подстерегающих на каждом углу. Они писали, что нужно считать себя мертвым заранее, вне зависимости от обстоятельств.

— Боюсь, я еще не готов к этой стороне учения серкетов, — осторожно ответил Арлинг, стараясь быть вежливым. — И все же, позвольте вернуться к вашей сестре. Нельзя, чтобы она умерла напрасно.

— Ни одна смерть не бывает напрасной, — задумчиво произнес иман и принялся набивать трубку. — Ладно, попробуем по-другому. Помнишь, я рассказывал тебе легенду о Нехебкае?

Арлинг кивнул. Да, это была мудреная сказка, наполненная сложными именами и эпитетами. Равнодушный, Сомневающийся, Скользящий, Великий… Легенда рассказывала о том, как шестеро братьев-богов прогнали с неба седьмого за интерес к людям. Нехебкай был изгнан из дома и заперт в сикелийской пустыне, откуда постоянно искал дорогу обратно. Первыми серкетами стали те люди, которые согласились служить Великому, получая за преданность тайные знания. Но земля, которая была создана для человека, не могла долго выносить присутствие бога, тоскующего по дому. Начались несчастья — засуха, неурожаи, болезни. Женщины перестали рожать, мужчины убивали друг друга в кровопролитных войнах, дети погибали от болезней в младенчестве, а старики сходили с ума. Горестные вздохи Нехебкая пробудили к жизни самумы — смертоносные песчаные бури, а его слезы стали пайриками — бездушными демонами, терзающими путников. И тогда среди серкетов родился Видящий, который отыскал врата к небесному дому Нехебкая. Впрочем, на небесах бог не задержался, так как слишком долго пробыл среди людей — его неизбежно влекло к ним назад. С тех пор так и повелось. Когда Великого начинала одолевать тоска, порождая несчастья для человека, находился Видящий, который отправлял бога обратно.

Но однажды Видящие исчезли, и тогда серкеты изобрели септорию — странный ритуал, имеющий два исхода. Первый был придуман последним Видящим и заканчивался открытием врат для Нехебкая. Второй Исход был изобретен серкетом-повстанцем, которого прозвали Подобным. Подобный мечтал наделить Нехебкая силой, которая помогла бы ему свергнуть братьев и стать единственным богом. Этот ритуал так и не был завершен, потому что даже его создатель не знал, сколько жертв нужно принести, чтобы Великий обрел могущество, способное одолеть других Великих. Подобный развернул кровавую бойню, отправляя под нож людей и животных, но закончить Второй Исход не сумел, так как сам был убит другими серкетами. Дальше версии расходились. Одни считали, что Подобный мертвее мертвого, а слухи о его возвращении — выдумки, другие верили, что он был оживлен приверженцами, которые воспользовались тайными знаниями, полученными от Нехебкая. После воскрешения Подобный бежал за Гургаран, где до сих пор вынашивал планы завершить Второй Исход. Что касалось самого Нехебкая, то потревоженный Подобным, он перестал являться к людям, которые со временем о нем забыли, так же как и о том, что приближался день, когда на их землю опустятся сумерки божьей тоски, принеся с собой боль и разрушение всего человеческого.

Со временем серкетов становилось все меньше, а потом они и вовсе исчезли, превратившись в такую же легенду, как и сам Нехебкай. О Пустоши Кербала, последней обители Скользящих, знали многие, однако мало кто верил, что там остались те самые, древние слуги Нехебкая. Арлинг не спорил с учителем, но про себя считал, что серкеты из Пустоши — обычные жрецы, поклоняющиеся богу, который был чуть менее известен, чем, к примеру, покровитель домашнего очага Затута.

Где заканчивалась легенда и начиналась реальность, он так и не разобрал. Иман мог часами рассказывать о миссии Белой Мельницы, которая должна была следить за границами Гургарана, чтобы не допустить возвращения Подобного, но когда Арлинг изредка попадал на встречи тайного общества, то слышал обычных купцов, которых заботили высокие налоги, разбой керхов и плохие дороги.

Арлинг давно решил, что религия была создана не для него. Ему хватало веры в жизни, пусть она и была ограничена одним человеком, его учителем. Легенда о Нехебкае казалась очередной сказкой, каких в преданиях кучеяров было много.

— Помнишь человека с камнем во лбу, который приезжал на летние экзамены в прошлом году? — спросил иман, прервав его размышления.

Регарди снова кивнул. Странный кучеяр запомнился ему по резкому запаху золы и серы, а когда Беркут сказал, что у него «каменная татуировка», включил его в свое хранилище интересных образов.

— Он из Пустоши, — признался учитель, ничуть не удивив Арлинга. Они с Шолохом тогда сразу предположили, что человек был серкетом.

— Крахк сказал, что Скользящие уже давно пытаются завершить Первый Исход, но Нехебкай их не слышит. А это, по их мнению, верный знак того, что Подобный тоже начал септорию, но свою — Второго Исхода. Они боятся, что Подобный завершит обряд раньше, и тогда случится непредсказуемое. А теперь про Атрею. Женщины-серкеты всегда занимали особое место среди слуг бога. Я бы сказал… жертвенное. Когда Первый Исход не удавался и небесные врага оставались закрытыми слишком долго, жрицы отправлялись к Нехебкаю, чтобы помочь ему справиться с тоской, которая грозила обернуться гибелью человечества. Отвечая на твой вопрос, почему я не пытаюсь остановить ее, скажу так. Атрея — одна из последних истинных жриц Нехебкая. Зерге слишком стара, чтобы справится с Индиговым. Серкеты верят, что моя сестра сможет отвлечь Великого и дать им время завершить септорию. Атрея готовила себя к этому с детства. Поэтому я не вправе вмешиваться. Никто не вправе.

— Вы сами сказали — в это верят серкеты! — от волнения во рту пересохло, словно Арлинг наелся песка. — Важно лишь то, во что верите вы.

Молчание учителя было красноречивее слов.

— Вы отправляете сестру на гибель, — едко произнес Регарди. — Атрея совершает ошибку, а вы, зная об этом, отказываетесь ей помочь.

— Если человек готов к тому, чтобы умереть в любое мгновение, он не совершает ошибки, — парировал мистик. — Человек ошибается в том случае, если ему не удается умереть в нужное время. Хотя следует признать, что нужное время возникает нечасто. Например, один раз в жизни.

Такого разговора у них давно не было. Арлинг не помнил, когда еще ему хотелось так сильно убедить учителя в своей правоте. Интуиция подсказывала, что на зыбкой почве религии и веры мистика было не победить, поэтому он решил сменить тактику. Факты, ему нужны были факты.

— Вы знаете, куда именно отправится Атрея?

Он ожидал очередного философского опуса о смерти, однако иман ответил прямо:

— Жрицы встречают Нехебкая в Карах-Антаре, но где именно — никто не знает.

Это было уже лучше, хотя упоминание самой засушливой пустыни Сикелии настораживало.

— И что они там делают? Становятся отшельниками? Но Атрея и в Балидете не сильно-то с людьми общалась. Что мешает ее затворничеству в Ущелье?

— Ты слушал невнимательно, Лин, — вздохнул иман. — Жрицы помогают Нехебкаю справиться с тоской, пока серкеты пытаются спасти всех нас и отправить Великого обратно.

Они опять говорили на разных языках.

— Хорошо, — Регарди решил задать вопрос по-другому. — Чем именно делают жрицы в пустыне? Утешать можно по-разному.

— Не жди, что я отвечу, будто они занимаются там любовью, — хмыкнул иман. — Не знаю, это держится в тайне. Но если верить слухам, женщины-серкеты, отправившись к Нехебкаю, и вправду отдают ему свои тела. Но не для плотских утех, а для того, чтобы усилить в нем человеческую сторону, потому что его божественная сущность страшна и приносит людям несчастья. Попав в изгнание, Нехебкай перестал быть богом, но и в человека не превратился. Когда Индиговый слишком долго остается на земле, равновесие двух начал — божественного и человеческого — нарушается. Принося себя в жертву, жрицы помогают его восстановить.

Арлингу стало не по себе. В том, что учитель не был с ним откровенен, он не сомневался. Неприятным было другое. Прожив с кучеярами столько лет, Регарди думал, что знал о них все. Оказалось, что он снова ошибся.

— Вы сумасшедшие. Ее нужно остановить.

— Поздно, Арлинг, — задумчиво произнес мистик. — Атрея уже готовится к церемонии прощания. Завтра мы встретимся с ней в последний раз. Тебя ведь тоже пригласили, верно?

— Да, она звала меня куда-то, — спохватился Регарди, вспомнив одну из последних просьб Атреи.

— Быть приглашенным на такие обряды — большая честь, — серьезно кивнул учитель. — Это очень древний ритуал. Уходящий представляет то, что было для него самым ценным при жизни. Жрица может соткать свой самый лучший ковер или сочинить лучшую песню. Или посадить дерево. Зависит от того, какую память о себе она хочет оставить. Атрея была учительницей танцев, поэтому она будет танцевать. Ты должен хорошо запомнить ее танец, Лин. Возможно, тогда твоя септория станет лучше.

Арлинг не поверил иману в первый раз в жизни.

Выйдя из башни, он долго пытался убедить себя в том, что ничего не изменилось. Все тот же ветер, играющий в ветках сада, привычные крики учеников, раздающиеся с Огненного Круга, знакомые запахи чечевицы и плова, лениво тянущиеся с кухни. Но что-то было не так. Мысль об иллюзорности мира вдруг стала навязчивой. Словно он пытался убедить себя в том, что солнце, тепло которого ощущала его кожа, на самом деле было еще одним миражом — таким же, как Беркут, зовущим его на площадку для фехтования, или Тагр, который тыкался ему в ладонь мокрым носом, зовя играть в сад.

«Атрея еще здесь, ничего не случилось», — попытался убедить себя Регарди, понимая, что тропа, по которой он шел все это время, вдруг зашаталась.

Раньше ему не приходилось одному приходить в Ущелье, где жила Атрея с матерью. Несколько раз иман брал его с собой, и сейчас Арлинг был себе благодарен, что сумел запомнить дорогу. Гасан, знакомый стражник, дежуривший на воротах, выпустил его из города без лишних расспросов, предупредив только, чтобы он вернулся до наступления темноты. И хотя день близился к концу, оставшейся пары световых часов была достаточно, чтобы добраться до дома Атреи и, если она там…

Что именно он собирался делать, когда найдет сестру имана, Регарди еще не решил. Сейчас это было неважно. Ему нужно было исправить ошибку, которую он допустил в полдень у колодца: не позволять ей больше никуда уходить.

Спуск в Ущелье показался до бесконечности долгим. Каменные ступени, вырезанные в скале, постоянно обманывали его, то уходя в сторону, то внезапно меняя высоту, и, если бы не веревка, натянутая вдоль всего спуска, он давно бы покатился вниз.

Еще не спустившись, Арлинг понял, что в доме, который, как и лестница, был вырублен в камне и уходил вглубь скалы, к чему-то готовились. И хотя у него был ответ на этот вопрос, он не хотел его принимать.

Обычно на площадке у подножья спуска всегда толпились люди, ожидавшие, когда их примет Зерге, которая считалась знахаркой и предсказательницей. Однако сейчас у подножья каменных ступеней было пусто.

Вход в дом тоже не охранялся. Регарди беспрепятственно прошел внутрь, уже заранее зная, что Атреи там нет. Тягуче-сладко пахло журависом, и он поспешно закрыл нос платком, чтобы не надышаться дурманом. Слуги-нарзиды изредка проскальзывали мимо, обращая на него не больше внимания, чем на клубы дыма, поднимавшиеся из курильниц. Они были густо расставлены по всем дому, словно хозяева задались целью выкурить из него пайриков, занесенных ветром из пустыни.

Зерге лежала посреди гостиной, утопая в подушках и бормоча одной ей понятные слова. Она обкурилась журависом до такой степени, что сама была похожа на огромное растение-дурман, грозившие отравить любого, кто осмелился бы к ней прикоснуться. Бродившие вокруг слуги старуху даже не замечали. Арлинг все же потеребил ее за плечо, но с равным успехом можно было пытаться заставить говорить дерево. Добиваться ответа у слуг было бесполезно. Иман давно его предупредил, что Зерге прислуживали только немые.

Не было Атреи и в поле, где когда-то Арлинга посвятили в ученики имана. Участок примыкал к шелковичным фермам Мианэ, но был давним предметом земельного спора Зерге и хозяина соседней фермы.

Сейчас поле буйно колосилось сорняками. Трава колыхалась на ветру, царапая ладони острыми колосками. Она была похожа на время. Такая же плавная, тягучая, непреклонная… И безразличная. Только сейчас Регарди понял, что именно казалось ему странным. Прошлая жизнь — с ее страхами, надеждами и тревогами — скрылась за горизонтом, оставшись далеко позади. Ничто больше не связывало его с ней, потому что единственное, что было ему дорого — Магду — он забрал с собой. Здесь, в Сикелии, было его все. Арлинг не знал, к чему приведет уход Атреи из его жизни. Но был уверен в одном. Прежней она уже не будет.

* * *

На следующее утро Арлинг проснулся затемно, преисполненный желанием бороться. «Еще есть время все исправить», — обнадеживал он себя. За сутки можно успеть многое. Например, отыскать Атрею и убедить ее в том, что она делает ошибку. Когда-то он умел убеждать очень хорошо. Если же кучеярка его не послушает, придется вспомнить кое-какие навыки из прошлого.

Элджерон Регарди, канцлер Согдарии и его отец, разглядывая карты земель, принадлежащих мятежному принцу Дваро, часто повторял: «Если не хочешь, чтобы почка превратилась в листок, лучше воспользуйся топором». Другой его родственник, дядюшка Абир, тоже любил изящно выражаться. «Безопасные корабли — это вытащенные на берег корабли», — говорил он, однако смысл этих слов дошел до Арлинга только сейчас. Если потребуется заставить Атрею остаться силой, его это не остановит.

Сегодня Регарди собирался применить семейную мудрость на практике. Уговорив одного из младших учеников выполнить за него работу по школе в обмен на помощь с уроками по военной истории, он отправился на Огненный Круг, но заниматься там не собирался. Для того чтобы нарушить распорядок дня у него появилась уважительная причина. Он должен был спасти друга.

Между тем, школа продолжала жить своей жизнью. Несколько новичков вернулись после первой пробежки по крепостной стене, без сил развалившись на земле у фонтана. Они еще не знали, что к ним приближался учитель Джавад, шаги которого Арлинг слышал в саду. После бега в городе полагались прыжки на Круге, и учеников, наверное, отправят обратно на стену — за лень или нерадивость. Причины, почему ты не поступил так, как было велено, в школе мало кого интересовали.

Где-то вдалеке раздавалась ругань Сахара и Пятнистого Камня. Керх пытался убедить садовника, что в гибели редкого розового куста из Согдарии виноват не он, а южный ветер, дувший всю неделю. У главных ворот слышался стук молотка. То сторож Санхав пытался починить створки, сломанные старшими учениками во время драки. Арлингу пришлось веселье пропустить, так как в тот день его отправили с поручением в город. Однако позже он был судьбе благодарен, потому что иман наказал не только участников, но и наблюдателей. Виновников драки ожидали ночь в погребе Смотровой Башни и месяц работ на скотном дворе, а свидетелей заставили чистить сточные канавы вдоль школьного забора.

Из кухни донесся запах пригорелой каши, и Регарди услышал, как выругался Джайп, помогавший Олу кормить собак на псарне. В отличие от мальчишки, который должен был следить за котлом, нюх у повара был отменный. Парвас, кажется, так звали ученика, слишком углубился в чтение, готовясь к урокам, хотя уже сейчас было понятно, что за испорченный завтрак ему суждено провести остаток дня на кухне.

Арлинг заставил себя отвлечься от сотен деталей школьной жизни, которые услужливо подсказывали ему чувства. Нужной информации в них все равно не было. Сестра имана в школе не появлялась. Учителя, ученики и слуги не замечали приближающейся грозы. Атрея была для них лишь горсткой песка, занесенной ветром из пустыни. Вчера она была с ними, сегодня улетела в другое место, завтра ее не станет.

Сопение Беркута на Огненном Круге он услышал еще издалека. Если кто-то и должен был знать об Атрее, то это он. Но Шолох тоже его разочаровал.

— Наверное, болеет, вот и не показывается, — пожал плечами мальчишка. — В последний раз, когда я ее видел, она сильно сдала. Одряхлела, что ли… Такие, как Атрея, живут ярко и ослепительно, а уходят незаметно и скрытно. Все когда-то умирают. И мы тоже умрем. Может быть, уже завтра.

Перед летними экзаменами у Беркута всегда были такие настроения. Каждый раз он готовился к ним так, словно должен был наступить его последний день. И каждый раз учитель предлагал ему остаться еще на год.

Всем, кто успешно сдавал экзамены, предлагался выбор: продолжать обучение, либо уходить из школы. Кто-то не выдерживал и после шестого-седьмого экзамена отправлялся искать работу. Как слышал Арлинг, в этом ученики имана проблем не испытывали. У школы Белого Петуха была хорошая репутация. Но такие, как Беркут, были слишком упрямы, чтобы сдаваться. Они были готовы ждать до победы, либо умереть от старости на очередном летнем испытании.

И все-таки Шолох повзрослел. Пятнадцать едва заметных шрамов на левой руке, нанесенных им самим после каждого успешно пройденного экзамена, говорили сами за себя. Редко какая боевая школа Сикелии могла похвастаться такими учениками. В свои двадцать с небольшим Беркут превратился в серьезного противника, и хотя Арлинг не мог назвать себя отстающим, когда на тренировках их ставили в одну пару, исход поединка предугадать было трудно.

Чем взрослее становился Шолох, тем меньше в нем оставалось от того мальчишки, которого встретил Регарди в саду школы много лет назад. Репутация первого болтуна давно перешла к одному из новых учеников — Гасану из Муссавората. Шолох перестал тратить деньги на развлечения, не ходил в город по праздникам, не общался с девушками и друзьями. Серьезный, молчаливый, внимательный к каждой мелочи, Беркут, словно рачительный хозяин, берег каждую минуту свободного времени, тратя ее на тренировки или чтение книг о серкетах. Единственное, что осталось в нем неизменным, так это его отношение к Арлингу. Он все так же был готов прийти к нему на помощь по любому случаю, предпочитая общение с Регарди сверстникам-кучеярам. Арлинг не мог признать, что эта симпатия была взаимной, если бы ему нужно было кому-то довериться и прикрыть спину, он, несомненно, выбрал бы Беркута.

Сообщив старшему учителю, что отправляется в город по поручению имана, которого, к счастью, с утра нигде не было заметно, Регарди покинул школу, убеждая себя, что на улицах Балидета ему повезет больше.

В свое время Атрея преподавала танцы не только в школе у брата. Она часто давала представления на религиозных праздниках и церемониях, поэтому в городе ее знали многие. Начав с соседних домов, Арлинг спрашивал везде — у слуг, торговцев, почтовых курьеров, разносчиков чая, стражников, керхов и нарзидов, нищих, случайных прохожих, учеников других школ, жрецов и караванщиков. Кто-то о кучеярке никогда не слышал, другие вспоминали, но признавались, что давно не видели ее в городе, и как Беркут, предполагали, что она могла умереть от старости.

Услышав с десяток таких ответов, Регарди с трудом сдерживал кипящую в груди злость. Раньше ему и не приходила мысль о том, что Атрея была старой. Вот, Зерге — другое дело. От нее и пахло так, словно, смерть всегда стояла у нее за плечами. Что касалось Атреи, то от сестры учителя всегда исходили ароматы молодости, любви, юности и соблазна. Нет, Регарди не верил в ее старость, равно как и в приближающуюся гибель.

Поиски Арлинга закончились на террасе храма Семерицы, где репетировали актеры, готовившие праздничное представление ко Дню Умиротворения. Ему подумалось, что, если Атрея собралась танцевать нечто грандиозное, она могла быть здесь, потому что часто хвалила храмовую террасу, как наиболее удобную площадку для танцев. Но и среди охваченных религиозным счастьем кучеяров ее не оказалось.

Он уже собирался уходить, когда вдруг наткнулся на имана, который стоял у стены храма и молча наблюдал за своим учеником, прогуливающим занятия. Трехчасовой утренний бой с деревянным человеком на Огненном Круге Арлинг заменил беготней по городу. Теперь учитель наверняка уже знал об этом.

Направляясь к иману, Регарди перебрал в уме десятки оправданий, почему он пропустил тренировки, но, не придумав ничего убедительного, решил, что ложь только рассердит учителя.

— Я искал Атрею, — сказал он с вызовом, готовясь к обороне.

— Знаю, — усмехнулся иман. — Пошли. У меня есть для тебя другое занятие.

И все. Никакой злости, никаких упреков. Мистик разрушил его крепость, даже не прилагая усилий. На миг Регарди захотелось взбунтоваться и заявить, что без Атреи он никуда не пойдет. Однажды он уже пытался спасти человека, но потерпел поражение — Магду казнили. Судьба подарила ему шанс попробовать все сначала. Он еще мог спасти кучеярку, мог закончить то, что начал десять лет назад в мире, который когда-то был его родиной.

Однако борьба с самим собой длилась не дольше секунды. А потом Арлинг поспешно склонил голову, надеясь, что его сомнения остались незамеченными. В Школе Белого Петуха были простые правила. И самое первое гласило: когда учитель говорил, что у него появилось задание, то ученик должен был приложить все усилия, чтобы его выполнить. Без сомнений и колебаний. Следовать этому правилу полагалось так же неукоснительно, как, например, не дышать, когда твоя голова находилась под водой. За долгие годы Арлинг не просто вызубрил его наизусть. Он разучился поступать иначе.

— Слушаюсь, учитель, — произнес Регарди, понимая, что проигрывает самому себе. Прежде чем пытаться спасать Атрею, ему нужно было бросить вызов мистику, разрушив доверие, которое они построили за годы обучения. И хотя на душе у него скребли кошки, ему пришлось быть с собой откровенным. Сказать «нет» иману было труднее всех тренировок Огненного Круга.

— Куда мы идем? — не выдержав, спросил он, когда учитель забрался на носилки, велев ему держаться рядом.

Обычно мистик ходил по городу пешком, либо разъезжал на осле, но на важные встречи всегда брал паланкин. На душе у Арлинга было скверно. Еще утром он хотел перевернуть весь мир, а через пару часов отказался от друга так же легко, как перешагнул камень на дороге.

— В городскую тюрьму, — учитель бросил слова так небрежно, словно они отправлялись в чайную или на прогулку по городскому парку. Впрочем, через секунду мистик говорил уже серьезно:

— Не подведи меня, Лин. Сегодня в твоей жизни произойдет два важных события. И танец Атреи — одно из них. Ты должен будешь запомнить его до последнего жеста. Я дам тебе целый год, чтобы ты выучил его и показал мне. Будь очень внимательным, потому что никто не сможет повторить его для тебя еще раз.

Год на то, чтобы разучить танец? Это был большой срок, но значение, которое придавал иман последнему выступлению Атреи, настораживало.

— Хорошо, учитель, — склонил голову Регарди. — А что за второе задание?

— Не спеши, — сказал мистик и приказал нарзидам остановиться.

Арлинг «огляделся». Он редко бывал в этой части города. Судя по зловонию, разлитому по всей улице, они попали в ремесленный квартал. Недалеко от дороги находились дубильные ямы, в которых вымачивалась кожа. Зловоние перебивало все запахи, мешая сосредоточиться. Одно время иман любил приводить его сюда, заставляя часами нюхать отвратительную вонь, пока тошнотворная волна не начинала исчезать, открывая другие запахи — пота рабочих, застоялой воды, нагретого металла, сырой глины, ослиной шерсти.

Регарди и сейчас чувствовал их, потому что в таких районах уклад жизни менялся редко. Правда, к своим давним ощущениям он добавил бы пару «эмоциональных» нот. За вонью дубильных ям пряталось зловоние страшнее. То была вонь нищеты, голода, усталости и безнадеги, которая веками жила в районах, населенных нарзидами. В городе к ним относились хуже, чем к бродячим керхам, грабившим караваны, а на невольничьих рынках раб-нарзид стоил дешевле курицы.

Вспомнив, куда они шли, Арлинг понял, почему иман попросил слуг остановиться. Через дорогу возвышались башни Балидетской тюрьмы.

Жемчужина Мианэ была прекрасна всем — вечноцветущими садами, древними улицами, пышными дворцами, богатыми рынками и величественными храмами. Но два места в ней Регарди сравнял бы с землей, не задумываясь. Ими были невольничий рынок в северном квартале и городская тюрьма. Он всегда старался обходить их стороной — чем дальше, тем лучше. Даже не касаясь моральной стороны рабства, ему было трудно понять смысл его существования. Как правило, рабы были ленивы, к ним полагалось иметь надсмотрщиков, из них получались плохие работники и уж совсем бесполезные воины, которые не только не хотели сражаться, но и охотно предавали хозяина при первой возможности. Другое дело — слуга, которому ты платишь, и с которого можно было спросить за плохую работу.

Что касалось тюрем, то они принадлежали к тем немногим вещам в мире, которые вызывали у него страх. Ему было трудно его объяснить, но одна мысль о заточении в четырех стенах заставляла его лихорадочно искать струю свежего воздуха. Арлинг не любил запертые и тесные помещения с детства, а когда ослеп, понял, что чувствовал себя в большей безопасности на улице, чем в окружении четырех стен. Несмотря на недовольство имана, свою комнату в Доме Солнца он никогда не запирал, а окна всегда держал открытыми. Если бы перед ним поставили выбор — тюремное заключение или казнь — он бы без колебаний выбрал мгновенную смерть.

Тюрьма Балидета простиралась почти на целый квартал — в основном, под землей. В городе ходили легенды, что когда-то с неба в этот район упал огромный кусок камня, который большей частью провалился в пески. И опять в спину дышали серкеты. Беркут считал, что древние, населявшие Жемчужину Мианэ до кучеяров, отдали его жрецам Нехебкая, которые вырезали в нем лабиринт, где проводили кровавые обряды и церемонии. Когда Скользящие ушли из города, подземный комплекс долгое время пустовал, пока находчивые Агабеки, правившие Балидетом до Аджухамов, не устроили в нем тюрьму, сразу получившую репутацию одного из самых гиблых мест Сикелии.

И хотя, по словам Шолоха, тюрьма была огромна, наземная ее часть состояла из небольшого одноэтажного здания и двух квадратных башен, которые возвышались над ним, словно последние зубы доживающего свои дни старика. В одной башне жили тюремщики, а в другой содержались смертники, которых переводили в нее из подземелий накануне казни. Считалось, что возможность наслаждаться солнечным светом была проявлением милосердия со стороны городских властей. Однако Арлингу это казалось, скорее, плохим чувством юмора. Он еще раз убедился в кровожадности своих новых сородичей, когда узнал, что в башню сажали не простых смертников, а лишь тех, кто был осужден на мучительную казнь с пытками на главной площади. Обычно приговоренных к смерти вздергивали на рыночных площадях без каких-либо церемоний.

Они остановились в скудной тени чахлого миндального дерева, не меньше Регарди страдающего от тяжелого запаха смерти, витавшего по кварталу. И хотя Арлинг понимал, что смердели дубильные ямы, избавиться от ощущения, что он вдыхал вонь разлагающихся тел казненных, было трудно.

— А теперь слушай меня внимательно, — сказал иман, слезая с носилок. — Здесь мы расстанемся. Я отправлюсь к знакомому скорняку, которому хочу продать несколько шкур. Думаю, мне потребуется час. За это время ты должен успеть выполнить задание и вернуться к этому дереву. На каком расстоянии отсюда находится тюрьма?

— Восемьдесят салей, учитель, — ответил Арлинг, охваченный плохим предчувствием, которое подтвердилось после следующих слов имана.

— Семьдесят девять, — хмуро поправил его мистик. — Такие мелочи могут стоить тебе жизни. Не хотелось бы, чтобы этот урок превратился в твои похороны.

Регарди поклонился и внимательнее прислушался к звукам, отражавшимся от стен башен. Подумаешь, один саль пропустил. Настроение испортилось окончательно, потому что он уже догадался, куда хотел отправить его иман.

— Мне нужно проникнуть в тюрьму? — обреченно спросил Арлинг, надеясь, что ошибся. Он всегда ошибался, когда пытался предугадать ход мыслей учителя, однако на этот раз — к сожалению — ему повезло. Кучеяр кивнул.

— У каждого человека есть три пути, как поступить разумно, — серьезно произнес он. — Первый, самый благородный, это размышление. Ты прошел его давно, иначе не оказался бы в Балидете. Второй, самый легкий, — подражание. Им ты занимался все годы обучения в моей школе. И, наконец, третий, самый горький. Это опыт. Ты показал неплохие результаты на Огненном Круге. Пришло время применить их на практике.

— Итак, тебе нужна Башня Смертников, — продолжил иман, убедившись, что его внимательно слушали. — Проникнуть внутрь легче с крыши, убрав часового. Так как ты в первый раз, я дам тебе духовую трубку с иголками. Обращаться с ней ты умеешь. Иглы будут со снотворным, достаточно одного укола. Десять секунд, максимум полминуты и человек засыпает. Попасть на крышу можно по стене. Высота небольшая, где-то двадцать салей. Башня разделена на три яруса, каждый из которых отделен карнизом. На втором ярусе есть декорация в виде щита, выложенного из кирпичей. Удивляюсь, почему из башни до сих пор никто не сбежал. Даже ребенок смог бы по ней взобраться. Внутри — колодец с винтовой лестницей. Камеры с узниками расположены вдоль нее в круговых нишах. Разумеется, тебе придется усыпить охрану. На крыше двое, а внутри около десятка. Тебе нужна камера номер восемь. Не перепутай, отчет ведется с нижнего яруса. Итак, я сделал за тебя самое трудное. В следующий раз будешь думать сам.

Арлинг удержался от язвительного комментария и вежливо кивнул.

— Я понял, учитель. Восьмая камера, нижний ярус. А кто там?

— Смертник. Его должны казнить завтра. Ключи от камеры найдешь у охраны. И помни. Если тебя схватят, то убьют на месте. Это будет означать, что ты провалил задание. Но, возможно, тебя не убьют, а станут пытать. В таком случае, ты должен будешь продержаться до тех пор, пока мы тебя не вытащим. Сколько на это уйдет времени, сказать трудно. Может, час, а может, неделя. Но это все равно будет означать провал задания.

— Я понял, учитель, меня не поймают. Я спасу узника.

— Опять торопишься, — поморщился иман. — Тебе не нужно его спасать. Твое задание — убить его.

Некоторое время они молчали. Арлинг переваривал услышанное, а мистик внимательно его разглядывал.

— Лин, — наконец, произнес он. — Ты просил подготовить тебя к Испытанию. И обещал мне верить. Так вот. Убийство того смертника — лишь ступень в твоем обучении. Отнюдь не последняя. Подумай сейчас, хочешь ли ты продолжать учиться, потому что дальше будет сложнее. Ведь ты же не думал, что тренируешься на Огненном Круге только для того, чтобы научиться прыгать и бегать?

Регарди сглотнул и хотел покачать головой, но спохватился, испугавшись, что иман примет жест за нежелание учиться дальше.

— Я готов, учитель, готов, — поспешно пробормотал он, стараясь не слушать шепота Магды, который тревожно зазвучал где-то рядом:

— Не соглашайся, не надо! — взволнованно говорила она, и ему отчетливо представились ее большие черные глаза, в которых мог утонуть даже самый искусный пловец. — Убить человека — это не то же, что подстрелить олениху на охоте. Там, в Согдарии, ты часто дрался на дуэлях, но, вспомни, разве хоть одна из них закончилась смертью? Здесь, в Сикелии, ты дерешься даже чаще — на Огненном Круге или с соперниками из других школ в городе. Но ведь никто не из них не умер. Спроси себя, ты когда-нибудь убивал человека?

Конечно, убивал, хотел было ответить Арлинг, но вдруг понял, что Фадуна права. На бывшей родине у него была репутация заядлого драчуна и дуэлянта, но все драки заканчивались с первой кровью. В Школе Белого Петуха он изучил сотни способов уничтожения противника, но все уроки сводились к отработке ударов и приемов либо на деревянном человеке, либо в парах с другими учениками. Реже — с иманом.

— Смерть — это всегда сложно, — произнес мистик, словно прочитав его мысли. — Особенно, когда ты становишься ее посланцем. Никто не знает, когда жизнь человека достигнет предела. Конец наступает всегда неожиданно, даже если ты готовишься к нему с детства. Кто-то покидает этот мир в постели, так ничего и не сказав, а другие уходят в разгар сражения, унося с собой десятки других жизней. Если тебя беспокоит моральная сторона вопроса, то узник, которого ты должен убить, сам убийца. На его счету не меньше дюжины смертей, в том числе женщин и детей. Однако я хочу, чтобы ты всегда помнил: твои враги, прежде всего, люди. У многих из них есть семьи, которые, возможно, захотят отомстить за смерть любимого человека. Никогда не забывай об этом и уважай их право на месть. У того смертника, которого ты должен сегодня убить, есть дочь, жена и мать, которые продали дом, пытаясь подкупить судью, чтобы освободить его.

— Правосудие Балидета не подкупно? — усмехнулся Регарди, впрочем, тут же осознав, неуместность юмора.

— Почему же, — хмыкнул в ответ иман. — Очень даже подкупно. Чтобы судья отказался от взятки бедной женщины, я заплатил ему вдвое больше.

Если он думал, что Арлинг восхитился, то он ошибся.

— Вам так нужна его смерть? — сухо спросил Регарди, стараясь оставаться спокойным.

— Нужна, — учитель важно кивнул, словно заключал сделку на рынке. — На самом деле, все просто. Этот узник — мой бывший ученик.

— Но… Мы могли бы спасти его!

— Могли бы, — согласился мистик. — Но не будем. Когда-то давно он точно так же убил в этой тюрьме свою первую жертву. Знаешь, Лин… Людей, которых мы видели вчера, сегодня уже нет, а те, которые живы сегодня, завтра тоже уйдут. Судьба не ждет, когда человек сделает вдох и выдох. Люди умирают, люди рождаются, люди совершают ошибки. Ступай. Если ты не вернешься через час, значит, ты не справился и нам потребуется больше времени на твою подготовку. А может, это будет значить, что я ошибся и повел тебя не той дорогой.

Учитель похлопал его по плечу и направился к ряду низких домов из песчаника, от которых воняло так же, как и по всей улице — шкурами, кровью, грязной водой и дымом. Даже появившийся откуда-то запах свежего хлеба был не в силах справиться с царящим зловонием. Что ж, подходящее место для убийства, подумал Арлинг, все еще не решаясь покинуть тень миндального дерева. Слуги-нарзиды сложили паланкин и, расстелив на песке циновку, принялись играть в карты, дожидаясь имана. С каким удовольствием Регарди бы к ним присоединился.

«У тебя по-прежнему есть выбор», — напомнил он себе. Например, можно продолжить искать Атрею. В городе еще оставалось много мест, которые нужно было проверить. Он так же мог никого не убивать, а наоборот — попытаться спасти узника. Но это означало бы ход против имана.

Регарди вздохнул и разулся. Если придется карабкаться по стене, то лучше это делать босиком. Как там говорил учитель? У человека есть три возможности, как поступить. Размышление, которое вряд ли к чему-нибудь приведет, подражание, которое было неуместным, потому что брать пример было не с кого, и опыт, который, на самом деле, оказывался единственным правильным вариантом. Поэтому Арлинг выбрал имана. Он всегда его выбирал.

Дорога до башни прошла в раздумьях. Сознание и тело раздвоились и действовали самостоятельно. Руки и ноги повторяли то, чем они занимались каждый день на тренировках, а разум завернулся в плотный кокон сомнений, не позволяя до себя добраться. Регарди уже был на середине башни, пытаясь преодолеть карниз второго яруса, а Магда все продолжала умолять его не делать ошибки, которую будет невозможно исправить. Арлинг ободряюще ей улыбался и продолжал ползти вверх. Точно так же он полз по Стене Гордости Огненного Круга вчера вечером. Только Стена Гордости была куда сложнее. В отличие от тюремной башни она состояла не из потрескавшихся кирпичей, за которые можно было легко уцепиться пальцами, а из гладко отесанных монолитов. До сих пор ни одному ученику еще не удалось преодолеть ее полностью. Личный рекорд Регарди составлял пять салей. Выше забирались только Сахар и Беркут.

Стена башни смертников была отлично приспособлена для лазания. Добравшись до первого карниза, он даже позволил себе отдохнуть. Полуденный зной служил хорошим помощником. Жара прогнала с улиц не только случайных прохожих и любопытных мальчишек-голодранцев, но и охрану, которая играла в карты в сторожке. Наверное, они надеялись на бдительность своего товарища, которому не повезло дежурить на крыше. Арлинг отчетливо слышал размеренный стук его сапог и вонь пота, которая перебивала даже запах нагретых солнцем камней — а в них он уткнулся почти носом.

Раскаленные кирпичи доставляли много неудобств. Солнце нагрело их до такой степени, что Регарди чувствовал себя червяком, ползущим по гончарной печи. В спину жарило пекло, а каменная стена обжигала живот и пальцы. Рассудив, что белая одежда ученика будет выделяться на башне из желтого кирпича, Арлинг бросил рубашку под миндальным деревом, оставив себе штаны, перчатки и пояс с джамбией и духовой трубкой. Еще недавно он соревновался с Беркутом в меткости стрельбы из нее, даже не подозревая, что ему придется использовать оружие по назначению так скоро. А если он промахнется, и лучник сверху его заметит? Что тогда? Иман ничего не сказал о том, можно ли убивать охрану.

Поздно заметив трещину в кирпиче, Регарди поспешил перенести руку на другое место, но все равно не успел. От камня откололся кусок и с грохотом полетел вниз, обещая не только привлечь внимание стражи, но и разбудить от полуденной спячки весь квартал. Арлинг вжался в стену, стараясь с ней слиться, но, к счастью, шума никто не заметил. Стражник на крыше так же медленно мерил крышу шагами, истекая потом от жары и палящего солнца.

На миг Регарди показалось, что башня издевалась над ним, вырастая ровно на такое же расстояние, какое он уже прополз, а час, отведенный иманом на задание, давно истек. Но вот пальцы снова потянулись вверх, чтобы ощупать кирпичи в поисках новых выступов, и… не нашли ничего. Все — стена кончилась. Далеко внизу остались тридцать салей нагретого камня, а вверху простиралось безграничное небо, которое для него не существовало. А впереди был стражник, и его шаги неумолимо приближались к краю башни. Сердце бешено застучало. Его заметили? Или судьба направила к нему ноги кучеяра из прихоти?

Грохот подъехавшей к тюрьме телеги отозвался в голове гулким эхом. Регарди поморщился, почувствовав себя отличной мишенью. Ветер услужливо донес запах сыра и хлеба, подтвердив догадку. В тюрьму привезли провиант, и сейчас охрана из сторожки выйдет его принимать. Мысли понеслись с бешеной скоростью, создавая картину провала первого в его жизни серьезного задания, которое казалось почти выполненным.

Стражник наверху тоже слышал телегу. Развлечений на раскаленной полуденным зноем крыше мало, и кучеяр наверняка полюбопытствует, что происходит внизу. А для этого он подойдет к краю и окликнет товарищей, которые, конечно, ему ответят, взглянув наверх. В ярких лучах солнца висящий на стене человек будет отлично заметен. Интересно, его подстрелят сразу или подождут, пока он свалится, чтобы схватить и подвергнуть пыткам? Только сейчас он осознал то, о чем предупреждал иман, — это был не Огненный Круг.

К его удивлению, все закончилось быстро. Стражнику оставалось пройти еще три шага, когда Регарди, сам того не ожидая, подтянулся на руках и перекатившись по крыше, оказался перед ним лицом к лицу. Его словно подтолкнула невидимая сила, дав хороший пинок. А может, то был голос имана, который он с необыкновенной четкостью услышал у себя в голове: «Олух! Тебе нужно было забраться на башню, а не висеть на ней, словно лепнина. Если ты хотел развлечь ремесленный квартал, достаточно было пройтись на руках по улице».

Времени, чтобы достать духовую трубку из-за пояса не было, поэтому Арлинг сделал первое, что пришло на ум — вырубил стражника ударом кулака в челюсть. Не самый изящный прием, но он сработал. Подхватив тело падающего кучеяра, Регарди оттащил его подальше от края и устроил у входа в башню, намотав ему на голову куртку от солнца. При такой жаре можно было испечься заживо, а смерть стражника в его задание не входила.

На мостовой послышались голоса охранников, и Арлинг понял, что удача все-таки была на его стороне. Пока тюремщики будут принимать провизию, он успеет добраться до восьмой камеры. Забрав у лежащего без сознания стража ключи, Регарди приоткрыл дверцу и скользнул в прохладное нутро башни. И хотя он изо всех сил старался не шуметь, закрываясь, крышка издала скрип, который в тишине башни показался оглушительным. Конечно, его услышали.

— Хамса, ты? — пробурчал недовольный голос, прокатившись эхом по винтовой лестнице и исчезнув где-то у основания башни.

Учитель говорил, что тюрьму для смертников охраняло не меньше десятка солдат. Если на улицу вышло шестеро, а одного он уложил на крыше, значит, внутри башни оставались трое, и голос принадлежал одному из них. В отличие от зрячих Арлингу не нужно было привыкать к тусклому освещению факелов, однако и ему они доставляли неудобства, заглушая звуки и запахи чадом и треском.

Впрочем, окликнув его, стражник, сам того не подозревая, помог ему определиться. Кучеяр стоял на уровне второго яруса и, перегнувшись через перила, пытался разглядеть вошедшего. Его дыхание отдавалось гулким эхом по всему колодцу. Регарди осторожно достал духовую трубку. На тренировках было сложнее. Иман устраивал в саду настоящую охоту, заставляя учеников целиться друг в друга. А так как никому не хотелось получить дозу снотворного, все вели себя очень тихо, и подстрелить кого-либо было трудно. В отличие от стражников, которые не подозревали, что уже были не одни.

— Странно, мне показалось, что дверь скрипела, — задумчиво протянул кучеяр, которого Арлинг заметил первым. — Может, Хамса?

— Да нет там никого, — раздался голос второго охранника. — Хамса только заступил, с чего бы ему возвращаться?

— Может, отлить захотел? — произнес третий стражник, и Регарди понял, что ему опять повезло. Кучеяры стояли рядом.

— Раньше ему ничто не мешало поливать всех струей прямо с крыши, — фыркнул первый кучеяр, и все трое захохотали.

Арлинг отправил их в царство сна одного за другим. В трубке как раз было три иглы, и ему даже не пришлось ее перезаряжать. Подстрелить их оказалось легче, чем оттащить с прохода. Регарди пришлось потратить время, чтобы спрятать тела в проемах ниш, на случай если остальные тюремщики вернуться раньше. Затолкав последнего кучеяра, он спохватился. Время летело незаметно, и час, отведенный ему иманом, неизбежно истекал.

Поняв, что сглупил, потратив драгоценные минуты на стражников, Регарди бросился к нижнему ярусу, стараясь не свернуть себе шею на крутых лестничных поворотах. Чудом перемахнув через недостающую ступень, вместо которой зияла дыра, Арлинг заставил себя успокоиться и пойти шагом. Если он грохнется в лестничный колодец, дальше можно будет не торопиться.

Восьмую камеру он нашел быстро. В первую очередь потому, что другие клетки пустовали. То ли правосудие Балидета было милосердным, и преступники отбывали наказание на каторгах, то ли в тот день была назначена только одна казнь, и остальные смертники дожидались своей очереди в камерах под землей.

Итак, оставалось самое сложное. А, может, наоборот, все пройдет легко и незаметно. Странно, но пока он подбирал ключ к замку, у него даже не тряслись руки. Страшно стало, когда дверь, наконец, открылось, и вместе с запахами гнилой соломы, клопов и немытого тела ему навстречу вырвался насмешливый голос узника.

— Почему так долго? — прохрипел он. — Я уж думал, иман про меня забыл. Вот дьявол, а юмор у него все тот же. И почему из всех учеников школы ко мне прислали именно тебя?

Голос показался знакомым, но Арлинг не мог вспомнить, где слышал его раньше. Впрочем, это было неважно. Убедившись, что смертник в камере один, Регарди осторожно приблизился. Несмотря на то что человек был прикован к стене, он казался опасным.

— Мы не знакомы, — ответил он, допустив ошибку, о которой иман его не предупредил. О том, что с жертвами, а тем более смертниками, лучше не разговаривать, Арлинг поймет гораздо позже.

— При всей своей широте, мир, увы, тесен, — усмехнулся узник. — Ты меня, конечно, не помнишь. Когда я покидал школу, ты был еще слепым щенком, и все удивлялись, зачем иману понадобился бродячий драган-калека. Но, как я вижу, учитель опять победил. Он всегда побеждает, даже когда нам кажется, что победили мы. Трусливый щенок превратился в верного пса, готового лизать хозяину пятки за корку хлеба. Я Ихсан, а ты — «белый верзила». Ну, вспомнил? Мы занимались на соседних площадках, и меня раздражало, что какого-то северянина, да еще и слепого, обучали тому, что было доступно не каждому кучеяру.

Теперь Арлинг вспомнил. Ихсан был его ровесником, но в отличие от него занимался в Школе Белого Петуха с детства. Он часто дразнил его, подкладывая камни на пути или пуская стрелы, которые пролетали в двух пальцах от головы Регарди. Прошло немало времени, прежде чем Арлинг научился не замечать их. Так продолжалось до тех пор, пока однажды за Регарди не вступился Фин. Финеас был непререкаемым авторитетом для всех. После того как он не вернулся из Муссавората, его место так и осталось незанятым.

Что касалось Ихсана, то он ушел из школы шесть лет назад после очередного летнего экзамена, который он сдал, как всегда, успешно. Редко какой ученик его возраста мог похвастаться таким количеством «испытательных» шрамов. У Ихсана их было десять, хотя руки его сверстников украшали не больше пяти зарубок. После вмешательства Финеаса, Ихсан стал игнорировать Арлинга, обратив на него внимание лишь тогда, когда иман впервые поставил их сражаться в паре. В тот раз кучеяр здорово намял ему бока, хотя потом Регарди все равно ему отомстил, обогнав на большом круге старой крепостной стены. В последующие годы их отношения не стали ровнее, но, по крайней мере, обходились без конфликтов. За пределами Огненного Круга, где им приходилось заниматься в паре, они друг друга просто не замечали.

Последние слова Ихсана запомнились Арлингу хорошо.

— Не хочу быть чьим-то рабом до конца жизни, — заявил кучеяр ученикам, собравшимся его провожать. Регарди в проводах не участвовал, занятый повторением урока по сикелийской географии, но временами прислушивался, так как ему было странно, что кто-то хотел уйти из школы добровольно.

— Мне нужна настоящая жизнь, а не обещания, — горячо шептал Ихсан. — Иман никогда никого не пустит в Пустошь Кербала. Зачем ему это? Он ведь сам оттуда ушел. Все знают, что учитель давно уже не верит в Нехебкая и его магию. Так почему мы должны верить в него? Все, что ему нужно от нас — это деньги. Испытание Смертью, Пустошь Кербала… Лишь красивые слова для глупцов, возомнивших себя избранными. Я не собираюсь всю жизнь носить воду и пропалывать грядки. Он многому меня научил, но я заплатил за каждый его урок — своим временем, трудом и деньгами. И ничего ему не должен. Я не призываю вас бросать школу, просто хочу, чтобы вы задумались. Самое страшное — это не рабство, которое он называет преданностью, самое страшное — это отсутствие выбора. Здесь, в школе, у вас нет жизни. Живет иман, а вы лишь декорации для его спектакля.

Так говорил тогда мальчишка, и его слова ужасно рассердили Арлинга. Но сейчас, когда он стоял рядом с повзрослевшим и изменившимся Ихсаном, который был прикован к стене тяжелыми кандалами, его одолевали иные мысли.

Отсутствие выбора… Не с ним ли он столкнулся сегодня утром? Учитель отправил его в тюрьму в то время, когда Регарди чувствовал, что должен был быть совсем в другом месте. Возможно, шесть лет назад Ихсан не так уж и сильно ошибался. Но это были плохие мысли. Арлинг поспешил стряхнуть их с себя, словно они были навозными мухами, только что прилетевшими с мусорной кучи. Зараза в Балидете распространялась быстрее пыли, гонимой ветром. За все эти годы он ни разу не усомнился в имане, так отчего же сейчас ему было тревожно?

— Чего ты медлишь? — спросил Ихсан, вернув его в тюремную камеру. — Не знаешь, какую смерть выбрать? Поверь, любая сейчас будет лучше той, что ждет меня завтра. Тебе со мной еще повезло. Когда много лет назад иман точно так же привел меня сюда, то приказал убить старика. Палач хорошо над ним поработал. Тюремный врач вправил ему руки и ноги после дыбы, но отрезанные уши вернуть, конечно, не мог. Старик выглядел отвратительно. Все его тело покрывала короста грязи, пота и крови, в глазах копошились черви, а клопы устроили на его голове гнездо. И, тем, не менее, он хотел жить. Этот жалкий комок умирающей плоти рыдал и валялся у меня в ногах, умоляя не убивать его. Но я все равно это сделал. Не потому что так сказал иман. А потому что старик вызвал во мне такое отвращение, что я без труда перерезал ему глотку. Лишь позже я узнал, что стал тогда рукой помощи имана, которую он протягивал бывшим друзьям. Помощь, конечно, своеобразная, но в каком-то смысле бесценная. Старик был известным отравителем, убившим не одного человека. Он должен был покинуть этот мир в жутких мучениях на главной площади, но я даровал ему быструю смерть. Теперь такой рукой помощи стал ты. Со мной все будет легче. Я сам прошу тебя убить меня, потому что завтра мне уготована незавидная участь.

— Ты преступник, ты заслуживаешь смерти… — наверное, Регарди пытался убедить самого себя.

— О да! — насмешливо протянул Ихсан. — Еще как заслуживаю. Как ты думаешь, кем становятся выпускники нашей бравой школы? Ответ прост. Мы все убийцы, причем, лучшие в своем деле. Уйдя из школы, я очень скоро стал знаменит и богат, и уже не клиенты выбирали меня, а я их. Так бы продолжалось и дальше, но однажды я перешел дорогу иману. Не могу сказать, что сделал это случайно. Я понимал, чем все может кончиться, но решил рискнуть. Игра была честной, потому что я знал правила. Поэтому, когда я их нарушил и проиграл, то сразу стал ждать кого-нибудь из своих товарищей по учебе. Честно говоря, надеялся, что придет Беркут. Он всегда мне нравился. Но и от твоей помощи я не откажусь.

«А ты еще думал, что самое трудное позади», — усмехнулся про себя Регарди. Задание имана вдруг стало казаться невыполнимым. Что-то в словах Ихсана мешало сделать с узником то, что он, не задумываясь, выполнял на Огненном Круге последние десять лет

— Почему ты не просишь, чтобы я помог тебе? Ведь мы из одной школы.

— Так я у тебя первый? — Ихсан хрипло рассмеялся. — Тогда понятно, почему ты медлишь. Наш учитель всегда любил повеселиться за чужой счет. Тебя, во всяком случае, он не пощадил. Если бы тогда я встретил в тюрьме не старика, а человека, с которым делил дом много лет, то, возможно, первое убийство не далось бы мне так легко. Но я тебе помогу. Дело в том, что я заслуживаю смерть. Все те годы, что ты тренировался на Огненном Круге, сражаясь с деревянной куклой и напарниками, я убивал по-настоящему. Мне сейчас даже трудно посчитать, скольких я отправил на тот свет. Там много кого было, женщин и детей тоже. Поэтому не сомневайся. Старики говорят: кровь оскверняет землю, но земля очищается кровью пролившего ее.

«Заканчивай с ним», — приказал себе Арлинг, однако новый вопрос уже слетел с губ. Почему-то ему показалось очень важно задать его.

— Тебе страшно?

— Люди боятся смерти по той же причине, по которой дети боятся темноты, — усмехнулся кучеяр. — Потому что они не знают, в чем тут дело. Бояться надо не смерти, а пустой жизни. В смерти же много преимуществ. Например, оставшиеся в живых начинают нас хвалить, хотя бы потому, что мы уже мертвы. Убить человека не так уж трудно. Разве иман не говорил тебе, что для того чтобы преуспеть, надо догонять тех, кто впереди? Мы все начинали с Огненного Круга, но ты, друг мой, задержался там слишком долго.

Арлинг молчал, и Ихсан продолжил.

— Подари мне смерть, северянин, — горячо прошептал он. — Знаешь, что ждет меня завтра? Дикая, жаждущая крови толпа. Горожане — милейшие люди, до тех пор пока не оказываются на пыточной площади. Там они превращаются в пайриков, которым будет мало просто вздернуть меня на виселице. Им нужны сотни, тысячи моих смертей. Можешь меня потрогать, палач еще не прикасался к моему телу. Сказал, что прибережет до завтра. Чем дольше живет жертва, тем искуснее считается палач, и тем охотнее горожане бросают ему монеты. Впрочем, он любезно рассказал мне, чем собирается развлекать толпу. Сначала меня усадят на стул в телегу, прибив к днищу ступни. Так провезут по Балидету. Потом переломают кости, а затем привяжут к огромному вертелу и станут медленно поджаривать над костром. Затем… впрочем, надеюсь, что к тому времени я умру. Однако этого не случится, если ты все закончишь здесь, в этой камере. Ты ведь всегда был хорошим учеником, северянин. Иначе иман бы тебя не выбрал. Возможно, ты даже сможешь когда-нибудь пройти Испытание Смертью. Если, конечно, однажды ты не проснешься и не поймешь, что твоя жизнь слишком коротка, чтобы дарить ее кому-то еще.

— Ладно, — сказал Арлинг, чувствуя, как у него вспотели ладони. Только сейчас он понял, что ошибался, когда думал, что иман не оставил ему выбора. Как раз выбор-то у него был. Больше ничего.

— Молодец, — подбодрил его Ихсан. — Хоть ты и не кучеяр, я рад, что приму смерть от твоих рук. Давай заканчивать с этим дерьмом. И не думай о том, что мог бы меня отпустить. От этого мы все только проиграем. Ты провалишь задание, а иман все равно найдет меня и уж тогда точно отдаст палачу. Рука помощи предлагается только один раз. И еще. Позволь последнюю просьбу. Мне всегда по душе была холодная сталь. Поэтому я предпочел бы нож. Перережь мне горло. Чем скорее, тем лучше.

И хотя стены тюрьмы хорошо заглушали звуки улицы, Регарди не подвел его слух. Стражники разгрузили телегу и собирались возвращаться. Плавная, текучая речь кучеяров слышалась уже близко. Еще минута, может две, и тюремщики вернутся в башню. А он все еще не сделал выбор, несмотря на то, что собирался выполнить просьбу Ихсана. Или задание имана. Как бы там ни было, ясно пока стало только одно. Он делал это против своей воли.

— Постой, — прошептал вдруг Ихсан, когда Арлинг сделал к нему шаг, достав джамбию. — Понимаю, что последняя просьба уже была, но… не откажи мне в еще одной. Самой последней. Сними с меня кандалы. Хочу умереть свободным. Я вижу ключи у тебя на поясе. Значит, тебе даже не придется искать стражника. Для тебя это малость, для меня — щедрый дар от человека, который мог бы меня даже не слушать.

Арлинг колебался ровно секунду. Замки щелкнули, и Ихсан без сил рухнул на пол камеры. Наверное, он висел в кандалах не один час, и его не держали ноги.

Плотно сжав рукоять джамбии, Регарди решительно наклонился к узнику, но вдруг сам оказался на полу, едва успев уклониться от удара ногой по виску. В следующий миг рука Ихсана с молниеносной скоростью метнулись к его горлу, тогда как другая умелым попаданием по запястью выбила джамбию из пальцев. За промелькнувшую секунду Арлинг получил ответы на многие вопросы, которые терзали его с того момента, как Атрея объявила о своем уходе.

«Человек, охотящийся на оленя, не должен глазеть на горы», — сказал как-то иман, и сейчас Арлинг уяснил его урок до конца. Ихсан был прав во многом, но он не знал одного. Регарди давно вышел за границы Огненного Круга. Сомнения исчезли, уступив место привычке. Тело поступило так, словно он снова очутился на тренировках. Но не на тех, что тысячи раз отрабатывались на Огненном Круге, а тех, которые устраивал ему иман в подземелье Дома Солнца, обучая своему, тайному искусству боя. Поймав атакующую руку, Регарди подался назад и мгновенно перевел защиту в ответное нападение. Шея хрустнула, и тело Ихсана обмякло. Уже навсегда.

Все еще запрещая себе о чем-либо думать, Арлинг быстро нашел джамбию и бережно вернул в ножны. Ничего, она напьется крови в следующий раз. Интуиция подсказывала, что это может случиться очень скоро. И хотя каждую секунду Регарди ждал бури эмоций — страха, отвращения или восторга, — он не почувствовал ничего. Ни равнодушия, ни пустоты в душе, ни горячего биения сердца. Словно минуту назад он свернул шею петуху, чтобы сварить из него суп, а вовсе не убил человека, который лично ему не сделал ничего плохого. Школьные обиды были не в счет.

Арлинг успел покинуть башню за секунду до того, как в нее вошли тюремщики. Он не знал, сколько времени прошло, но испытал огромное облегчение, когда понял, что иман все еще ждал его. Значит, час не истек. Не найдя, что сказать, Регарди молча поклонился, выражая покорность воле учителя. К счастью, мистик не стал задавать вопросов.

— Пошли, — просто сказал он, забираясь в носилки. — День был тяжелым, но вечер будет еще хуже.

С этими словами было трудно не согласиться. Меньше всего на свете Регарди сейчас хотелось следовать за иманом. Он чувствовал, что ему нужно было побыть одному, но в последнее время одиночество было роскошью, для него недоступной.

День и вправду выдался тяжелым, потому что проигрывать Арлинг так и не научился. А, между тем, он проиграл учителю во всем — не найдя Атрею, убив Ихсана, отказавшись от выбора. И, тем не менее, он все равно последовал за ним, так же как и в последние десять лет своей жизни. И хотя сегодня он получил много ответов, новый вопрос был куда важнее всех предыдущих. Кем же он стал за это время? Рабом имана или его Индиговым Учеником, тем, в чьем сердце не бывает сомнений?

* * *

День тянулся бесконечно долго. Как и дорога до Ущелья, где должно было пройти прощание с Атреей. Иман оставил слуг в городе, и до дома Зерге они шли пешком — молча и медленно. Арлинг плелся за учителем на почтительном расстоянии. Несмотря на то что мистик казался спокойным, Регарди ощущал его волнение так же хорошо, как и собственную тревогу. Редко бывало, когда их чувства совпадали.

Когда они, наконец, добрались до дома прорицательницы, по долине Мианэ уже разлилась ночь. Она была похожа на прохладный кусок бархата, накрывший пески, город и людей непроницаемым покровом. Несмотря на тишину ночи, Арлингу было легче улавливать звуки в лучах солнца, чем при тоскливом свете звезд, который он порой ощущал на коже. Хотя, возможно, они ему лишь казались. Сейчас он ни в чем не был уверен. Темнота приглушала шаги имана, размывала в нечеткие полутона отголоски Балидета, превращала свист ветра, бродящего в пустыне, в далекий шелест.

Впрочем, гулкий рокот барабанов, доносящийся из Ущелья, был слышен хорошо. Он уловил его сразу, едва они вышли за ворота города. Сейчас же, когда им оставалось лишь спуститься по каменной лестнице, нечеткие ритмы раздавались прямо у него в голове. Наверное, он услышал бы их, даже если оглох. Казалось, что барабанный бой врезался в скалу, сотрясая гигантские камни. Может, так оно и было на самом деле.

Но не только барабаны говорили о том, что в доме Зерге происходило что-то необычное. Сладковато-тревожные запахи тонкими струйками выползали из Ущелья, окутывая долину Мианэ ароматным шлейфом.

Сколько курильниц нужно было зажечь, чтобы заполнить благовониями все окрестности Балидета, Арлинг не знал, но был уверен в одном. Ароматы не просто отпугивали ночную мошкару и услаждали обоняние собравшихся. Каждый их компонент был тщательно продуман и нес послание тем, кто пришел попрощаться со жрицей Нехебкая. Однако его истинный смысл открывался не всем. Как Регарди ни старался, но разгадать что-либо в хаотичной смеси благовоний так и не смог.

Любимые кучеярами ароматы муската, гвоздики и шафрана всегда вызывали у него тревогу, мешая сосредоточиться. Традиционно густо витал в воздухе перец, от которого горело в носу, но прояснялось сознание. Удушливо пахло дымом и пеплом. В Ущелье жгли костры, и Арлинг узнал запах горящих веток оливы. Именно их чаще всего жег иман, когда они приступали к ночным занятиям в подвале Дома Солнца. Журавис тоже чувствовался, но пока его нотки были едва различимы. Зная кучеяров, Регарди мог предположить, что через час журавис вытеснит все другие запахи. Жители Сикелии добавляли наркотик в курильницы на любых церемониях, вне зависимости от того, чему они были посвящены — рождению ребенка или похоронам главы семейства.

Но среди привычных запахов выделялись и зловещие нотки — белены, серы и крови. Последняя настораживала сильнее, чем человеческие голоса, внезапно затянувшие тоскливую песню без слов. Вспомнив, что кучеярские боги любили жертвенных животных, Арлинг предположил, что закололи петуха или барана. Несмотря на то что ему хотелось последний раз встретится с Атреей, он предпочел бы волшебным образом очутиться сразу в завтрашнем дне. Низкие горловые звуки поющих раздражали, запахи благовоний сбивали с толку, а разговор с Ихсаном еще мелькал в памяти. Сегодняшний вечер обещал быть трудным.

И хотя иман говорил, что на церемонию прощания приглашались только близкие, желающих увидеть последний танец Атреи оказалось на удивление много. Спускаясь по каменной лестнице, Регарди внимательно вслушивался в голоса, стараясь определить точное число собравшихся. Но то, что легко давалось на тренировках, сейчас получалось с трудом. Досчитав до сорока, он сбился и попытался начать заново, но тут ступени кончились, и его внимание привлекло другое.

На площадке перед домом возвышалась сколоченная из досок сцена. Древесина еще источала свежий аромат жизни, плохо сочетавшийся с запахами затхлости и старости, которые исходили от лежащего на сцене ковра.

Проходя мимо, Регарди не удержался и провел пальцами по шелковому ворсу. Несмотря на ветхость, которая ощущалась в воздухе, ковер должен был быть красив и, наверное, стоил немало султанов. Беркут как-то рассказывал, что некоторые мастерицы всю жизнь ткали только один ковер, вкладывая в него душу, а порой и убивая себя на готовом шедевре. Такие вещи считались бесценными. Они украшали дворцы наместников, посылались в дар правителям других стран, либо отдавались в храмы особо почитаемых божеств. Возможно, перед ним был как раз такой ковер — уже унесший жизнь одного человека и готовый принять жертву другого.

Почувствовав неожиданную ненависть к шелковому покрову, Арлинг не стал ее прогонять. Пусть лучше его голова будет наполнена злостью на бездушную тряпку, чем хаотичными мыслями, ни одна из которых не имела смысла. Он по-прежнему нигде не чувствовал Атрею.

Когда иман подвел его к скале, которая плотным кольцом окружала площадку со сценой, Арлинг обнаружил, что в твердом граните были вырублены длинные широкие ступени, уходившие рядами к самой вершине. Оказалось, что человеческие голоса, раздававшиеся сверху, не были отголосками эха, порожденного Ущельем. Люди рассредоточились по всей скале, устроившись на ступенях-сиденьях, словно гигантские птицы. Коснувшись гладкого камня, Регарди не сдержал удивления. Его поверхность была так отполирована временем, что, наверное, блестела, как зеркало. Сколько же лет кучеяры проводили в этом месте свои обряды? Разгадка скрывалась в глубоких трещинах, которые мелкой паутиной покрывали камень. Хотя, возможно, площадка в Ущелье была сооружена вовсе не кучеярами, а древними строителями, которые когда-то возвели город.

Им достались места в первом ряду. С такого расстояния Регарди различал не только шаги людей, которые заканчивали готовить сцену, но и биение их сердец. Учащенное и тревожное — у жрецов Нехебкая, беспорядочно толпившихся у площадки; спокойное и равнодушное — у слуг-нарзидов, которым было все равно, чем заниматься: расстилать ковры для жертвенного танца или перебирать крупу перед обедом.

Большая часть скамьи уже была занята, но Арлинг никого из гостей не знал. Присутствие повара Джайпа удивило. Раньше он не замечал, чтобы их с Атреей связывали теплые отношения. Однако Регарди молча сел рядом, решив, что не задаст больше ни одного вопроса. Ответы уже давно не спасали.

Что касалось имана, то едва заняв свое место, он сразу ушел в себя, ни на кого не обращая внимания. Арлинг даже обрадовался, когда двое нарзидов привели Зерге, усадив ее между ними. Ему и так было не по себе от этого места, а напряженное молчание учителя лишь усиливало тревогу. Соседство со старухой вряд ли можно было назвать приятным, но сейчас Зерге мало отличалась от куклы. Она так обкурилась журависом, что не могла сидеть, тяжело привалившись к скале и периодически сползая к их ногам. Иман не спешил ей помогать, поэтому Регарди тоже решил ее не трогать.

Смеркалось. Вокруг сцены зажгли факелы, однако их свет не мог разогнать наступающий ночной холод. Каменная скамья быстро остывала, и Регарди пожалел, что не захватил с собой плащ. Залетавший в Ущелье ветер заставлял собравшихся кутаться и заново набивать трубки. Клубы табачного дыма висели над сценой густым облаком, соперничая с чадящими факелами и благовонными ароматами курильниц. У сидящего рядом Джайпа иногда начинали стучать зубы, и Арлинг порадовался, что дрожь пробирала не только его.

Гул толпы постепенно стихал. Прислушавшись, Регарди понял, что много слов было ему незнакомо, а его познания в керхар-нараге, на котором говорило большинство присутствующих, оставляли желать лучшего. Он собирался послушать кучеяров в соседнем ряду, но тут его внимание привлекла группа людей, которая направлялась к пустующим местам на лавке. Проход между первым рядом и сценой был узким, и для того чтобы пропустить опаздывающих, людям приходилось вставать. Впрочем, никто не возражал. Наоборот, все поспешно подскакивали, а иногда даже кланялись.

Арлинг давно испытывал неприязнь к кучеярской знати, поэтому решил, что пропускать никого не станет. «Если им нужно пройти, пусть перешагивают через мои вытянутые ноги», — сердито подумал он, однако протест не удался. Когда группа приблизилась, Джайп ловко подцепил его под локоть, потянув вверх, а иман проделал то же самое с Зерге. Учитель не только почтительно прижался к стене, пропуская новых гостей, но и вежливо поклонился, хотя они проигнорировали его так же, как и остальных. Настроение было окончательно испорчено, когда трое незнакомцев устроились рядом с Джайпом — они оказались соседями.

Быстро окинув их «взглядом», Регарди не нашел ничего примечательного. От них совсем не исходило запахов, а он не любил людей, которые ничем не пахли. Больше других привлекала внимание девочка, которая, наверное, странно смотрелась в таком месте. Впрочем, ее поведение больше подходило для взрослой женщины, чем для подростка. Уверенная, спокойная и осторожная. Словно она знала мир настолько хорошо, что успела в нем разочароваться и принять заново — с его достоинствами и недостатками. Учитывая, что других детей на церемонии не было, ее появление стало еще большей загадкой, чем присутствие Джайпа, который вдруг тронул его за локоть.

— Расслабься, Лин, — тихо прошептал он. — У тебя такое лицо, словно ты на змею сел.

— Кто они? — не удержался от вопроса Регарди.

— Тише, — шикнул кучеяр, придвигаясь ближе. — Это етобары. Ну, те самые… Будет лучше, если ты не станешь думать о том, что они сидят рядом, а когда все закончится, обо всем забудешь.

«Те самые…», — Арлинг мысленно передразнил повара. Легендарная секта убийц сейчас интересовала его меньше всего, хотя в свете недавних событий их появление было знаменательным. Особенно девчонки. Почему-то он не сомневался в том, что в отличие от него ее знакомство со смертью состоялось гораздо раньше. Хотелось бы ему знать, что она чувствовала, когда убила свою первую жертву? Терзалась сомнениями или перерезала ей горло с таким же презрением и равнодушием, с какими сейчас глядела на сцену?

Почувствовав, что девчонка-етобар пристально смотрит на него, Регарди пожалел, что не мог ответить ей тем же. Зря Атрея пригласила сюда сектантов. Они напоминали ему о смерти, а в последнее время он не мог определить, какие чувства она у него вызывала. Любопытство, страх, ненависть?

— Я на таких сборищах впервые, — прошептал Джайп, и Арлинг понял, что повар нервничал сильнее его. — Скорей бы уже все кончилось. Не знаю, зачем она тебя сюда позвала, но такие воспоминания жизнь не украшают.

«Хотел бы я сказать то же самое о тебе, Джайп», — подумал Регарди, но благоразумно промолчал.

А в следующую секунду грянул гонг, после которого воцарилась почти мертвая тишина. Стук сердец и дыхание людей стали единственными звуками, раздающимся в Ущелье. Впервые Арлингу захотелось еще и оглохнуть. Когда иман тронул его за плечо, он вздрогнул от неожиданности, так как был поглощен поисками Атреи. Регарди уже чувствовал ее, но не мог понять, где она находилась.

— Началось, — хрипло прошептал Тигр. — Будь внимателен. Запоминай все, что только можно запомнить. О таких танцах слагают легенды.

Арлинг слабо кивнул, и то — больше по привычке. Учитель удивится, когда узнает, что он решил его ослушаться. Никаких танцев в жизни Регарди больше не будет. Если он не в силах спасти Атрею, ее последний танец уйдет вместе с ней.

Спасти Атрею. Он уцепился за эту мысль, как за последнюю нить, связывающую его с ускользающим сном, но тут появилась она. Атрея.

Сестра имана медленно направлялась к сцене, и каждый ее шаг отдавался эхом в его голове. Жрецы и слуги поспешно расступались, уступая ей дорогу, и были похожи на невзрачных мотыльков, порхающих вокруг яркого пламени. Атрея всегда была огнем, но сейчас она собиралась погаснуть.

Кучеярка поднялась на площадку и остановилась, слегка покачиваясь. Она была похожа на человека, который хотел, но не мог решиться прыгнуть в бездонную пропасть. Арлинг слышал, как под ее пятками поскрипывали доски сцены, а ветер играл шелковой юбкой и звенел украшениями, которые покрывали ее с головы до ног.

К своему последнему танцу Атрея подготовилась тщательно. Когда она взмахнула рукой, Регарди едва не сошел с ума от бури ароматов, ворвавшихся в Ущелье. Даже Джайп вдруг заволновался, хотя Арлинг был уверен, что кучеяр не чувствовал и половины того, что ощущал он.

Пышные волосы кучеярки были умащены благоухающим маслом жасмина, коралловой благовонной водой и смесью других ароматических веществ, которых Регарди насчитал больше десятка. Душистый цветок, смоченный в мускусном растворе, украшал ее прическу, словно корона, на тонких лодыжках звенели браслеты и цепочка из золотых колокольчиков, а руки покрывали изящные кольца, которые нежно звенели при каждом движении. Кроме шелковой юбки на ней ничего не было. Сначала Арлинг решил, что ошибся, но услышав, как Джайп прошептал что-то о «Наряде Ночной Звезды» понял, что истолковал все верно. «Наряд Звезд» в Сикелии одевали жрицы и невесты. Первые — на церемониях в храмах, вторые — для исполнения ритуального танца перед свадьбой. В обоих случаях он состоял только из юбки и многочисленных ниток бус, закрывающих грудь. Арлинг не слышал, чтобы на шее Атреи звенели украшения, поэтому предположил, что она обошлась без них, прикрывшись волосами. Второй раз за вечер он пожалел, что был слепым. Ему вдруг показалось, что слух и обоняние обманули его, скрыв что-то исключительно важное в облике кучеярки.

Пока он ее «разглядывал», ритуал начался. Двое жрецов подняли на сцену чан с горящими угольями, жар которых хорошо чувствовался в первом ряду. Тем не менее, Арлинга все равно пробирала дрожь. И не ночной холод был ее причиной.

Неприязнь к церемониям появилась у него еще в детстве, когда отец водил его на ритуальные праздники в столичные храмы Амирона. Такие посещения были обязательны для всей согдианской знати, превращаясь в многочасовые пытки для их детей, которых полагалось брать с собой.

В Сикелии все было иначе. Ритуалы кучеяров настолько плотно вошли в повседневный быт, что Арлинг почти перестал их замечать. Впрочем, сегодняшняя церемония обещала быть особенной.

Пары журависа, тлеющего в курильницах, чад факелов, приглушенный рокот собравшихся и монотонное пение в глубине дома сбивали, мешая понять, что происходило на сцене на самом деле. Но вот раздался звук легкого прыжка, и он догадался, что кучеярка прыгнула через чан с горящими угольями, в который к тому времени подбросили охапку оливковых веток. Этот обычай он знал. Перед любым важным событием в своей жизни кучеяры проходили через огонь, веря, что он очищает.

Дальше было сложнее. Регарди почувствовал новый запах, но не сразу понял, что он исходил от жидкости. Пришлось податься вперед, сосредоточившись на звуках, раздававшихся оттуда, где стояла Атрея. Один из жрецов подал ей сосуд, который и источал новые ароматы. «Сколько же нужно дурмана, чтобы расстаться с жизнью», — подумал он, угадывая запахи лавровых листьев и камфары. Представив, что она будет это пить, Арлинг поморщился, но Атрея лишь обмакнула в содержимое пальцы, коснувшись ими лба.

Наконец, раздался ее голос. Он звучал низко и волнующе. Регарди почувствовал, как вздрогнул иман, больше походящий на камень, чем на живого человека.

— Заклинаю тебя благами неба и всех его звезд, силою камней, растений и животных, силою ветров и штормов, которые ты в себя впитал. Дай мне власть одолеть твоих врагов и снести твою печаль. Прими меня. Заклинаю ярким солнцем и жгучим песком, всесильным огнем и могучей водой. Прими меня. Заклинаю…

Нетрудно было догадаться, к кому обращалась Атрея. Боги… Время шло, а его ненависть к тем, которых так чтили близкие ему люди, крепчала. Амирон, Нехебкай, Семерица, Омар — он ненавидел их всех, и не питал иллюзий, что они относились к нему иначе.

Между тем, запахов стало больше. Пока Атрея играла на сцене свою последнюю роль, жрецы обошли курильницы, добавив в них новые примеси. Ароматы шалфея, муската, базилика перемежались с неприятными запахами — болиголова, серы и полыни. Регарди и без них чувствовал, что его способность правильно воспринимать мир слабела с каждой секундой. Некоторые запахи были столь необычны, что заставляли его сомневаться в трезвости своего рассудка. Порыв ветра мог принести аромат измельченного лазурита, который сменялся горклым запахом жженых перьев и волнующим — крови. Гвоздика, сандал, фенхель, алоэ, мак — круговорот ароматных смесей грозил унести с собой и навеки закружить в вихре чувств и эмоций.

Наконец, Атрея договорила и приняла что-то из рук жреца, стоящего рядом. Еще один наркотик? Сосредоточившись, Арлинг различил звук стягиваемых узлов и скольжение гладкой ткани по коже. Догадка пришла не сразу, заставив его задуматься. Кучеярка собиралась танцевать вслепую, завязав себе глаза шелковым платком. Что это — часть прощального танца или тайное послание слепому ученику — он не знал, но его все равно бросило в жар, несмотря на снующий повсюду прохладный ветер.

Первые шаги танца Регарди пропустил, погрузившись в борьбу с самим собой.

Как все было глупо… Журавис заставлял людей чувствовать себя ближе к богам, а мохана и табак успешно помогали им в этом. Атрея помутилась рассудком, и он вместе с ней. Может, схватить ее, когда она закончит танцевать? Задержать, привести в себя, не дать погибнуть в Карах-Антаре. А что дальше? Он против разгневанной и обкуренной толпы, которой испортили зрелище? Он против имана? Успокоиться удалось с трудом. А вместе со спокойствием неожиданно пришло решение. Нужно подождать, когда Атрея закончит танец, проследить, куда ее отнесут, а после выкрасть, пока она не пришла в себя. Например, он мог спрятать ее у знакомого булочника. Джафар был хорошим человеком и вряд ли отказал бы в помощи. А когда сестра имана очнется, он найдет слова, чтобы убедить ее остаться.

План был хорош, но рассыпался в прах, едва Арлинг перевел внимание на покрытую коврами площадку. И уже не смог оторваться от того, что происходило на ней, до самого конца.

«Хорошая танцовщица может заполнить собой весь зал», — сказал как-то Беркут, слывший большим любителем танцев. Сейчас Регарди понял, что он имел в виду. Атрея вытеснила собой весь мир. Извивы талии, плавные повороты рук, покачивания бедер походили на многие кучеярские танцы, в то же время не являясь ни одним из них. Техника, выражение лица, жесты — все было совершенно.

И хотя он не собирался запоминать ее танец, каждая его деталь — шелест одежды, запах волос, свобода и гармония движений — впечатывалась в памяти, словно узор, наносимый мастером на поверхность камня. Атрея танцевала легко, живо, властно, с чувством скорости, чередуя мелкие шажки и изысканные повороты со сложными прыжками и женственными изгибами. В ее движениях угадывалась великая расслабленность, чередующаяся с чрезвычайным напряжением. Ее танец был загадкой — загадкой тела, музыки, желания… У него был свой вкус, цвет и запах. Он пах сандалом, шибанской розой, миррой, шоколадом и ладаном. И еще немного журависом, потому что этой травой пахло все вокруг, даже он сам.

Когда барабаны и голоса поющих замолкали, шаги кучеярки не отличались от шороха ветра. Так неслышно она ступала. Но он все равно ее слышал. А то, что не мог различить с помощью слуха и обоняния, дополнял воображением, черпая его в памяти об уроках, которые когда-то казались ему в тягость. В Сикелии он ошибался еще чаще, чем в Согдарии.

Регарди нервно поерзал на каменной скамье. Несмотря на то что он чувствовал только ее дыхание и только ее шаги, ему стало казаться, что на сцене с Атреей танцевал кто-то еще. Арлинг даже хотел спросить об этой странности у Джайпа, но так и не посмел его потревожить. Танец был личным прощанием каждого.

Во всем виноват журавис, успокоил он себя. Или голоса. Старухи у дома Зерге давно перестали слаженно петь и лишь изредка выкрикивали имя Нехебкая, благодаря его за то, что он присоединился к Атрее. «Наверное, если выкурить столько этой травы, да еще запить отваром из нее же, тогда можно увидеть не только бога, танцующего с человеком», — раздраженно подумал Арлинг. Атрея была на сцене одна, иначе он непременно услышал бы стук сердца другого человека. Или не-человека.

«Глупо быть сбитым с ног дьяволом, в существовании которого ты не веришь», — вспомнились ему слова Канцлера. Не было никакого Нехебкая. Была лишь бессмысленная жертва во имя веры.

Тем временем, его воображения уже не хватало. Ясно было одно: никому и никогда не повторить то, что происходило на сцене. Атрея была львом, охотящимся на лань. Убийцей, поджидающей жертву. Ангелом, спустившимся с неба. Дождем, пролившимся в безводные земли.

Он заподозрил неладное, когда почувствовал кровь. Регарди и раньше ощущал ее запах от жертвенных животных, но на этот раз кровь была человеческой. Пахло со сцены. Прижав руки к вискам и стараясь отогнать пары журависа, проникающие в горло, Арлинг попытался определить, что происходило на площадке на самом деле. Только сейчас он заметил, что дыхание кучеярки сбилось, а движения стали резкими и отрывистыми. Они скорее напоминали тщетные попытки раненной птицы взлететь в небо, чем бег грациозной косули по барханам. Это сравнение любила сама Атрея, когда ругала его за плохую пластику. Регарди не сразу догадался, что волнующий аромат крови исходил от ковров, на которых танцевала женщина. И не сразу поверил в то, что, танцуя босиком на шелке, можно стоптать ноги в кровь.

Но когда вдруг со своего места поднялась Зерге и, шатаясь, направилась к сцене, реальность происходящего стала пугающей. Время — вот, что они упустили. Атрея сыграла свою последнюю роль, заворожив всех, и слепых, и видящих. Звуки, которые Арлинг принял за шум ветра, на самом деле, были отголосками пробуждающегося города. А воздух потеплел не потому, что нагрелся от чадящих факелов и курильниц, а потому что из-за горизонта готовился восстать самый могущественный и самый настоящий бог Сикелии — Солнце. Ночь пролетела быстрее, чем падающая звезда. И все это время Атрея танцевала.

Между тем, Зерге поднялась на площадку и, опустившись на испачканный кровью ковер, стала собирать ее тряпкой в сосуд, который держал поднявшийся за ней жрец. Из кубка странно пахло, но обоняние Регарди уже не было таким острым, и содержимое сосуда осталось тайной. Его худшие опасения сбылись, когда наполненный кубок пустили по рядам зрителей. Ему никогда не понять народа, который убивал своих детей, заставляя их танцевать до исступления, а потом собирал их кровь для бессмысленных ритуалов.

— Я не буду пить, — прошептал он, когда иман поднес к его губам пахнущий кровью сосуд.

— Будешь, — твердо произнес учитель, и Регарди понял, что не сможет ему перечить. «Во всем виноват журавис», — твердил он себе, глотая вязкую жидкость. Странно, но вкуса крови в напитке не чувствовалось. Он был больше похож на разведенную в молоке цветочную пыльцу. В то же время вода по-прежнему пахла кровью, которая теперь ощущалась и на его губах.

Задумавшись над тем, какой наркотик могли подмешать в сосуд, Арлинг не сразу обратил внимание на то, что происходило перед домом Зерге.

Между тем, Атрея вдруг резко увеличилась в размерах, достав макушкой верхних камней Ущелья. Сцена с треском обрушилась, а руки великанши угрожающе замелькали над рядами зрителей. Но через секунду все изменилось, и Регарди пришлось приложить усилия, чтобы найти сестру имана среди обломков площадки. Крошечная кучеярка грациозно кружилась на краю сломанной доски, не боясь рухнуть в руины сцены.

А потом наступил хаос. Атрея то вырастала, грозя растоптать зрителей вместе со жрецами, то уменьшалась, теряясь в складках ковра и облачках пыли.

Уклоняясь от летящего на него обломка доски, который случайно задела нога Атреи-великанши, Регарди поймал себя на мысли, что его больше тревожили не ее странные изменения в росте, а то, как пожилой женщине, которой, несомненно, была сестра имана, удалось продержаться так долго?

Впрочем, ответа он так и не получил, потому что на сцене танцевал уже совсем другой человек. Там была Магда. Смеющаяся, легкая, божественно красивая. Фадуна всегда хорошо танцевала, двигаясь изящно и завораживающе. Он жадно ловил каждое ее движение, наслаждаясь неожиданным подарком судьбы. Танец Магды унес его к горизонту, покружив вокруг встающего солнца и подбросив к угасающим звездам. Чтобы поспеть за любимой, ему пришлось отрастить крылья, но восторг полета длился недолго.

Когда его накрыла вонь горелой плоти, крылья сломались, и Регарди кувырком полетел на землю, снова очутившись на каменной скамье в Ущелье. Магда продолжала танцевать, не замечая того, что ее ступни начали гореть. Он же не мог что-либо изменить. Скала забрала его волю и силы, превратив в куклу, лишившуюся кукловода. Наверное, он был чем-то похож на Ихсана, после того как жизнь покинула его тело.

Арлинг не сумел подняться даже тогда, когда яркое пламя перекинулось на платье танцующей Фадуны, и, взобравшись по рукам, спрятало ее улыбающееся лицо за огненными языками. Вскоре на сцене остался лишь пепел. Увы, Магда не была волшебной птицей, умеющей восставать из праха.

Когда Атрея, наконец, упала, скала его отпустила, позволив уткнуться лбом в пыльную землю. Старухи, тянувшие все это время тревожные ноты, захрипели и погрузились в молчание, барабаны отбили последний нечеткий ритм, уступив место тишине, в которой изредка слышались тоскливые завывания ветра, затерявшегося в Ущелье.

Глотая горько-соленую влагу, вкус которой был ему незнаком, Арлинг тщетно прислушивался к безжизненному телу кучеярки. Может, его оставил слух, поэтому он не слышал стука ее сердца? Но на этот раз правда была простой. То, что так долго пытались объяснить ему учитель и сама Атрея, дошло до него только сейчас.

«Нельзя бояться смерти, когда она у тебя за плечами», — горько подумалось ему. Атрея не поедет в Карах-Антар на поиски своего бога. Потому что ее Дорога Молчания уже началась — здесь, в Ущелье, и на ней не было места еще для одного человека. Ему никогда не догнать ее, так же как когда-то он не сумел догнать Магду.

— Прощай, друг, — прошептал Регарди, внезапно почувствовав себя очень старым. — Обещаю, твоя смерть не будет напрасной.

Глава 7. Выбор